Алёна Хренкова - Записки Замухрышки (сборник)
В этот садик я приводила своего очередного лохматого друга, играла с ним, ухаживала и лечила. Уходя, я запирала на палочку калитку, тайно надеясь, что мой дружок не убежит и дождется меня. Когда я возвращалась, от друга простывал и след.
Моя мать, конечно, была в чем-то права, запрещая мне возиться с дворовыми собаками. Очищаясь духовно, я набиралась всякой всячины физически. Пол-лета в больнице из меня выгоняли каких-то экзотических глистов под названием «карликовые цепни». Однажды Лариса учила биологию. Параграф был посвящен аскаридам. Я в это время сидела на горшке. К всеобщему удивлению оказалось, что материал можно изучать не только по учебнику. На следующий год меня лечили от стригущего лишая, который почему-то атаковал не мою лихую голову, а грудь.
Собаки меня никогда не обижали, я их тоже. «Неприятности», которые случались со мной из-за этой дружбы, казались мне сущими пустяками.
Напротив нашего дома через дорогу был луг, обнесенный забором. В то время вся Кочновка была перегорожена высоченными заборами. За одними торчали головы гигантских георгинов, за другими носились собаки.
Хозяин луга заготавливал сено своей корове на зиму. Да, в пяти минутах ходьбы от Ленинградского проспекта водились тогда коровы и свиньи, пели петухи. Естественно, что хозяйство охранялось злобным псом, который выглядел как ротвейлер. Говорили, что он когда-то имел хвост, который был отрублен уже во взрослом возрасте собственноручно хозяином за придушенную курицу. Это обстоятельство очень повлияло на характер собаки. Кур пес больше не трогал, но гонял всю округу.
Я же эти разговоры не слушала и спокойно пролезала в дырку забора. Мне нравилось играть на траве в одиночестве. Как я упоминала, у меня было несколько крошечных игрушек: белая собачка с мячиком, поплавок от удочки, малюсенький пионер с горном, какие-то шарики, чашечки из кукольного набора и еще что-то.
Я закрывала глаза, крепко сжимала свои игрушки в руке и начинала кружиться, потом резко раскрывала ладонь, и вся мелочь разлеталась в разные стороны. Ползая по траве в поисках игрушек, я получала такое удовольствие от находок, как будто не сама их раскидывала. Все всегда находилось, кроме одного раза, когда потери составили сто процентов. Больше играть мне было нечем.
Приходя на луг, я тайно надеялась встретить громадную собаку, но ее выпускали редко. Иногда собачий лай слышался из далекой постройки с коровой внутри. Но все же встречи были. Сидя в траве, я обнимала пса за шею. Его я совсем не боялась. Мы почти дружили. Мне было только обидно, что эта собака НЕ МОЯ. Другая девочка, подружка Ларисы, была ей настоящим хозяином и товарищем по играм.
БИТЬ ИЛИ НЕ БИТЬ?
Я не любила, когда кого-то обижали. Мне не нравились некоторые выходки дворовых ребят. Но, по-честному, я и сама кое-что вытворяла, прекрасно понимая, что делать этого нельзя.
Мы с Доходягой однажды совершили «акцию» против соседки по дому, тети Кати. Семья старухи Юнихи переехала в другую квартиру, а в их комнату из соседней половины дома вселилась тетя Катя и стала нашей соседкой за стеной. Я ее не любила, потому что она приходилась Раечке крестной; потому что она любила эту Раечку; потому что ласково называла ее всякими именами и угощала разными вкусностями, хотя та была просто недостойна такого отношения. Переселившись, тетка Катя забила одно окно с внутренней стороны фанерой, завесила ковром и поставила у этой стены свою кровать. Со стороны улицы окно выглядело нормальным, у него даже открывалась форточка. Эта форточка и навела меня на мысль сделать тете Кате к весне что-нибудь «приятное». Доходяга был ни при чем, он только помогал выполнить мою затею.
На помойке за сараями мы нашли дохлую кошку. Тело ее было вытянуто в длину и страшно заморожено. Вот эту кошку мы с трудом засунули через форточку между рамами в соседкино окно, надеясь, что скоро теплые лучи весеннего солнца растопят кошкино тело, и нелюбимая тетя Катя нанюхается вони, лежа в своей кровати.
Непонятно, кто наябедничал на нас. Меня с Доходягой никто вроде бы не видел, но потом слышали все, потому что мать лупила меня за печкой мокрым полотенцем. Этот предмет ей очень нравился в качестве «назидалки». Не могу сказать, что она специально мочила полотенце, чтобы мне больнее попадало. Просто я ей подвертывалась в тот момент, когда она мыла посуду.
