Каори Экуни - Божественная лодка
Соко непохожа на меня в детстве. Скорее она похожа на мою двоюродную сестру Михоко. Она — отличница и выглядит по-взрослому, старше своих лет.
— Нельзя расстраивать тётю! — так частенько говорила мне Михоко.
Михоко была старше меня на два года, а её младшая сестра Кахо — на два года младше. Я больше находила общий язык с Кахо.
— Ты, Ёко, какая-то странная, — часто говорила Кахо.
Я с детства была слабой ученицей. Только на пианино играла отлично, а в остальном — ничего не умела. Родители постоянно жили в напряжении, потому что я то подхватывала воспаление лёгких и мне надо было лежать в больнице, то убегала из дому, то ссорилась с друзьями и дралась до синяков.
Меня отдали в частную среднюю школу вместе с двоюродными сёстрами, но я её бросила. Вернее, на бумаге, во всех документах написали, что я перешла в соседнюю муниципальную среднюю школу по собственному желанию, но на самом деле меня исключили.
Тогда у меня была жуткая причёска. Волосы были покрашены в ярко-розовый цвет.
Парикмахерша, которая мне их покрасила, сказала, что это цвет «Коттон канди», как у цветка знаменитого южноамериканского кактуса-тилландсии, а Кахо говорила, что это цвет деревянной куклы-пирамидки. Даже не знаю, как это выглядело на самом деле…
Перед домом, у самого входа, есть небольшое пространство, засыпанное гравием, которое больше походит на место для подъезда машин, чем на дворик. Иду, залюбовавшись этим местом. Какой бы дом ни взять, везде выращивают цветы, и в воздухе осени они цветут разными красками. Есть даже дома, где в цветочных горшках зреют крупные баклажаны.
Уж год прошёл, как мы приехали в этот город. Пора думать о том, куда переезжать дальше.
•Сегодня из школы домой всю дорогу шла на пятках. Давно так не ходила! Мышцы на икрах немного устали, но не так, чтоб уж очень. Помню, в младших классах так ходить было намного труднее!
Когда вернулась домой, мамочка стряпала пончики к чаю.
— А где Махо?
— Она ушла домой.
В кухне вкуснющий сладкий запах жареных пончиков. На стёклах буфета с посудой сплошь мои рисунки.
— А что это она так быстро?
Вчера вечером Махо пришла к нам ночевать. Сказала, что поссорилась со своим парнем, с которым они вместе живут. Иногда у них такое бывает. Бывает, как вчера — она ночует только одну ночь, а бывает — и по три дня у нас живёт.
Махо — это мамина подруга. Она работает вроде бы в «Дэйдзи». У неё длинные волосы, и она очень красивая.
Махо и в покемонах хорошо разбирается, и в караоке классно поёт со мной песни группы SPEED.
— Иди умойся, — сказала мама.
На прошлой неделе была школьная спартакиада.
Я выступала в спортивных командных играх и в беге с препятствиями. И погода была отличная, и мамочка постаралась, приготовила мне с собой вкусный обед и пришла болеть за нас. Мама участвовала в команде родителей и детей в соревнованиях по перетягиванию каната. Она попала в одну команду с папой Рикако, и мы с Рикако вовсю орали и очень болели за них. Мы больше них напрягались: стояли, изо всех сил упираясь ногами, так что они от этого чуть не прогнулись, как клешни краба, и смеялись.
После перетягивания каната мама, с вспотевшим лицом, отпив воду из бутылки, сказала: «Обожаю музыку, которую включают на спартакиаде! И ленты бумажные люблю. Каких только цветов нет!»
Мама вечно любит какие-то странные вещи.
В беге с препятствиями я из восьми участников была третьей. Мама от этого что-то уж слишком сильно растрогалась и давай меня обнимать. Обхватив меня за голову и прижав к себе, с радостью в голосе воскликнула:
— Да в тебе же течёт отцовская кровь!
Я сказала ей, что быть третьей из восьми не очень-то и хороший результат, а у неё от этого лицо сделалось удивлённым. Потом она серьёзно добавила.
— Да ты и моя дочь! Ничего с тобой не поделаешь.
Во всей спартакиаде больше всего я люблю обеденный перерыв, когда все едят принесённую из дома еду, уложенную в пластиковые коробочки. Особенно люблю свежий запах улицы, смешанный с запахом нори[4]. Я съела и варёные каштаны, которыми утром угостила нас хозяйка дома, где мы снимаем квартиру.
