Йоханнес Зиммель - Господь хранит любящих

Может быть, это звучит неправдоподобно, но уже в тот момент, когда я вышел в Берлине из самолета, у меня было такое чувство, что что-то произошло.

Я шел через летное поле под проливным дождем, смывавшим последний снег, к зданию аэропорта. Над входом нависали в виде балкона длинные галереи для ожидающих. Тут всегда ждали прибытия друзей или родственников. И Сибилла всегда ждала здесь, когда я прилетал в Берлин. Ни разу не было, чтобы она не ждала. Сейчас я не мог ее отыскать. Стояла пара мужчин, три женщины, маленький мальчик, но Сибиллы не было. Что могло помешать ей прийти?

Во время прохождения таможенного и паспортного контроля я успокаивал себя: может быть, Сибилла просто опаздывает, может быть, она застряла в пробке? Но по-настоящему я в это не верил. Мое беспокойство росло. Я взял себя в руки и ждал. Сибиллы не было. Я получил багаж. Носильщик отнес его к такси. Я сказал шоферу, чтобы он подождал, и обошел все здание аэропорта: вестибюль, ресторан, почту. Сибиллы не было видно.

Я вошел в телефонную будку и набрал ее номер. Никто не подходил. Размеренно гудел гудок. Снова. Снова. И снова. Никто не снимал трубку. Этот звук был непереносим. Я повесил трубку и пошел к такси.

— Лассенштрассе, сто девятнадцать.

Машина поехала. Внезапно мне стало так холодно, что зубы застучали, как в приступе малярии.

— В чем дело? — удивленно обернулся шофер.

— Все в порядке.

Может быть, она не получила мою телеграмму, подумал я, или заночевала у подруги и сегодня ее не было дома.

— Пожалуйста, побыстрее!

Шофер был из тех, кто разговаривает руками:

— Все всегда спешат. А что случится — кто виноват? Если шупы[13] нам впаяют, кто будет платить штраф? Снова я. Все время быстрее, быстрее!

— Ну ладно, — сказал я, — ладно.

У меня был ключ от квартиры Сибиллы.

— Подождите, пожалуйста, — попросил я, когда машина остановилась у входа в парк. Он ничего не ответил. Я, под дождем, заспешил по гравию к дому. Никого не было видно.

Я открыл входную дверь и позвал Сибиллу.

Никакого ответа.

По винтовой лестнице я поднялся наверх:

— Сибилла!

Полная тишина. Я открыл вторую дверь, нет, я собрался ее открыть. Ключ не поворачивался. Мое сердце бешено заколотилось, когда я понял почему. Дверь была не заперта!

Я распахнул дверь и влетел в полутемный холл. Первое, что я увидел, были шесть ваз, полные роз. Это были розы, которые по моему поручению ей посылали из цветочного магазина. Их удушливый аромат наполнял помещение. Несмотря на то что я замерз, меня пробил пот.

— Сибилла! — крикнул я снова.

Ни малейшего движения.

Только дождь монотонно барабанил по стеклам.

Я бросился в комнату. Пусто. В кухню. Никого. Я побежал в спальню. Для этого пришлось вернуться в холл. Входная дверь по-прежнему оставалась открытой, но в ее проеме стоял, прислонившись, мужчина. Он был маленький, коренастый, с короткими темно-русыми волосами. На нем были галифе и спортивная куртка. Я подумал: «Давно уже не видел никого в галифе».

— Вы господин Голланд? — спросил мужчина.

— Да, — запинаясь, ответил я.

— Я ждал вас. Уже три дня я жду вас, господин Голланд.

— Кто вы?

— Моя фамилия Альберс, — ответил он и вынул удостоверение. — Вальтер Альберс, криминальная полиция.

— Криминальная полиция, — пробормотал я и услышал, как из шума дождя далеко, пока далеко, но с устрашающей скоростью приближается и становится все невыносимее вой двигателей идущего на посадку самолета.

— Позвольте ваш паспорт, — сказал он и протянул руку.

Паспорт! В Германии всегда на первом месте паспорт. Дробь дождя уже заглушалась грохотом четырех моторов. Самолет был почти над нашим домом.

— Где госпожа Лоредо? — закричал я следователю.

— Она исчезла.

Зазвенели стекла. Самолет пролетал над вершинами парковых деревьев.

Шум затихал. Снова были слышны капли дождя, монотонные и безнадежные.

Альберс из криминальной полиции добавил:

— Мы предполагаем, что она похищена.

10

Он говорил с каким-то странным раздражающим спотыканием. После каждой шипящей он прерывался, как будто должен был что-то проглотить, чтобы говорить дальше. И каждый раз передергивал челюсть.

— Ваш паспорт, — повторил Альберс и сглотнул после резкого окончания слова.

