Ричард Калич - Нигилэстет

Так что я позволяю Бродски поспать подольше. Он тоже будет вставать рано всю оставшуюся жизнь. И, как мой отец, я стану тем, кто станет его будить.

Сегодня днем, тайком от Бродски, я поставил на подоконник портативный радиоприемник. Звуки диско-музыки заполнили его комнату. Бродски тут же сморщился. Я немедленно приступил к делу. Вначале я захлопнул окно и опустил радио в задний карман. Затем, держась вне поля зрения ястребиного взгляда Бродски, я поспешил к проигрывателю. Спустя несколько секунд успокаивающие аккорды концерта Гайдна томно поплыли по комнате. Мурлыканье Бродски подсказало мне, что я был прав. У него классический вкус. Он улыбкой благодарил меня за то, что я доставил ему это удовольствие.

Сегодня сразу после полудня, по дороге к своему клиенту, проходя мимо больницы Маунт-Синай, я заметил группу детей, столпившихся в вестибюле вокруг телефонной будки. Один маленький мальчик был очень похож на меня в детстве. Он будет похож на меня, когда вырастет и достигнет моего возраста. А как я буду выглядеть… тогда? Подгоняемый тревожным чувством, я решил отменить этот визит и вместо него бросился к Бродски.

Не все мои игры требуют от меня так много. Иногда (правда, довольно редко) самые лучшие идеи приходят ко мне совершенно неожиданно. Просто нужно держать глаза и уши открытыми. Как влюбленный видит в каждом предмете сокровище для своей возлюбленной, так и я – для Бродски.

Спустя несколько недель в квартире Бродски вновь возникла проблема. Причиной стал недавно въехавший по соседству жилец. Дело в том, что у него вошло в привычку заполнять свою черепушку каждое утро, день и вечер одной и той же диско-музыкой. Даже закрытое окно не защищало от этих давящих на мозг звуковых волн. Не помогал и проигрыватель Бродски. Даже если бы и возможно было увеличить громкость этого древнего аппарата, все равно музыка Бродски не смогла бы перекрыть звуков, изрыгаемых мощным магнитофоном соседа. Пронзительный кошачий вой возникал всякий раз, как любитель диско включал свой агрегат.

Но я разрешил эту проблему. То, что я сделал, было восхитительно по своей простоте. Потребовалась только пара наушников и плеер. Когда я надел наушники на голову Бродски, давая ему возможность впервые за несколько дней услышать его любимую музыку без помех, его глаза засияли так сверхъестественно ярко, что мне стало не по себе. Без слов было ясно, куда он перенесся в это время. Я знаю одно: он больше не с нами. Понятно, что где бы он ни был, он постиг значение выражения: «Я ПРИНОШУ БЛАГОДАРНОСТЬ БОГАМ». Да, я быстро становлюсь богом для Бродски. Богом, который даже не требует благодарности.

То, что я сказал несколькими страницами раньше об искусстве, требует дальнейшего комментария. Я спросил себя, почему, если я чувствую так, как я чувствую, искусство занимает такое большое место в моей жизни? Конечно, Бродски не первый любитель прекрасного, которого я выбрал для своей игры.

Может, это все фрейдистские штучки, когда тебя отталкивает единственный, кого ты любишь?

Я люблю Бродски?! Нет. Никогда!

У меня вошло в привычку навещать Бродски каждое утро. Или, вернее, я сделал его посещение своим главным делом. Я хочу, чтобы малыш хорошо начинал день. Мать говорила мне уже не раз, как Бродски мучится со своим завтраком. «Его нельзя кормить насильно, – говорит она, – а то он будет держать пищу во рту часами, не глотая. Он ослабеет, если не будет есть, мистер Хаберман, – причитает она в панике. – Он умрет. Он такой упрямый…»

Я нашел способ, как улучшить аппетит Бродски. Каждое утро я приношу ему что-нибудь, что наполняет его маленький рот слюной. Не икру, не шоколадный мусс. И даже не полезное детское питание, приобрести которое специально для него меня убеждала миссис Гонсалес, помощник главного врача по детскому питанию больницы Горы Синай. Это питание я уже преподнес миссис Ривера. Tо, что я приносил сейчас, предназначалось только для Бродски. Я приносил ему КРАСОТУ. Однажды это мог быть поднос с профилем кисти Модильяни; в другой раз блюдце или чашка с мотивом из Пикассо или Матисса. Каждое утро, когда я приходил к нему, он ел специальное детское питание под аккомпанемент успокаивающих звуков музыки Гайдна или, для разнообразия, Шопена из наушников, которые я надевал ему на головку Я раскладывал перед ним мои сокровища, и только когда он глотал то, что ему клали в рот, как хороший мальчик, только тогда папа давал ему его награду.

