Эмилия Прыткина - Темная сторона Солнца
Единственное, что омрачало ее радость, – отсутствие детей. Лилит так и не смогла подарить ей внуков. Ни в первый год, ни на второй, ни на третий. И снова Вардитер бегала по ворожеям, снимая то сглаз, то порчу и молясь всем святым, чтобы те послали ее сыну наследника или, на худой конец, наследницу. После смерти своей любимой дочери Карине она, не задумываясь, решила, что отдаст девочек Карену и Лилит. Но Карине распорядилась иначе. В предсмертной записке она просила мать отдать Арев Карену, а Лусине – своей сестре Гоар. Разглядывая копошащихся в пеленках младенцев, Вардитер пыталась разобраться, кто из них кто.
«Господи, пошли мне знак, не дай ошибиться», – просила она.
И Господь снизошел до нее. Палящее летнее солнце встало в зенит и, пробившись сквозь выгоревшие занавески, залило больничную палату ярким светом. Одна из девочек закричала, жмурясь от прямых солнечных лучей, а вторая, напротив, открыла глаза и довольно засопела.
– Ты – Арев, – улыбнулась Вардитер и повязала пухлую в перевязочках ручонку красной ленточкой, – ты – моя Арев, слышишь?
Анна вздрогнула и открыла глаза. Солнце стояло в зените, голова раскалывалась от боли. Сквозь бинты на ладони проступила кровь. Она не могла вспомнить, как забинтовала руку, как надела пижаму и дошла до кровати. Все, что помнила, – хриплый голос Лусине и свое окровавленное лицо. Вскочив с кровати, она посмотрела в зеркало. На нее смотрела женщина с опухшими глазами, словно изрядно перебравшая накануне. Следов крови не было. Анна приняла душ, набрала номер агентства по продаже билетов и забронировала место на ближайший рейс до Еревана.
– Есть рейс на четыре часа дня, вас устроит? – спросил диспетчер.
– Да, вполне.
– Желаете приобрести обратный билет?
– Нет.
Она наспех упаковала чемодан, позвонила в редакцию газеты, сообщила, что ей срочно нужно уехать в Ереван по семейным обстоятельствам, после чего набрала номер отца.
– Мне надо срочно уехать, пап, и вряд ли я успею заскочить к вам. Но ты не волнуйся, это плановая командировка.
– Я знаю, куда ты едешь, – тихо ответил Карен. – Сегодня утром звонила твоя бабушка. Лусине увезли в больницу.
– Лусо звонила мне вчера вечером.
Анна задумалась: сказать ему правду? Нет, пожалуй, не стоит. Он наверняка передаст разговор матери, а ей сейчас нельзя волноваться.
– О чем вы с ней разговаривали? – спросил отец.
– Да так, о всяком. Ты не расстраивайся и передай маме, чтобы она тоже не переживала. Все будет хорошо.
– Поговори с ней сама.
В трубке послышался вздох:
– Анна-джан, мне так жаль, так жаль. Девочка моя, как же ты там справишься?
– Все будет хорошо, ты, главное, не волнуйся. Я буду вам звонить.
– Хорошо. Анна, чтобы ты ни узнала там, знай – мы с папой любим тебя. Всегда любили и будем любить.
– Я понимаю, мам, я вас тоже люблю. Целую вас. До связи.
Самолет был набит людьми. Мужчина, сидящий рядом с Анной, посмотрел на часы и обратился к ней на армянском языке:
– Разбудишь меня в Ереване, дочка, если я усну?
– Конечно. Я обязательно разбужу вас.
А в это же время в клинической больнице Эребуни, в коридоре отделения реанимации, трое – Гоар, Артур и Вардитер молча ожидали на кожаном диване, уставившись в одну точку – дверь палаты под номером двадцать три.
Старуха Вардитер, высохшая как старое абрикосовое дерево, которое уже давно не плодоносит, но все еще цепляется своими извилистыми корнями за потрескавшийся от жары глинозем, перебирала скрюченными пальцами-ветками янтарные четки. Она раскачивалась взад-вперед и бормотала:
– Хайр мер, вор еркинс эс…[9]
В глубине души Вардитер так и не смогла простить себе смерть любимой дочери, и теперь, сидя перед палатой умирающей внучки, она шептала слова молитвы и предавалась привычному занятию – самобичеванию.
Из года в год, рассматривая фотографии Карине, она находила все новые и новые причины, чтобы целиком и полностью взять на себя ответственность за ее смерть. Она вспоминала, как в детстве частенько шлепала Карине за мелкие провинности, и думала, что если бы не эти шлепки, то, возможно, дочь не замкнулась бы в себе и пришла к матери в тот день, когда поняла, что носит под сердцем ребенка. Вспоминала, как запрещала дочери носить модные короткие платья. Как отправила ее на выпускной вечер в длинном до пят сарафане, предварительно заставив смыть с ресниц тушь. Как приехала за ней в девять часов вечера, когда веселье было в самом разгаре, и, взяв за руку, вывела из зала и увезла домой.
