Чель Весте - Кристиан Ланг - человек без запаха
— Мне кажется, я вижу Плеяды, — заметил дядя Харри, перебив сумбурный рассказ Ланга о его новом романе с Саритой.
— Ну почему каждый раз, когда она понимает, что я от нее без ума, ее голос становится холодным, ты можешь мне это объяснить? не унимался Ланг.
— Не могу, — коротко ответил Харри.
— Как это не можешь, ты же все знаешь, — съязвил Ланг, уже слегка опьянев.
— Да она, наверно, просто не хочет определенности — кстати говоря, тебе вроде как тоже нравятся такие отношения, — ответил Харри, — а теперь помолчи, пожалуйста.
— Почему это? — спросил Ланг.
— Потому что мы никогда не станем настоящими друзьями, если ты не научишься молчать, — ласково ответил Харри.
Ланг спустился в каюту и вернулся с бутылкой джина.
— Купил перед тем, как сесть в поезд, — сказал он, протянув бутылку.
Харри отказался. Ланг долго сидел, глядел на звезды, слушал ветер и пил горький, крепкий джин.
— Скажи, Харри, — спросил он наконец, — ну почему я могу любить только тогда, когда люблю не так? — Говоря это, он подумал: мне уже сорок, я прошу отеческого совета, задаю такие вот вопросы, нет, со мной явно что-то не в порядке.
— В смысле не так, — не понял Харри, — не того человека?
— Нет, — ответил Ланг, — не так, как надо.
— Не понимаю, — раздраженно сказал Харри, потому что Ланг к тому времени уже порядочно напился.
— Нереалистично, — ответил Ланг заплетающимся языком, — в отрыве от действительности.
— В этом году я что-то тебя не понимаю, — сказал Харри более дружелюбно.
— Ерунда, — пробормотал Ланг, — все ты понимаешь.
— Кроме женщин, мужчин и вообще людей, — ответил Харри и снова принялся разглядывать звезды, — их я не понимаю.
В ту ночь Ланг слишком много выпил. Рано утром он проснулся в своей койке и блевал в ночной горшок. Потом выполз на палубу и вылил содержимое горшка за борт. Звезды на небе уже гасли, ветер с воем проносился над плоскими валунами, и черное зеркало лагуны было подернуто холодной рябью. Ланг долго стоял на палубе. Его мутило после вчерашнего, и он думал, что нет ничего глупее, когда во взрослом человеке, достигшем вершины успеха, до сих пор живет подросток, причем подросток, который считает свою жизнь мученичеством и видит тьму даже там, где светит солнце. Вечно август, размышлял Ланг, стоя на палубе в тишине раннего утра, вечно лето на исходе, погода ясная, но штормит, дядя Харри с каждым годом все молчаливее, я уже стал неплохим матросом, но жизнь меня так ничему и не научила, я, как всегда, не готов к штормам.
7
Первую осень с Саритой Ланг, по собственным словам, прожил как в горячке, словно вдруг, спустя двадцать лет, ему позволили снова стать самонадеянным и взбалмошным подростком. Весь сентябрь и октябрь его ток-шоу было на грани провала. Руководство требовало сильно сократить расходы, а кроме того, «Сумеречный час» хотели убрать из прайм-тайма — перенести с пятницы на вторник, с позднего вечера на более раннее время. В противном случае передачу грозились закрыть совсем. Минккинен и его подчиненные вели жесткие и мучительные переговоры с начальством, но Ланг в них не участвовал: если Минккинен требовал, чтобы Ланг присутствовал на встречах, Ланг неизменно находил какие-нибудь отговорки.
Однако в других делах Ланг действовал весьма толково и решительно. Лет десять он не занимался никаким спортом, разве что катался на велосипеде и участвовал в благотворительных футбольных матчах, теперь же он составил себе серьезную программу тренировок. Он начал ходить в фитнес-клуб «Голдс джин» на Йернвегсторьет. Один его сокурсник, без всякой задней мысли, позвонил ему и предложил выпить пива в «Вильяме К», а спустя несколько минут понял, что вместо этого ему придется каждый четверг вечером в половине одиннадцатого играть с Лангом в бадминтон в хагалундском спортзале.
Однажды в среду вечером, в конце октября, Лангу позвонил Минккинен и сообщил, что затянувшиеся переговоры увенчались успехом и передачу не закроют. В одном все-таки пришлось уступить — перенести время эфира с пятницы на четверг.
— Отлично, — резко ответил Ланг, — только поищи себе другого ведущего.
Он повесил трубку и пошел в «Хаус оф Бурбон» навестить Векку, которого не видел с лета.
— Здорово, Ланг, — сказал Векку, — куда это ты пропал?.. Нашел свою девушку?
— Да, нашел, — ответил Ланг, — хотя вообще-то это она меня нашла.
— Ну и что, стоило оно того? — спросил Векку.
— Стоило, — ответил Ланг, — ее я мог бы искать вечно.
— Не выпьешь стаканчик? — предложил Векку, достав бутылку дорогого ирландского виски.
