Наташа Нечаева - Куршевель. Dounhill. Записки тусовщицы
– А когда-то в биатлоне мы были лучшие, – философски заметила я, демонстрируя тесную сопричастность к спорту.
Юлька вдруг насторожилась, споткнулась и неожиданно выпрыгнула прямо перед нами, перекрыв дорогу.
– Дашка, ты че, вообще сбрендила? А вы, – уничтожающе уставилась она на инструктора, – спортсмен, тоже мне! Да у нас по биатлону в Турине сплошное золото! Во-первых, в женской эстафете, а во-вторых, Света Ишмуратова личную пятнашку выиграла!
– Откуда знаешь? – быстро спросила я Юльку, отвлекая ее от продолжения так удачно начатого скандала.
– От верблюда! – презрительно сообщила племянница. – Папан от биатлона тащится. А Ишмуратова за «Роснефть» выступает. У нас дома салют был, когда она в гонке победила. А потом, она же – татарка, по фамилии, что ли, не видно? У папани двойной праздник оказался.
– А при чем тут биатлон? – удивился тренер. – Я о наших дисциплинах говорил. Пэрсон в слаломе золото взяла, Лой – в акробатическом фристайле.
– Вечно влезаешь не по теме! – прикрикнула я на Юльку. – Не разбираешься в спорте, так хоть имей терпение промолчать! Где ты тут в Куршевеле биатлонистов видишь?
Тренер одобрительно кивнул:
– Биатлонисты, они по прямой шпарят. А вот попробовали бы во время браккажа на могуле прицелиться!
Тема вновь обретала опасные для моего интеллекта очертания, и я предпочла соскользнуть на устойчивую равнинную лыжню разговора о погоде.
Инструктор с удовольствием поведал, что в Куршевеле почти 364 дня в году светит солнце, а снег такой, что тут даже ломы начинают летать.
Я живо представила себе тяжелый черный снаряд, со свистом разрезающий солнечный свет, и инстинктивно пригнулась.
– Не, это сленг! – радостно засмеялся тренер. – Летающий лом – это начинающий лыжник. Типа вас.
– Я не начинающий! – обиделась Юлька. – Я в прошлом сезоне тут уже была.
Тренер взглянул на нее с уважением:
– Экстрим, значит, любишь?
– Люблю, – прижмурилась Юлька.
– А знаешь, что главное в экстремальном отдыхе? – наставительно поднял палец к небу инструктор.
– Что? – вытянула шею племяшка.
– Главное в экстремальном отдыхе – вовремя заметить, когда заканчивается экстрим и начинается пиздец! – философски ответил наставник.
Я подавилась собственным возмущением и негодующе открыла рот, чтобы пристыдить распоясавшегося педагога. К счастью, он и сам все понял. Причем мгновенно.
– Ой-ей-ей! – захлопал он себя по губам. – Наобщаешься тут с новыми русскими, потом к детям подпускать нельзя. А хотите, я вам анекдот про горнолыжников расскажу?
– Не стоит, – повела я высокомерным левым глазом, ближним к нему, одновременно пресекая и его здоровую готовность, и Юлькино нездоровое любопытство.
Мужичок оказался понятливым:
– Простите, девчонки, больше не буду. Сорвалось!
Куршевельские красоты взывали к великодушию. Мы простили.
* * *«Ясли» разместились в уютном треугольном распадке между двух округлых холмиков. Сверху, с площадки, на которую мы вышли, неглубокая долинка внизу представлялась теплым и радостным озерцом, наполненным светящимся оранжевым светом. В этот ласковый водоем то и дело ныряли снаряженные разноцветные купальщики, издавая при этом пугливые визги, писки и прочие малопристойные звуки.
Морально я была совершенно готова к покорению опасных вершин. А вот физически.
С первых шагов нашего захватывающего и, как выяснилось, идеологически небезопасного путешествия в компании инструктора Вити я ощущала некое неудобство меж собственных ног. Какое-то странное покалывание в самом интимном месте. Оно то проходило, то проявлялось вновь, будто бы в меня игриво тыкали тонюсенькой, но очень острой иголочкой. Увы, к садомазохистам, равно как и к иным сексуальным меньшинствам, я не относилась, вернее, относилась отрицательно (консервативность воспитания, что поделаешь), посему навязчивое напряжение, буквально стреноживающее меня, как коня на скаку, изрядно мешало вхождению в горящую избу, то есть на горнолыжный олимп.