Иногда моя мамаша выступала как дипломат. Когда меня надо было бы наказать параллельно с Райкой, да так, чтобы мы орали каждая в своей комнате (а вины моей особо не было), мать затаскивала меня как всегда за печку, и я там орала без битья, для «порядка». Я была для своей матери все же роднее Райки и не такой хулиганистой.
Однажды мне попало за воровство. Не знаю, кто уж меня попутал украсть маленький бронзовый колокольчик из песочницы соседских девочек, когда я была у них в гостях. Этот колокольчик я вырыла из песка, и мне очень хотелось видеть в нем свою находку, а не чью-то потерю. Колокольчик звенел. Это меня очень привлекло. Сама для себя я сделала вид, что он ничей. Просто попал в песочницу с песком. Внутри я понимала, что так нельзя делать, но очень хотелось.
Идя домой, я придумала историю, как легализовать свою «находку», чтобы впоследствии спокойно играть, не прячась. Но мать сразу всё просекла, шлепнула пару раз гадким, липким полотенцем и велела отнести назад.
Нести колокольчик назад и объясняться было стыдно. Я целый час вертелась у чужого забора и не могла постучать в калитку. Потом перебросила «находку» через забор, уговаривая себя, что колокольчик все равно был потерян, а теперь он валяется на виду, и его сразу найдут хозяева.
Матери я не созналась. Просто сказала, что всё в порядке. Но вечером я стояла в углу за печкой и опять лила слезы, потому что получила за воровство и от отца, но уже не полотенцем.
БОЛЬНИЦА
Моя любовь к животным привела меня первый раз в больницу лет в пять. Я была худенькой, и моя мать решила проверить, есть ли у меня глисты. «Есть!», – сказали врачи.
Глисты оказались крошечными. Их можно было рассмотреть только в микроскоп. Назывались они «карликовые цепни». Трудно догадаться, чей это был подарок. Круг общения у меня, несмотря на мою застенчивость, был довольно обширный.
Врачи посоветовали положить меня в больницу. Родители согласились. Мне же ничего не оставалось делать, как, обливаясь горючими слезами, подчиниться.
Так я впервые оказалась в лечебном заведении. Впечатления остались на всю жизнь. За мною захлопнулись двери. Я попала в руки каких-то теток, которые сначала окунули меня в воду, а затем обрядили в огромную пижаму, рубашка которой волочилась по полу. Штаны я несла в руках. Места в женской палате не оказалось, и меня положили в палату к мальчишкам.
Дети там были всех возрастов, но я оказалась самой маленькой. Кровать стояла в дальнем углу палаты, в которой помещалось около десяти больных. Больными этих «мужиков» назвать можно было только условно. Они носились по кроватям, орали, возились друг с другом, играли в карты и почти все матерились. Самым здоровым, по параметрам тела, был парень со сломанной ногой, годов пятнадцати. Кроме постоянной игры в карты он еще и покуривал. В палате была популярна игра, как ни странно, в цветочное лото и, конечно, в расшибалку и ножички.
Я лежала в кровати, отвернувшись носом к стенке, и почти все время тихо плакала. Лечили меня какой-то жуткой гадостью, похожей на зеленую тину. Запах от нее был такой противный, что меня бесконечно тошнило. Мне приносили мензурку лекарства после каждой еды. Я с трудом заглатывала его, отворачивалась к стене и вытирала губы краешком простыни, которая за пару дней вся позеленела.
В палате часто мыли пол и всех выгоняли в коридор, чтобы не путались под ногами. Я стояла у стены, а пробегающие мимо меня «мужики» показывали на меня пальцем и орали: «Она девка, она из нашей палаты, она глистастая!». Почему они так ко мне относились, я не понимала. Наверняка у половины этих уродов были глисты, только не обнаруженные, а попали в больницу эти ребята с другими заболеваниями. Мне казалось, что я очутилась в обезьяннике с сумасшедшими животными, а не в больнице с детьми.
В один из обедов на третье блюдо раздавали очищенные апельсины, которые доставали из большого алюминиевого бака. Одна тетка несла бак, вторая клала апельсин рядом с тарелкой обедающего. Ко мне подошли в последнюю очередь, и я получила свой апельсин. Когда же я попыталась его разломить, он начал крошиться, потому что был совершенно сухой. Есть я его не стала, деть его мне было некуда, и я взяла апельсин с собой в палату.
После тихого часа начался обход палаты группой людей в белых халатах. Они открывали тумбочки и выбрасывали в ведро все, что не полагалось хранить. Дошло дело и до моей тумбочки, в которой кроме несчастного сухого апельсина, ничего не было.
