Алекс Тарн - Украсть Ленина
Вылезли из машины, и Витька сказал, что должен посмотреть на бывший дом Набокова, а Вадька сказал, что это можно устроить немедленно, и стал отдавать крепышам команды, а главный крепыш сказал, что нет проблем, только требуется подкрепление, но тут Веня вовремя понял, что Вадька хочет выгнать из дома всех его нынешних обитателей, выгнать прямо сейчас, среди ночи, чтобы не мешали осмотру, и чудом задержал это сумасшествие, причем Вадька еще упирался и недоумевал, в чем, собственно, проблема, а Витька, сообразив, наконец, какую суматоху инициировал своими культурными запросами, закричал, что Вадька идиот, что имелся в виду только внешний осмотр, потому что внутри наверняка все давно уже изуродовано перегородками, на что Вадька заорал, что Витька сам идиот, потому что нет никаких проблем сломать эти перегородки прямо сейчас, пока они будут закусывать, и главный крепыш почтительно подтвердил, что, действительно, проблем нет, только требуется подкрепление и вообще не помешал бы звонок Татьяне Власовне.
Тогда умный Витька закричал, что он проголодался, а потому — ну его на хрен этого Набокова, жили ведь мы столько лет без Набокова, проживем и еще день, а завтра разберемся на сытую голову… и это был очень верный ход: Вадька приостановился, подумал и согласился временно отложить выселение и снос перегородок. И тут все перевели дух, включая крепышей, которые наверняка опасались испачкать свои черные костюмы, и, если уж вспоминать о костюмах, то висевший в банном шкафчике смокинг пришелся Вене как раз впору и туфли тоже, но дело даже не в смокинге, а в том, что, оставив в покое дом Набокова, они вдруг обнаружили, что не участвовавший в разборке Вовочка стоит один в сторонке и плачет горькими слезами: здоровенный такой красномордый шкаф в смокинге стоит один посреди улицы Большой Морской, бывшей Герцена, бывшей Большой Морской и рыдает, а улица с обеих сторон перекрыта черными джипами охраны, и одинаковые крепыши с проводками в ушах увлеченно сканируют вверенные им сектора обзора.
Они, конечно, бросились к другу, выручать из беды… но, для того, чтобы выручить, требовалось хотя бы понять: что за беда такая, то есть — какого беса он плачет, о ком или о чем, но Вовочка только рыдал и скрипел зубами, и тогда Вадик спросил: «Неужели опять о Ленине?..» и Вовочка заскрипел зубами еще ужаснее, даже не заскрипел, а прямо-таки заскрежетал, слезы хлынули настоящим потоком, и всем стало ясно, что, действительно, он горюет о Ленине, и это было бы смешно, если бы не очевидная неподдельность вовочкиного горя, а потому они зажали свой смех за зубами, что, естественно, вызвало соответствующий зубовный скрежет, который, впрочем, можно было расценить со стороны, как солидарность с зубовным скрежетом друга.
Так они и стояли посреди улицы, между чудом уцелевшим домом Набокова и уже страшащимся своей грядущей участи Домом архитектора, стояли и скрежетали зубами, все вчетвером, все «четыре В», некогда неразлучных, как ноги одной собаки. «О Ленине? — переспросил Веня, уняв скрежет. — Но почему, Вовик? Почему?» И тут Вовочка вдруг глубоко вздохнул, перестал плакать и тихо ответил: «Это секрет. Даже от вас. Государственный секрет. Пошли жрать.»
Последние два слова прозвучали вполне осмысленно, и все поняли, что Вовочка пришел в норму, а коли так, то и слава Богу, пойдемте уже за стол, сколько можно тут стоять и скрежетать, и они пошли внутрь, и сели за стол, и немедленно начали есть, пить и выпивать, то есть, заниматься вполне обыденным занятием, которое, по идее, должно было окончательно успокоить всех.
Увы, Вадик никак не желал успокаиваться. Видно было, что он долго думал и мечтал об этом моменте, наверное, даже видел эту мечту во сне, где пристраивал ее и так, и эдак, точь-в-точь, как изобретательный любовник свою любопытную партнершу, и вот теперь, когда встреча наконец произошла, Вадик из кожи лез вон для того, чтобы реализовать свои буйные фантазии — если не все, то хотя бы малую их часть. Ничто не происходило в простоте: виски подавалось непременно отборное, вина — коллекционные, коньяки — столетние; в зал вплывали цельные заливные судаки, фаршированные осетры, гуси, утки, поросята, бараны… казалось, что жертвами праздничной вадиковой страсти пали целые птицефермы, рыбные хозяйства и скотные дворы. Когда Витька, пивший меньше остальных, решительно потребовал прекращения этого устрашающего фаршированного парада, Вадик огорченно вздохнул: до гвоздя вечера — запеченного целиком племенного быка они так и не добрались.