За остальную часть утра я мог быть спокоен. Завтрак наиболее важный из всех приемов пищи за день, и я знаю, что мой дорогой малыш позавтракал. Это поддержит его, пока я не вернусь позже, к ланчу. И в самом деле, он не может дождаться моего возвращения. Я даже слышу, как его животик бурчит в ожидании. Почему бы нет? Есть ли еще такой родитель в целом мире, который кормит свое дитя так, как я?

Обычно я прихожу к его завтраку не перед началом работы в Центре, а после. Я отмечаюсь на работе около восьми и спустя несколько минут отправляюсь к Бродски. К счастью, его дом находится всего в нескольких кварталах. Когда я возвращаюсь в офис, моя карта прихода на работу покрывает меня. Не обращая внимания на то, что значится на моей карте, и несмотря на тот факт, что каждое утро, перед тем как бежать к Бродски, я добросовестно доставляю миссис Нокс «Дейли Ньюс», – однажды, когда все газетные киоски были закрыты из-за разразившейся метели, мне пришлось пройти восемнадцать кварталов в поисках хотя бы одного открытого, чтобы все-таки принести ей газету, – миссис Нокс все же безжалостно следует своим правилам. Если я не сижу за своим столом точно в девять, готовый к работе, – значит, я опоздал.

– Где вы были, мистер Хаберман? У вас уже перерыв на кофе?

– Нет, миссис Нокс, я навещал пациента. – И сочиняю на ходу: – У меня было посещение пациента. Вчера я даже отметил это в W712 (форма для записи посещений пациентов на дому).

Я сделаю запись, как только она от меня отстанет.

Она не отстает.

Мистер Хаберман, вы прекрасно знаете, что работникам ни в коем случае не разрешается посещать пациентов по дороге из дома. Меморандум 6-873 категорически запрещает это. Работники сначала должны прийти в офис. И затем, испросив разрешения у своего начальника, они могут идти навещать пациентов. Но ни в коем случае не ранее девяти пятнадцати, мистер Хаберман. Меморандум 6-873 был принят два года назад и продолжает действовать по настоящее время.

– Но…

– Никаких исключений, мистер Хаберман. С сегодняшнего дня вы либо будете сидеть за своим столом ровно в девять, как ваши сослуживцы, либо я пишу на вас докладную записку директору.

Миссис Нокс оторвала от меня взгляд и устремила его на других сотрудников.

– Кстати, отдел В, благодаря мистеру Хаберману я собираюсь завести лист учета прихода на работу, где вы будете расписываться каждое утро. Нет, мистер Нолан, недостаточно того, что вас отмечают на первом этаже. Я должна знать, кто честно относится к свои обязанностям, а кто нет. Почему? Потому что ваш начальник так решил, вот почему!

С сегодняшнего дня посещение Бродски во время завтрака должно быть на полчаса раньше. Он должен заканчивать свой завтрак к 8.45.

Миссис Нокс и остальные сотрудники стали замечать во мне кое-какие перемены. Наиболее очевидная – мое щегольство. Теперь каждый день я прихожу в Центр одетый с иголочки. Они привыкли к моей холостяцкой неряшливости и теперь, должно быть, считают меня чем-то вроде денди. За все время работы в Управлении я никогда так хорошо не одевался.

– Может, у него появилась подружка? – спрашивает Джон П. Нолан.

– Нет, что вы, – тут же отвечает Мать Земля. – Всем известно отношение Хабермана к женщинам. Он их ненавидит.

– Если так, значит, она действительно красотка, – продолжает Крысеныш, – раз заставила старину Хабермана навести такой лоск. Он выглядит как настоящий павлин. Что это, волосы приглажены бриолином? От него даже пахнет приятно.

Мать Земля, прикидывая так и эдак, гадает, кто это может быть.

– Готова спорить, что это кто-то из наших, – говорит она. – Или по крайней мере из местных, гарлемских. Зачем бы ему так одеваться на работу, если бы он не встречался с ней каждый день?

– А может, это клиентка? – спрашивает Ричард Гоулд, наш закомплексованный иудей, который всегда думает (и говорит) о самом худшем.

Каждый день сумасшедшая спешка – чтобы побыстрее уйти из офиса. Я делаю восьмичасовую работу за три часа. Утомленный, но веселый после окончания моей бумажной работы, я готов покинуть офис, чтобы навещать пациентов на дому. Нет, не просто пациентов… а Бродски.

Мои сослуживцы смотрят на меня прищурив от ненависти глаза. Почему я так слешу? Как это я умудряюсь сделать работу так быстро? Уже установлено, что у меня нет подружки.