Дмитрий Тростников - Знаменитость
– Потоп! – неожиданно взвизгнула Ева из коридора. – Заливает!
Это розы, брошенные мною в ванну, забили сток и вода действительно уже переливалась через край.
– Быстро убирай этот бардак! – заорал, что есть силы Василич. – Не дай бог, соседей снизу затопим, потом проблем не оберемся.
Я бросился искать тряпку и вытирать пол. Лихорадочно отжимая тряпку в ведро, я прикидывал – успела ли вода просочиться и к соседям снизу? Вероятность была примерно пятьдесят на пятьдесят. Впрочем, Василич обещал, что нижних соседей не должно быть весь день. А вечером или завтра их ждет сюрприз!
Тем временем запись продолжалась. Ансамбль лихо прогремел очередную разухабистую песенку. Потом еще одну. В нагретой июньским солнцем комнате стало уже невыносимо душно. Окна не открывали из-за шума. Музыканты попросили перекур, и вышли на кухню. И я увидел, как Ёсиф, спрятавший в шкафчик бутылку, тайком подлил внеочередную стопку водки жутко бледному Алеше. Тот неловким движением поднял рюмку, подавился, и часть водки, пополам со слюнями, выплеснулась обратно из уголка его рта, на белую жилетку. Пошатываясь, певец направился в комнату.
– Совсем исчерпался Алешка, – философски произнес вслед клавишник. – Когда в 75-м лучшие первые концерты записывали, у него язык начинал заплетаться только на последней четверти записи. Еще год назад – он половину пленки мог нормально записать. А теперь вот – уже двух песен не тянет, срубается…
– Не интересно ему, – посетовал Есиф.
Когда все вернулись в комнату, за пультом сидел в одиночестве безутешный Василич.
– Спит Алеша! В соседней комнате за шкафом, – пояснил он и грубо выматерился. – Сморило его, говорит. От жары говорит!… С самого утра квасить начал, алкоголик, сволочь.
– Он теперь часа два или три проспит, как убитый, – оценил клавишник. – Что делать будем, Василич? Можно подождать, пока он проспится, но до вечера мы тогда записаться не успеем точно.
Музыканты были не довольны, но отнеслись к происходящему, как к какому-то неизбежному злу.
– Никого не будем ждать! – отрезал Василич. – Вот уже где стоят его закидоны, – он чиркнул ладонью себе поперек шеи. – У нас новая звезда есть. Вырастили, можно сказать, в своем коллективе… Евочка, давай тебя писать, как договаривались, – предложил он.
Однако, Томашевская никак не отреагировала, даже не посмотрела в его сторону. Она сидела в уголке дивана и внимательно рассматривала накрашенные алым лаком ноготки своих изящных пальцев.
– Евочка, душа моя, давай? – заискивающе попросил Василич.
– И не подумаю! – вскинула она на продюсера кинжальный взгляд. – Ты предложил только две песни – я согласилась. А на весь полуторачасовой концерт – я не подписывалась!.. Если теперь я единственная солистка – плати по другой цене!
Василич побагровел. Они с Евой принялись громко шептаться. До нас доносились обрывки нервного шепота: «Да где видано такие гонорары, даже Алеша столько не получал никогда».
– Сейчас Евка его… – один из музыкантов с кривой ухмылкой изобразил неприличный жест, означающий полное сексуальное доминирование.
– Деваться некуда. Алеша срубился, заново все организовать ему дороже будет. Попал наш Василич. Зря он с Евкой того – потискался… – резюмировал язвительный Ёсиф, с тоской поглядывая в сторону кухни, где в спрятанной бутылке, видимо, еще что-то оставалось на донышке.
Капитулировавший, красный от гнева, Василич вернулся за свой пульт. Ева деловито подлетела к микрофону с тем удивительным достоинством и изяществом, которые так поразили меня вчера. Музыканты, молча, потянулись к инструментам.
– Сейчас начнем запись, – пообещал Василич. – Только сначала надо свести счеты с одной гадюкой, которая нам все испортила.
Набычившись, он двинулся в сторону заволновавшегося Ёсифа. Казалось, что на побагровевшей лысине подпольного продюсера даже мясистые желваки ходуном заходили от бешенства.
– Тайком споил Алешку! – прорычал Василич, продолжая наступать. – А сам дальше преспокойно музицировать собрался?
– Василич, ты это, хоть сколько-нибудь заплати!.. – мгновенно оценив ситуацию, Ёсиф начал быстро-быстро убирать в футляр свою скрипку.
– Сейчас ты у меня получишь расчет! – заорал продюсер, хватая скрипача за шиворот. – Сейчас!
