Ричард Калич - Нигилэстет

Ричард Калич

Нигилэстет

История болезни Роберта Хабермана, социального работника

Посвящаю моему брату Роберту Каличу

Я веду эти записи, потому что они имеют значение… для меня. Не важно, какой у меня стиль и манера изложения, – ни при каких условиях они не предназначались… для вас. Эти записи велись исключительно ради удовольствия, которое я от них получал, и – что наиболее важно – для того, чтобы они дополняли мой оригинальный образ жизни и своеобразный склад мышления.

Ни в коем случае их не следует рассматривать как истинное указание на то, что они описывают. Поскольку то, что они описывают, – это я. Ток моей жизни – чернила… эти страницы только рама, место и, возможно, средство для передачи слов. Если случайно эти записи попадутся вам на глаза, пожалуйста, не спешите судить. Не мои слова, а МОЮ ЖИЗНЬ! Это важно. В остальном же эта бесполезная писанина не более чем плод моего воображения. Было бы глупо думать, что я способен, несмотря на все усилия, передать словами невероятно богатое разнообразие моих настроений.

Пришло время снова изменить свою жизнь… но КАК?!

Сегодня со мной произошел интересный случай. После работы, по пути от метро к дому, я остановился понаблюдать, как девушка-художница рисует Христа на тротуаре перед памятником броненосцу «Мэн». Вокруг нее собралась толпа, но одно место было специально оставлено свободным. Зрители расступились перед человеком без рук и ног, сидевшим на инвалидной коляске, который также наблюдал за работой художницы. Незадолго до этого фигура в кресле завладела моим вниманием.

Совершенно очевидно, что у него было какое-то отклонение в развитии, уродство, которое я видел всего несколько дней назад по телевизору в одной из познавательных программ. Он явно не имел ни малейшего представления о том, что происходило вокруг. Я мог судить об этом по тому, что он не реагировал ни на собак, ни на голубей или белок, ни даже на играющих вокруг детей. Один ребенок чуть не плюхнулся ему на колени (если у него они имелись), когда его «летающая тарелка» ударила в грудь этого слабоумного. Ничто, казалось, не волновало его, не привлекало его внимания. Кроме художницы и ее рисунка.

Когда, перед тем как уйти, я случайно заступил на освобожденный для него коридор, могу поклясться, что заметил болезненное выражение, пробежавшее по его лицу, или гримасу неудовольствия. И мне послышалось также – я тогда не был уверен, – как он издал звук, похожий на кошачье мяуканье.

По дороге домой я убеждал себя, что это всего лишь реакция идиота, и почти забыл об этом. Даже начал разогревать себе ужин и затем, как обычно, сел смотреть шестичасовые новости, как вдруг понял, что не могу сосредоточиться. Лицо слабоумного мелькало у меня перед глазами, заслонив экран телевизора. Так что я решил вернуться к памятнику, несмотря на усталость и вопреки своей привычке неуклонно следовать раз и навсегда установленному распорядку дня. Пока я одевался и шел туда, помнится, мне было никак не избавиться от чувства, будто я преступник, возвращающийся на место преступления.

Так уж случилось, что идиот все еще был там, когда я подошел к памятнику. Толпа разошлась, художница только что закончила собирать последние монетки, брошенные ей за труды, и занималась подсчетом своего дневного заработка. Я вежливо подождал, когда она закончит, и затем быстро прошел к ее рисунку, как раз когда она собралась уходить. Странно, или, может быть, не так уж странно, но слабоумный ничем не обнаружил, что второй раз видит меня. Он не издал ни звука. И хотя я делал вид, что лишь стою и восхищаюсь рисунком художницы, даже расположился так, чтобы не мешать ему смотреть, на самом деле я не мог оторвать глаз от этого урода.

Более того, я чувствовал, что он не дает мне покоя.

Почти мгновенно я понял, что мне надо сделать. Почему и что мной двигало, я не могу объяснить. Зов какого-то предчувствия… почти слепой инстинкт… но по-своему я знал, что делаю. Я наступил на рисунок. А поскольку тот был нарисован мелом, я полностью сознавал последствия воздействия моего ботинка на произведение. И ОН ТОЖЕ!!! Это было как раз то, чего я ожидал: в тот момент, когда подошва моего ботинка коснулась рисунка, на лице идиота появилось то же самое болезненное выражение и он издал тот же самый мяукающий звук. Это свидетельствовало о том, что он РЕАГИРОВАЛ! Мы были как два непримиримых врага по обе стороны арены: каждый готов вступить в бой за высший приз и драгоценную победу; каждый признает другого тем, что он есть на самом деле. Я решил было подойти к этому человеку и посмотреть на него поближе, как вдруг словно бы ниоткуда появилась какая-то женщина и быстро повезла его прочь. К тому времени, когда я преодолел свою нерешительность, они исчезли.