•Когда я смотрю на брошенные дочкой в коридоре кроссовки, становится и больно, и смешно. Соко всё больше становится похожей на её отца. Вылитый Он, вплоть до того, что кроссовки, как и отец, ставит так, что левый выдаётся вперёд больше, чем правый. Вот пончики готовы. Соко наливаю молока, а себе готовлю кофе.
По радио передают одну старую знакомую мелодию. Я тихо начинаю напевать мотив. Это мелодия HEARTACHE TONIGHT группы The Eagles.
Как-то я слушала в комнате музыку, и Момои, смеясь, сказал:
— Да ты, видно, танцевать любишь! Плечи вон как двигаются!
В самом деле, когда я слышу мелодию, которая мне нравится, тело начинает само раскачиваться в такт.
— Люблю смотреть, как ты танцуешь, — добавил он.
Этот учитель Момои был добрый человек. Худощавый, высокий, он носил маленькие очки в круглой оправе, мягкие шелковистые волосы были тщательно зачёсаны назад.
— Да я не то чтобы категорически против, — помню слова матери.
Так она ответила мне с почти умоляющей интонацией в голосе, когда я сказала, что хочу выйти замуж за Момои.
— Но ты же не будешь вот так, второпях, регистрироваться?..
Когда я встретила учителя Момои, я уже не носила розовые волосы. Я была скромная студентка, и у меня было очень мало друзей. Момои был старшим преподавателем на фортепианном отделении. Я четыре года брала у него частные уроки. Мы зарегистрировались сразу после моего окончания университета.
— Этот тип всё ещё не порвал с той женщиной, — вчера вечером рассказывала Махо. Когда наигравшаяся и уставшая Соко уснула, Махо разоткровенничалась, потягивая разведённый водой со льдом бурбон «Wild Turkey».
— Я его раз десять изо всех сил ногами напинала. Голову-то он подушкой накрыл, а тело-то всё, небось, в синяках.
Она была рассержена, но не до такой степени, чтобы потерять самообладание.
— Чего доброго, может, и ребро ему сломала.
На этой фразе в её голосе даже проскользнуло беспокойство.
— А ты не хочешь с ним расстаться?
Я знала ответ, но всё же рискнула спросить. Махо слегка улыбнулась и, замолчав, стала водить пальцем по кусочку льда в стакане.
Соко ела пончики и рассказывала.
— А учительница Иноуэ из третьего класса ушла в декретный отпуск. Сегодня на утренней пятиминутке она всех благодарила перед уходом. У неё коса, и она очень хорошенькая. Жалко, что теперь мы с ней долго не увидимся.
— Хорошенькая? — Я глотнула кофе и закурила.
— Да, хорошенькая, — Соко ответила с абсолютно уверенным выражением лица. — Она и одежду для беременных носит всегда красивую.
— А-а…
Кофе получился слишком крепкий. Во рту сильно горчит.
— Ну, а ваша учительница, что, не хорошенькая?
Когда я спросила, Соко слегка втянула голову в плечи и с видом, будто ничего не оставалось, ответила:
— Хорошенькая.
Я помню много чего, что связано с Момои. В конечном итоге, до последнего момента между нами не было физической близости, кроме того, что он брал мои руки в свои. Но я любила ощущение теплоты от прикосновения его худощавой сухой ладони. По-моему, его руке очень шло обручальное кольцо. Оно было простое по форме, серебристого цвета. Он никогда его не снимал.
Только одно, связанное с учителем, заставляло меня испытывать чувство неудовлетворённости: он ничего от меня не ожидал и ни на что не надеялся.
Помню, он тяжело посмотрел на меня и сказал:
— Дело не в тебе. Я такой от природы. Не могу ждать или желать чего-то от других людей.
Мне стало очень грустно.
— И со мной у тебя то же самое… — сказала я ему.
Однако со мной у него было не то же самое. Во взаимоотношениях со мной всё было гораздо хуже.
Может быть, он был такой оттого, что пережил и то, как его в детстве бросил отец, и две неудачных попытки жениться до того, как встретил меня. Я не понимала. Мне понятно сейчас только одно. Это то, что в конце концов я тоже оставила его.
— Выходит, и ты меня бросаешь, — сказал тогда учитель Момои, — даже несмотря на то, что Того мужчины уже нет.
Была глубокая ночь. Обычно Момои в такой час крепко спал.
— Прости меня, — сказала я, пристально глядя на его комнатные тапки. Тапки были чёрные, из мягкой лайковой кожи. Учитель Момои не мог обходиться без таких тапок. И когда старые изнашивались, сам шёл в универмаг «Мицукоси» за новыми.
— Однако я не безнравственная женщина, — я посмотрела прямо ему в лицо.
— Безнравственная?