Я достал из кармана пиджака документ, и он долго, внимательно изучал его.

— Вы прибыли из Рио-де-Жанейро?

— Ради Бога, будьте человеком, господин Альберс! Что значит «похищена»?

— То и значит, что значит! Борьбы в квартире не было, но здесь стреляли. — Последнее слово было для него катастрофическим.

— Кто стрелял?

— Этого мы не знаем.

— Когда это случилось?

— Три дня назад. К вечеру. Около половины седьмого.

— Откуда вы это знаете?

— От малышки, — он махнул рукой. — Дочери портье.

— Марии?

— Да, немой. Она слышала выстрелы. Потом крики госпожи Лоредо о помощи. Девушка прибежала сюда, в квартиру, увидела погром в спальне и привела отца. Отец вызвал нас.

— И?

— Ничего. А госпожа Лоредо исчезла.

— Но выстрелы! Вы думаете, что ее застрелили?

— Может быть, — сказал он. — На ковре была кровь.

— На ковре?

Вокруг меня все закружилось с невероятной силой, застучало в висках. Я почувствовал, что мне плохо.

— На ковре в спальне, господин Голланд. Но это ни о чем не говорит. Может быть, ее только ранили и увезли.

Он утешающе добавил:

— Вы же знаете, как это бывает в Берлине.

У меня зашумело в ушах. Розы издавали назойливый гнилостно-сладкий аромат. Мне не хватало воздуха. Я круто повернулся, влетел в ванную комнату, и меня вывернуло наизнанку. От рвоты на глаза навернулись слезы. Я умылся холодной водой.

Перед зеркалом лежали моя расческа, бритва и зубная щетка. Все было на месте. Только Сибиллы не было. Ее похитили. Она исчезла. На ковре в спальне обнаружили кровь. Ковер я подарил ей на Рождество. Это был дорогой ковер с затейливым орнаментом. Сибилла исчезла. Я почистил зубы, сполоснул рот и протер одеколоном лоб. Когда я возвращался к Альберсу, то все время боялся споткнуться, ноги меня не держали.

Следователь по уголовным делам прошел в спальню. Здесь все выглядело как после землетрясения. Кровать была разворошена, столики и кресла опрокинуты. Разбитый ночник валялся на полу. Альберс стоял перед ним и таращился на осколки.

Из-за дурноты я хотел присесть на кровать, но в последний момент спохватился:

— Можно?

— Все уже сфотографировано, — кивнул он. — Садитесь. Эксперты тоже уже были.

— И?

— И ничего. Никаких следов. Масса отпечатков. Все — госпожи Лоредо. И, наверное, ваши.

— Наверное.

— А уборщица приходила?

— Раз в неделю.

— Я же говорю, куча отпечатков.

Я смотрел на постель. Она пахла духами Сибиллы, ее телом. Она пахла Сибиллой. Я поспешно отошел на другую сторону комнаты.

Альберс посмотрел на меня:

— Мы вызвали портье, пока вы… — Он замялся, подыскивая слова потактичнее: — Пока вы были в ванной. Он поднимется. С дочкой.

— Зачем?

— Чтобы рассказать вам, что случилось. Вам будет интересно. Портье сказал, вы были дружны с госпожой Лоредо.

— Мы хотели пожениться.

— Гадкая история, — сказал он, и эти слова почти сразили его.

— Вы простужены?

— Почему?

— Вы говорите с таким трудом.

— Новые протезы. Вставил неделю назад. Вы не представляете себе, какую они причиняют боль. Я не могу есть, только жидкое, — горько пожаловался он. — И в таком состоянии я должен являться на службу. У них нет сердца. Люди вообще бессердечны.

Он пососал во рту и демонстративно сплюнул:

— Они вообще не имеют представления о боли!

Сибилла исчезла.

Я думал: кто-то отнял у меня Сибиллу, хотя я оставил макубу. Хоть я молился всем возможным богам, в которых я не верю. Меня они защитили, Сибиллу — нет. Может быть, боги не помогли, потому что я в них не верю?

Я думал: но я верил в Сибиллу! Она была для меня тем, что для других религия или политика. Я был репортером. От меня никто не мог требовать, чтобы я верил в Бога или в политику. Ассистентка фокусника, скорее всего, тоже не верит в чудеса, хотя в своего патрона она, возможно, еще верит. Каждый должен во что-то верить — это я давно понял. Я выбрал Сибиллу. Все было так хорошо, я верил, что и дальше будет так же.

Мой взгляд упал на темное пятно на полу:

— Это кровь?

Альберс кивнул:

— Эксперты проверили. Это ее кровь. С этими похищениями всегда так. Револьвер. Или хлороформ. Или по черепу.

Я пристально посмотрел на него.

— Простите, — сказал он. — К таким вещам привыкаешь.