Адриан Гилл - Поцелуй богов
Петра села на бедра Джона и его дряблый член. Он прикрыл руками глаза. Пару минут, вздыхая и что-то бурча себе под нос, она извивалась и ерзала. Все напрасно.
— Ну, давай же, Джон. Ты не стараешься.
Петра наклонилась и, словно жевательную резинку, взяла непослушную плоть в рот, почмокала, пососала, пока не осилило раздражение. Оральный секс не был ее сильной стороной. И как пара они редко баловались подобными играми. Палатально-генитальное сношение — дело не столько склонности, желания или доверия, сколько гигиены. А гигиена, если вы бедны, — из тех каждодневных радостей, которые считаются роскошью. Это не значит, что бедняки — люди грязные (Господи, ни в коем случае), но чистота — такая добродетель, которая, подобно передней комнате, больше напоказ, чем для использования. Петра сплюнула.
— Джон, ради Бога, сосредоточься. Ты можешь.
Виновато, но с раздраженным бесстыдством, которое скрывало смущение, он начал трепать невинный член, а Петра откинулась назад и двумя пальцами потирала лобок, как пересчитывающий пятерки усталый кассир. Какое-то время каждый спокойно занимался своим делом так, что вполне могло возгореться чувство — раздельные, созерцательные игры современных молодых. Если вообще стоит это делать, то делай сам.
— О чем ты думаешь? — спросила Петра.
— Ни о чем. — Джон и правда ни о чем не думал, только испытывал темно-коричневое ощущение слабости и усталости.
— А я представляю мотоциклиста, который сегодня пришел к нам в фотоателье. Черный, огромный, страшный и в шлеме.
Уникальное качество Петры в постели: она не занималась отсосом, но фантазировала. Фантазировала по-крупному. Петра читала, что это очень важно, и уделяла воображению в сексе такое же внимание, как старший инспектор рыбнадзора рыболовным сетям.
Само собой разумеется, что Джон этим качеством не обладал. Оно его ставило в тупик, вводило в стыд и смущало. Сильно постаравшись, он мог представить и конкретизировать сюжет книг, фильмов, оживить картины из Национальной галереи и фотографии рекламы бюстгальтеров, но только не с эротическим эффектом.
— Весь в черном, кожаные брюки, сапоги, краги. Он попросил меня выписать счет, и я написала: «Хочу с тобой потрахаться». Он улыбнулся, нежно, но крепко обхватил мою голову и поцеловал. У него длинный язык, а на вкус как мята. Больше мы не сказали ни слова. Он просто поставил меня на колени посреди ателье. Было так трудно расстегнуть все его молнии. Потом я запустила руку. Там оказалось горячо, влажно и, Господи, так огромно. А он все рос и рос, толстел и становился как…
— Как винная бутылка? Как очень большая бутыль? Как насос?
— Как салями. Перестань, Джон.
От предсказуемости ее метафоры сделалось тошно.
— Он так важно прошествовал из штанов…
— Не мог… Точно выражаясь, шествование означает…
— Заткнись. Он именно прошествовал. Мотоциклист запрокинул мне голову. Я испугалась, но разинула рот, однако взять смогла только кончик. Знаешь, какой он на вкус?
— Как такса? Как последняя девчонка, которую он пользовал?
— Заткнись. Соленый, напоминает какого-то зверя.
— Понятно. Копченый бекон.
— Я немножко его пососала. Мотоциклист снял одежду, пока не остался в одних сапогах. Я всадила ногти в его зад, он дернулся и чуть меня не задушил.
— А как ему удалось снять брюки, не снимая сапог? Или он сначала их снял, а потом снова надел?
— Замолчи! Я разделась и встала перед ним голой. Он грубо схватил меня между ног, и я почувствовала, как его длинный, костлявый палец проникает ко мне вовнутрь. Большой палец оказался в расселине задницы, и он поднял меня, как…
— Кегельбанный шар? Как упаковку в шесть бутылок?
— Как пушинку. Я оказалась спиной на столе, ноги широко раскинуты и как раз на нужной высоте. Нет, ноги у него на плечах, а его твердая-претвердая красноголовая африканская штуковина во мне. Он трахал меня сначала медленно, а потом все быстрее и напористее. Ребята в фотоателье смотрели разинув рты, а потом вынули свои концы и принялись наяривать. Такие хилые и бледные по сравнению с моим черным мотоциклистом. А потом…
Голос Петры становился все более хриплым. Голова запрокинулась назад. Пальцы покончили с пятерками и теперь быстро-быстро перебирали мелочь.
— Ради Бога, Джон, возьми меня!