Умом я допускала, что именно может колоться. Допустим, это гордый сибирский гусь никак не может простить надругательство, которое проявил Dior, изловив и ощипав вольную птицу, потому и выпускает в меня искусно припрятанное мстительное перо. С другой стороны, допускать этого не хотелось: сам брэнд Dior был настолько мною уважаем и любим, что я не позволяла себе представить технического брака, перечеркивающего весь титанический труд Галльяно. Присутствовала еще и третья сторона, вовсе не романтическая, а потому несколько обидная: настырное перышко могло попасть мне в трусики из гостиничной перины. Что, кстати, тоже не говорило ничего хорошего об аккуратности французов.
То есть, взвесив все за и против, я пришла к однозначному выводу, что родной отечественный гусь тут вряд ли виноват. Дело в Европе, зажравшейся, напыщенной, пофигистской и развращенной русскими деньгами. Это вывод меня успокоил. По крайней мере, он не угрожал моему патриотизму и национальному самоопределению.
Однако, как говаривал классик, скучна теория, мой друг, а древо жизни пышно зеленеет. Настырное подтверждение этих слов определенно мешало мне вкушать радость куршевельского бытия. Я уже и сучила ногами, и подпрыгивала, будто бы пробуя на упругость новенькие ботинки, и изгибалась в разные стороны, в надежде заставить колющий предмет хотя бы немного сместиться в сторону. Больше всего в жизни мне хотелось засунуть руку в белоснежные дизайнерские штаны и почесаться. И честное слово, если б вокруг не было столько восхищенных глаз.
Инструктор тем временем сунул мне в руки лыжные палки и, поставив мои ноги на лыжи, с удовольствием застегнул крепления. Я немедленно ощутила себя погруженной по колени в застывающий цемент, причем каждая моя нога бетонировалась в отдельном тазике.
Юлька победоносно гарцевала рядом, демонстрируя высший пилотаж стояния на месте. Мне и это удавалось с трудом. Лыжи норовили разъехаться в разные стороны, а если учесть, что ноги не гнулись и высились бетонными столбами, то я заподозрила, что любое неловкое движение меня может просто разорвать. На две симметричные части. Единственным пока еще живым местом в моих остолбенелых конечностях были колени. И они ощутимо дрожали. Не от страха, нет, чего мне бояться? От волнения перед волшебным полетом. Наверняка.
Инструктор подробно и тщательно объяснял мне, что я должна делать и чего не должна. Обнимал своей ручищей мою хрупкую талию, демонстрируя, как мне предстоит наклоняться, оглаживал ягодицы, показывая, как следует держать бедра при скольжении. В иной момент я бы не преминула огреть эти загребущие руки хлесткими лыжными палками, которые уже научилась вполне внятно сжимать в кулаках. Но природа словно издевалась надо мной, не давая сосредоточиться ни на чем, кроме колкой пытки в промежности.
Тренер, напротив, расценил мое скромное послушание и напряженное внимание как безусловное одобрение своего педагогического мастерства, посему и распинался, кажется, в десять раз длиннее и активнее положенного.
– Авальман, могул, годиль… – доносились до меня слова какого-то древнего заклинания. – Раскантовка, скользячка, ведельн, камус, зеленка, хелиски.
Он раза три съехал вниз, показывая, как надо держать палки, как тормозить и останавливаться. Движения, которые он демонстрировал, казались настолько простыми и красивыми, что я ничуть не сомневалась: ЭТО получится у меня с первого раз. И – блестяще!
Наконец инструктор затих. Или первоначальный ликбез закончился.
– Все ясно?
Я покорно кивнула.
– Ну. – он внимательно заглянул мне в глаза, – чувствуешь предрасположенность к горнолыжному спорту?
– Это как? – равнодушно, исключительно из вежливости, поинтересовалась я.
– Предрасположенность – это когда кости быстро срастаются! Гы-гы-гы! – Витя громко и весело заржал. Чисто конь на водопое. – Психологический прием! – пояснил он, видно, углядев красноречивое выражение моего лица. – Чтобы снять напряжение!
– Чье? – придавила его взглядом я. Между ног чесалось и свербило так, что я готова была убить всех на месте. Включая подлеца Галльяно и неопознанного будущего мужа-олигарха.
– Давай! – Не удостоив меня ответом, инструктор махнул рукой. – Пошла!
На секундочку отвлекшись от собственных страданий, я опустила глаза вниз. Далеко-далеко, в оранжевом сиянии долины, резвились люди-букашки. Впрочем, нет, они совсем не резвились. Они валялись там, на снегу, полу– или совсем мертвые, убившись при съезде вот с этой гигантской высоты, на которой, как памятник беспримерной глупости, возвышалась я.
Смертельный пятачок окружала внизу толпа зевак. Неудивительно – чужие страдания всегда привлекали чернь. Слева и справа от меня то и дело срывались вниз с обреченным уханьем очередные самоубийцы.
Нет, суицид никогда не был моей сильной стороной.