Как ударила ее, потому как ей показалось, что от Карине пахнет табаком и алкоголем. О да, бабушка Вардитер была образцовой армянской матерью, которая берегла своих дочерей Гоар и Карине для мужчин, которые бы пришли просить их руки. Младшая Гоар с лихвой оправдала надежды матери. Закончив школу и проучившись в кулинарном техникуме полгода, она вышла замуж за Артура – рослого сельского парня. Утром, после первой брачной ночи, родители жениха с благодарностью принесли Вардитер символ того, что невеста была чиста – кармир хндзор,[10] та строго посмотрела на старшую дочь Карине и изрекла:
– Надеюсь, что и за тебя мне не придется краснеть!
В ответ Карине почему-то заплакала и убежала в свою комнату. Тогда Вардитер списала эти слезы на сестринскую ревность, но позже поняла, что ее дочь уже знала свою судьбу наперед.
И чем больше сердце Вардитер переполнялось гордостью за младшую дочь, тем сильнее она ворчала на старшую, которая никак не могла определиться со своим выбором. Осознав, что все ее попытки тщетны, Вардитер обратилась за помощью к старшему сыну Карену:
– Нашел бы ты ей жениха. Что она все носом крутит?
– Успокойся, мама, Карине девушка умная, найдет себе достойную пару. Уж лучше пусть выберет хорошего человека, чем лоботряса, который день и ночь валяется на диване.
Последняя фраза была камнем в огород муженька Гоар, который так и не нашел себе занятия и перебивался случайными заработками, порой не гнушаясь деньгами шурина.
– Постыдился бы такое говорить, – фыркнула Вардитер. – Все из-за тебя. Зачем ты позволил ей поступить в институт? Там ей голову и забили ерундой. Твой покойный отец взял меня пятнадцатилетней девушкой, без всяких институтов. И что? Мало я детей родила? Плохо их воспитала? Подумай, Карен, в чем ты ей потакаешь.
– Тогда были другие времена. Я поговорю с Карине, но заставлять ее не буду, даже не проси.
– Э-э-э-эх, слышал бы эти разговоры твой покойный отец. Но ничего, я и сама справлюсь.
Складывая обрывки прошлого в единое целое, старуха пыталась вычислить тот день, когда ее любимая девочка вынуждена была играть роль, скрываясь под маской покорности и послушания. Бедный ребенок – непонятый и обреченный. Иногда Вардитер казалось – она вернется в прошлое, упадет перед дочерью на колени и будет умолять рассказать правду. Она простоит на коленях час, два, сутки, месяц – сколько понадобится, чтобы девочка простила ее и открыла свое сердце. Она будет плакать, доказывая дочери, что всю свою жизнь хотела уберечь ее от необдуманных поступков и неосторожных шагов, которые могут привести к пропасти отчуждения и общественного презрения.
Стоя возле гроба и гладя холодные руки дочери, Вардитер вдруг заметила на правом запястье тоненький шрам, оставленный бритвой… Через месяц после похорон подруга Карине призналась, что та уже пыталась покончить с собой – перерезала вены восемь месяцев назад – в канун своего дня рождения. Вардитер закричала и стала рвать на себе волосы.
Она хорошо помнила тот день. Дочь пришла из института позже обычного и сказала, что ей не по себе. Вардитер разозлилась. До прихода гостей оставалось всего ничего, а половина праздничных блюд еще не была готова. Сославшись на озноб, Карине надела водолазку с длинными рукавами и принялась помогать матери – мыть посуду, варить лобио и нарезать бастурму. Вспоминая тот день, Вардитер проклинала себя за каждое злое слово, но еще больше за то, что не схватила дочь за руку, не закатала рукав водолазки и не увидела окровавленные бинты – первый шаг, который сделала ее дочь на пути в ад.
Вечером после похорон Вардитер долго стояла на коленях перед иконой, молилась и просила дочь подать хоть какой знак. Скрытый в полумраке образ смотрел на нее умиротворенно и строго одновременно. В какой-то момент Вардитер показалось, что по губам святой Мариам скользнула улыбка. Свеча зашипела и стала гаснуть, как вдруг разгорелась с новой силой. Вардитер повернула голову и увидела в темном оконном стекле чью-то тень.
– Карине, это ты? – прошептала Вардитер.
Тень медленно, неотвратимо двинулась в ее сторону. Вардитер стала креститься и произносить слова молитвы. Перед ней стояла Карине, держа на руках девочку. Старуха вскрикнула и потеряла сознание.
Теперь спустя тридцать два года она перебирала четки и расширенными от ужаса глазами смотрела на дверь реанимационной палаты. За дверью слышались шаги и приглушенные голоса.