Несмотря на сальный монолог, он почувствовал, что, пожалуй, готов к службе. Петра легла на бок, повернулась к нему спиной и толкнула задом в пах. Подняла ногу и накрыла ладонью лобок. Джон свернулся калачиком и, повозившись, после пары неудачных гнутых попыток сумел протолкнуть своего хилого, смущающегося бледнолицего парнишку в заветные маслянистые качающиеся пятничные двери. Пару секунд подождал, чтобы Петра привыкла к гостю, и начал толкать и тянуть, стараясь превратить легкие чувственные уколы в настоящий жар страсти.
Обычно они трахались в позе уложенных рядом двух ложек — холодных и крапчатых. Такая привычка у них сложилась по обоюдному согласию, но без обсуждений, а путем устранения всего неподходящего. Они прекратили сношаться перед передней дверью совершенно одетые и готовые пойти за покупками, в кресле у него на коленях. Перестали заниматься этим в ванной и на кухне, оперевшись о стол. В кровати раком, потому что Петра считала это унизительным. С ней наверху, поскольку при этом теряли общий ритм. Очень редко занимались любовью лицом к лицу из-за ее родителей. И в итоге у них осталась поза на боку сзади: рядом, но порознь, со включенным светом, но не глядя друг на друга. Чувственный эквивалент того, когда семейные пары обедают в тишине, с той лишь разницей, что у них никакой тишины не наблюдалось.
Петра по-прежнему с явным вожделением ворошила свой косматый передний садик, тогда как Джон ковырялся на задворках. Он сжал ее костлявые бедра, закрыл глаза и пытался удержать в голове пустоту. Во время секса он никогда ни о чем не думал, даже о самом сексе.
Серые полусинтетические простыни морщились под его бедрами, крошки царапали кожу, и липкие катышки отмершей кожи, пупочные ворсинки, образовавшаяся между пальцами ног шелуха, его половая закваска и грязь из постели сворачивались в черные пружинящие комочки и обжигали содрогающееся тело. Из уголка рта потекла слюна, пот заливал глаза и, как роса, набухал на волосках на груди и под коленями. Комната разогрелась и пропахла едкими подмышками, жаркими чреслами, мочой, пивным дыханием, грязным бельем — обычный субботний аромат тысяч случайных спален. Было слышно, как через стену бурчал и потрескивал телевизор.
Петра, как сердитый, измученный ребенок, что-то неразборчиво бормотала. Отдельные слова и слоги — скудный лексикон любви: выкрик, влага, напор, выкрик, переполнение, влага. Она устремилась к тому моменту, когда враз вспыхивают все хромосомы — к той краткой, кинжальной, обморочной доле секунды, и тихо шипела сквозь сжатые зубы. Джон ощутил нарастающее напряжение, но без возбуждения, и укоротил рывки. Рука Петры со сливоподобными пальцами и отмытыми до белизны ногтями перевернулась и накрыла его висящую мохнатую мошонку.
Прикосновение оказалось на удивление нежным и неожиданным. Оно пробудило память. Ли обернулась и улыбнулась ему. Одно лишь мгновение — огромные глаза и белоснежные зубы сквозь вуаль белокурых волос, — но и этого было достаточно. Джон извергнул струйку тягучей спермы, на ощупь похожую на рыбий хрящик, и все кончилось.
Добро пожаловать в выходные.
Они лежали довольно долго. Петра отняла руку, ее тело выпустило его член. Она закурила сигарету. Оранжевый кончик мерцал, как далекий маяк. Джон повернулся на другой бок и подтянул к животу колени. Постель холодила и казалась неуютной. От изнеможения тело онемело. Образ Ли начал терять очертания. Петра высморкалась и затянулась. Последний, глубокий вдох голубоватого дыма.
— Знаешь, а я тебя люблю, — сказала она ясным срывающимся голосом.
Джон проснулся поздно. Кинулся в туалет и обрызгал сиденье и стену мелкими капельками мочи. Интересно, почему это пенис каждый раз превращался в испорченный садовый распылитель после того, как им трахались? В спальне он порылся в поисках чего-нибудь чистого, натянул джинсы и по-воровски с опасливым вниманием посмотрел на Петру.
По-детски привлекательная, с беззащитной шеей, прическа почти мальчишеская, миниатюрное, зауженное, как у феи, лицо все еще неистово-сосредоточенно. Густые брови даже во сне нахмурены, зубы чуть заметно скрежещут. На обрамленных темными кругами глазах ресницы подергиваются, будто беспокойные насекомые. Джона почти оглушила мощная волна чувства; с минуту она бурлила и клокотала в нем порывами удушающей нежности и жалости и вспенивалась приступами вины. Он судорожно вздохнул и подошел к кровати. Чуть не вернулся в постель, чтобы поцеловать ее белую шею, но удержался.