Сегодня вечером я все бросил и лег спать.

Не приходится говорить, что во мне что-то зрело. Я пообещал себе, что на следующий день снова туда схожу.

Но его там не было ни на следующий день, ни через день. Я чувствовал себя подавленным. Ничем, кроме работы, не занимался и проводил все вечера дома. Но мне было мало этого. Я искал.

Институт реабилитационной медицины

Восточная 34-я улица, 800

Нью-Йорк, штат Нью-Йорк

Междугородный телефон (212) 679-0000

Адрес для телеграмм: NYU MEDIC

Директору Управления социального обслуживания

Отдел № 29

Восточная 126-я улица, 765

Нью-Йорк, штат Нью-Йорк

28 ноября 1985

Тема: БРОДСКИ

Дата рождения: 18.03.61

Регистрационная карта № 29205

посылаем историю болезни БРОДСКИ (имя неизвестно), 24 года, пол – мужской, не женат, в ваше учреждение для возможного обслуживания. За Бродски в течение всей его жизни ухаживала миссис Мария Ривера, называющая себя его матерью. На самом деле она не имеет с ним кровного родства, а лишь приняла на себя ответственность за него, когда настоящая мать (неизвестная) бросила его после рождения. Миссис Ривера 68 лет, и ее здоровье быстро ухудшается. Она страдает бурситом, артритом, перенесла инсульт и все же противится тому, чтобы передать заботу о Бродски кому-то другому. Только недавняя госпитализация этого пациента привлекла к нему наше внимание. По мнению миссис Ривера, Бродски должен остаться на ее попечении и ей не требуется никакой посторонней помощи ни от каких учреждений. Нужно признать, что она совершила невозможное. Бродски прожил бы недолго, и только благодаря необыкновенному материнскому уходу он смог достичь этого возраста. Таково мнение нашего медицинского персонала.

Семья проживает в двухкомнатной квартире с лифтом, в который легко помещается его инвалидное кресло.

Миссис Ривера находится на социальном обеспечении с рождения Бродски и получает добавочное пособие для неимущих.

Бродский – идиот самой низкой степени развития; вдобавок он родился с редким отклонением: синдромом cri du chat.[1] (Это не исчерпывающий, т. е. частичный диагноз; у нашего медицинского персонала все еще нет ясности о некоторых аспектах его болезни.) Руки и ноги у него в зачаточном состоянии. При рождении он издавал едва слышный крик, больше напоминающий мяуканье кошки, отсюда и этот диагноз. По меньшей мере дважды за ночь его необходимо переворачивать, чтобы не было опрелостей. Он носит подгузники для взрослых и передвигается в инвалидном кресле.

Затруднительно определить, сколь долго он проживет. Сейчас он реагирует только на одного человека, Марию Ривера, но для его же собственного блага нужно, чтобы он воспринимал и других. Мы объясняли необходимость этого миссис Ривера. Однако она оказалась гордой и своенравной женщиной и не желает, чтобы кто-то приходил к ней в дом и нарушал ее отношения с приемным сыном. Этому не приходится удивляться, ведь она проявляет о нем чрезмерную заботу. Что бы ни решило ваше учреждение, если возможно, мы бы рекомендовали, чтобы миссис Ривера оставалась с Бродски и продолжала нести за него ответственность, насколько позволит ее здоровье.

Следует еще раз повторить, что именно отношение миссис Ривера к помощи извне – самая большая проблема для больного. За многие годы она не обратилась ни в одно специализированное учреждение, и больной оставался изолированным. Однако, возможно, сейчас вследствие ее преклонного возраста и старческой немощи, а также по причине недавней госпитализации Бродски, она может согласиться на помощь. По крайней мере, я надеюсь на это. В любом случае ваше учреждение должно вести дело как можно осторожнее вне зависимости от того, какой способ действия вы предпримете.

У Бродски нет никаких родственников, друзей; никого для контакта в случае необходимости.