Вокруг стола на двадцать четыре персоны, за которым друзья восседали вчетвером, под пристальными взглядами сканирующих крепышей суетилась армия официантов, тут же играл струнный квартет; сунулось было в зал и визуальное искусство в виде уже знакомых «маленьких лебедей», но тот же Витька потребовал немедленно отправить их по домам. «Ты что, Витек, боишься, что „лебедей“ тоже зафаршируют?» — неосторожно пошутил Вовочка, и Веня с ужасом увидел, как Вадик заинтересованно приподнял бровь, словно всерьез взвешивая эту возможность.
Затем, изрядно нагрузившись, они затеяли играть в случившийся тут же старинный бильярд, причем промахи наказывались стопкой водки, а поскольку Веня взял кий впервые в жизни, то ноги начали отказывать ему уже после нескольких первых ударов, и он сразу вспомнил про Дуди Регева, который любую тему сводил к ногам и которого он знал когда-то очень-очень давно, несколько столетий назад, в какой-то поза-поза-прошлой жизни, и, вспомнив, заплакал по своим ногам, как Вовочка по Ленину, и все стали его утешать и спрашивать, что случилось, и он сказал, что ему жалко ног… «Каких ног? — возражал Витька. — Вот же твои ноги, целы-целехоньки, верь мне, я трезвее всех… вот же они…» — но показывал при этом на свои, махинатор эдакий!.. а Веня все плакал и говорил, что нет, нет, что он сам отрезал их тогда, в девяносто третьем, на берегу к северу от Тира, а Вовочка спросил, какой именно тир имеется в виду, и не кажется ли им, что пора и в самом деле немножко пострелять, и Вадик уже опасно призадумался на эту скользкую тему, но тут Вовочка снова стал оплакивать Ленина, и Веня вынужден был благородно прекратить свой плач и начать успокаивать друга, долго и безуспешно, пока Вадик не догадался развеселить Вовочку напоминанием о кактусе, после чего тот сразу позабыл о своем горе и потребовал немедленно подать сюда кактус, причем живым, а не фаршированным, и крепыши со всех ног бросились искать кактус, и не нашли: подумать только, во всем этом фаршированном доме не оказалось ни одного кактуса!.. это ж надо!.. и тут Вадька разозлился по-настоящему, на этот раз абсолютно обоснованно и сказал, что думал о Набокове намного лучше и что сейчас он поломает к чертовой матери все перегородки, как они, собственно, и договаривались, вот только выпьем… и они выпили, и на этом… на этом…
На этом венины воспоминания обрывались, резко и бесповоротно. Он попробовал воздействовать на голову совсем уже ледяным душем, но от этого она только замерзла. Веня вернулся в спальню. Часы показывали двадцать минут третьего. Он подошел к огромному, во всю стену, окну. Снаружи мерцал призрачный балтийский день, поблескивал залив, темнея к горизонту как раз настолько, чтобы успешно замаскироваться под низкое серое небо. От береговой линии к дому шел регулярный парк, отдаленно напоминающий Версаль, только побогаче. Вдоль аккуратных дорожек беломраморным частоколом стояла садовая скульптура, все больше античного образца: усталые от подвигов гераклы, заносчивые аполлоны, надменные афины, широкобедрые геры и грудастые афродиты. В прудах плавали лебеди, большие и маленькие. Бегемотов, а также носорогов и жираф не наблюдалось — очевидно, по причине прохладной погоды. Зато крепыши в черных костюмах виднелись чуть ли не за каждым кустом.
«Ну, вот все и выяснилось, — облегченно подумал Веня. — Где крепыши, там и Вадька. Значит, ты в вадькином доме. Теперь бы еще узнать, как отсюда звонят заграницу…»
Он прислонился лбом к стеклу, чтобы получше разглядеть все здание. Размерами вадиков дом явно превосходил Петергофский дворец, хотя, видимо, несколько уступал Лувру. Венина спальня располагалась на третьем этаже. «Уровень третий-плюс,» — вспомнил Веня слова сорок шестого. «Плюс» — это, наверно, означает над землей. Интересно, сколько же тут «уровней» уходят в «минус»?
В дверь постучали.
— Открыто! — крикнул Веня, хотя точно знать этого никак не мог.
Вошел крепыш, привычно сканируя помещение.
— Добрый день, Вениамин Александрович. Ваш багаж в шкафу. Документы вот здесь, в ящике. Завтрак подают внизу, в голубой гостиной. Вас проводят по мере готовности.
— Простите, — сказал Веня. — Как отсюда позвонить заграницу?
В стальных глазах крепыша мелькнула растерянность.
— Не могу знать… — взвесив варианты, он вернулся к заданной программе действий. — Завтрак подают внизу, в голубой гостиной. Вас проводят по…