То, что при этом Василич был гораздо ниже длинного Ёсифа, и чтобы удержать его за шкирку должен был вытягивать руку до предела вверх, никому из присутствующих не показалось комичным. Такую ярость источал мясистый продюсер. Он выволок покорного Ёсифа в прихожую, видимо, намереваясь дать ему там пинка под зад и выгнать без копейки. Но в дверь кто-то принялся неистово звонить.
– Откройте, милиция! – Раздались крики снаружи.
Замерли все, и даже Василич. Музыканты в панике переглядывались. Ева небрежно пожала плечами.
– Доигрались! – зло бросил Василичу клавишник. – Новое место! Вот оно твое новое место! Теперь еще инструменты конфискуют.
Продюсер, наконец, выпустил из рук воротник провинившегося скрипача и с нескрываемой тоской перевел взгляд на дорогущий магнитофон.
– Немедленно открывайте, иначе двери ломаем! – раздавались властные крики с лестничной клетки. – Это сопротивление работникам милиции!..
– Вы же хотели уходить по крышам, как Анжела Дэвис с американскими коммунистами? – съехидничал я, не удержавшись.
Василич только махнул рукой с горькой неопределенностью. Но тут я сам спохватился. Мало того, что в двенадцать часов пропустил важнейшую деловую встречу с Асланом. Но сейчас-то было вообще уже около трех! А значит, через пару часов Валет и тот – потерпевший инструктор обкома – будут стоять под дверями моей квартиры в ожидании денег. И мало того, что я до сих пор не придумал, где взять две тысячи. Если я вовремя не появлюсь – другой возможности договориться уже не представится. Дальше уголовное дело об угоне – и кончено! А ведь сейчас меня заберут в милицию со всей этой компанией.
Только в этот момент я осознал ужас своего положения. Сейчас ведь никто не станет разбираться, что я тут посторонний. В записи не участвовал, а только зашел на полчаса из любопытства. Но кому это теперь докажешь?
– Ну, чего стоите? – спросила Томашевская. – Открывайте! Или мне самой?
И через пару секунд в комнату ворвалось много людей. Чтобы столько милиционеров сразу набилось в одну квартиру, я не видел никогда в жизни. Еще почему-то они все оказались щуплые и невзрачные. Худые руки торчат из коротких рукавов летней формы… А между ними шныряли люди в обычных семейных майках, неприлично растянутых и провисших подмышками. И по злорадному блеску глаз в них угадывались соседи. Измученные шумом и готовые стать понятыми по первому зову социалистической законности. А то, что соседка, громогласнее всех требовавшей справедливости в руках держала ведро, из которого свешивалась грязная мокрая тряпка – не оставляло никаких шансов. Похоже, Василич ошибся, рассчитывая, что нижние соседи уедут на дачу. Впрочем, теперь уже было все равно.
Последним в комнату зашел милицейский начальник изрядных габаритов. Он один был размером больше пары заморышей-сержантов. Отдуваясь, начальник снял фуражку и окинул странное помещение подробным взглядом. При этом он, не торопясь, вытирал платком пот со лба, мастерски держал паузу, не выдавая удивления.
– Концерт окончен! – Наконец, объявил этот капитан. – Ну, и попали же вы граждане! Только чистосердечное признание может облегчить вашу участь… – а голос у огромного мента неожиданно оказался тонким, пронзительным фальцетом.
5
Маленький настольный вентилятор тужился изо всех сил. Он гнал струйку спертого воздуха прямо на дежурного милиционера. Который сидел за столом в расстегнутой на две пуговицы серой форменной рубашке, весь заваленный папками и бумагами. Остальное пространство дежурной части отделения милиции, куда нас доставили всем скопом, было погружено в жаркую духоту.
– Оформляй всех! – велел дежурному необъятный милицейский начальник. Задержанные музыканты столпились хмурой кучкой перед столом.
– Сейчас составят протокол задержания – и все! Бумага есть – дальше не вырубишь топором, – мрачным шепотом предрек скрипач Ёсиф. – Доигрались! Теперь волчий билет – ни в один ансамбль не возьмут. На похоронах и в подземных переходах играть – за счастье будет. А некоторым знаменитостям – реальный срок светит…
Он многозначительно кивнул в сторону певца Алеши. Тот еле стоял на ногах.
– И никакой надежды? – тоже шепотом спросил я.
Ёсиф пожал плечами, давая понять, что надежда умирает последней.
– Может Василич как-нибудь извернется? Недаром же его сразу в районное отделение повезли. Только мы должны молчать, как партизаны! Продержаться, чтобы он успел там договориться, подмазать кого следует. Нам тут надо в полную «несознанку» уйти – домашний концерт, репетировали ко дню рожденья мамочки… – шепотом наставлял меня бывалый скрипач.