— Нет, — сказал Ланг, — я собрался в кино.
— С ней? — спросил Векку.
— К сожалению, нет.
Сарита привела Миро туда, где они условились встретиться, — к часам магазина «Стокманн». Ланг с Миро купили билеты на мультфильм в один из маленьких залов «Форума». Перед началом сеанса они гуляли по центру. В магазинчике «Кенди пикс» Миро стал выпрашивать фруктовые тянучки, и дядя Кришан, конечно, не отказал, так как ему очень хотелось расположить к себе мальчика. Сидя в зале, Миро усердно опустошал огромный шуршащий пакет. В середине мультфильма шуршание прекратилось, Миро перестал жевать, а спустя некоторое время его стошнило прямо на колени Лангy. Мальчик заревел, обвинив во всем Ланга. Смыв с себя в туалете еще не переваренные конфеты и уже переваренные макароны, Ланг оставил свою визитку охраннику, и они поспешно вышли из кинотеатра.
В тот же вечер Ланг лежал в постели Сариты. Миро спал в своем алькове в другом конце квартиры. Ланг все еще чувствовал кисло-сладкий запах рвоты. Сарита уснула, а Ланг все смотрел на нее и не мог насмотреться. Он любовался ею, словно скульптурой, — так, как она говорила, когда сидела у него на диване в ту первую ночь. Сарита спала, раскрывшись. У нее были длинные ступни, большие пальцы слегка изогнуты. Икры и бедра тонкие, волосы на лобке аккуратно выбриты, а в самой середине оставлена узкая полоска. Впалый пупок поднимался и опускался при дыхании. Грудь была довольно плоская. Разметавшиеся на подушке волосы напоминали темный водопад. Ланг встал и вышел на кухню попить воды. Он вдруг подумал, что они всегда ночуют у Сариты — у него дома Сарита не была с той сапой июльской ночи. Это, конечно, из-за Миро, решил Ланг, но не только. Дело в том, что ему самому нравилось оставаться у Сариты, нравилось прятаться в этой двухкомнатной квартире, в этом чужом гнездышке, где он был недосягаем для окружающих. Здесь его не могли достать ни Минккинен с его бесконечными сметами, ни издатели с их вопросами о том, как продвигается новая книга, ни антрепренеры со своими малобюджетными, утомительными гастролями в провинции, ни малолетние нацисты со своими мейлами, в которых угрожали ему расправой, если он не перестанет приглашать на свою передачу социалистов, педиков и финских шведов.
Сюда, думал Ланг, стоя темной осенней ночью со стаканом воды в руке, сюда не доберется ни суета, ни злоба.
В декабре, вспоминал потом Ланг, у него еще случались приступы меланхолии, мучившей его все лето. Новая жизнь, с Саритой и без нее, давалась нелегко. По четвергам, поиграв с однокурсником в бадминтон, Ланг не мог уснуть до пяти утра. Не помогали ни объятия Сариты, ни судороги, которые сотрясали его тело, когда он изливал в нее свое семя. Близость с Саритой возбуждала, он чувствовал, как бурлит в жилах кровь, как медиаторы повышают нервное напряжение. Он испытывал безумную жажду жизни и одновременно смутный страх перед неумолимым течением времени. Ему хотелось поговорить, и своей болтовней он не давал Сарите уснуть. То и дело склонялся над ней в темноте, трогал за худое обнаженное плечо и шептал: «Дорогая, ты спишь?» Сарите это скоро надоело. Фотограф, с которым она работала, начинал рано и просил ее приходить в начале девятого. Поэтому с конца декабря Лангу по четвергам пришлось ночевать у себя дома, на Скарпшюттегатан. И он с сожалением вспоминал, что еще лет десять — пятнадцать назад никаких проблем со сном после физической нагрузки у него не было.
Кроме того, с самого начала их отношений Ланг стеснялся собственного тела, чего с ним раньше никогда не случалось. В душевой фитнес-клуба он украдкой поглядывал на молодые могучие торсы, накачанные прессы и самодовольные члены, еще не зачавшие детей. Затем опускал глаза и видел лишь половину своего вялого пениса, потому что остальное пряталось за маленьким, но уже имевшим место брюшком. Хотя его переживания, возможно, не имели оснований и к тому же Ланг скрывал свою досаду, он никак не мог отделаться от чувства стыда за собственное тело и вскоре стал чувствовать себя неуверенно даже в постели с Саритой. Его притягивала и в то же время пугала ее дерзость и независимость. Когда его по-зимнему сухая и уже немного дряблая кожа касалась гладкого, ароматного от крема тела Сариты, он чувствовал, что некрасив, робок и далеко не так опытен в любви, как она. Бывали ночи, когда Сарита отдавалась ему вся без остатка, но как-то высокомерно — словно королева, говорил Ланг. Она лежала на спине, небрежно раскинув руки, не обнимала Ланга, даже не касалась его. Ее глаза были закрыты, и Ланг думал, что на его месте мог оказаться любой и, хотя Сарита получает наслаждение, ей плевать, кто его доставляет.
