Дмитрий Липскеров - Пальцы для Керолайн
Нету, – соглашался Иосиф, принимаясь утешать смертельно больного. – Как знать,
– говорил он. – Сейчас рака нет, а завтра может и случиться… Может и на глазу вылезти, и сердце зацепить клешней, а может и прямую кишку скрутить…
Вот где муки-то, когда в туалет по-человечески не сходишь…
– Да… – соглашался начальник и с надеждой смотрел на заключенного. – Может быть, у тебя все-таки будет рак?.. Знаешь, как умирать одному неохота!.. Ни детей нет, ни жены, ни родственников…
– Это верно, – подтверждал Иосиф. – Человеку в одиночестве умирать, что собаке… Все мы под Богом ходим, может, и я завтра раком заболею…
Они посидели немного молча, затем начальник встал, подошел к сейфу, открыл его и вытащил коробочку от патронов. Он вскрыл ее, посмотрел с минуту на два сверкающих камешка и сказал:
– А зачем мне теперь бриллианты?.. Что с ними делать? Али проглотить, чтоб рак своими краями порезали?..
И не успел Иосиф что-нибудь сказать в ответ, как тот опрокинул коробочку в рот и сглотнул камешки…
– Вдруг помогут, – произнес он скорее себе, чем отцу. сел на стул, грустно прислушиваясь к опухоли…
В этот день Иосиф заткнул дырку унитаза тряпкой, дождался, пока начальник опорожнится, переложил фекалии в сито для муки и словно старатель, промыл их под краном. Он был рад, когда в остатках дерьма засверкали бриллианты, так и не помогшие больному избавиться от рака…
Через месяц начальник скончался. И никто в лагере о нем не сожалел, кроме Иосифа…
Был назначен новый руководитель. К счастью для отца, он на был приверженцем каких-либо преобразований и принял в наследство от покойного хозяйство, не собираясь ничего в нем менять.
И Иосиф остался при нем, исполняя свои кулинарные обязанности…
Чтобы обновить пропуск на женскую половину, Иосиф предпринял попытку подкупить нового начальника, и это ему удалось без особых трудностей – достаточно было одного бриллианта…
И жизнь пошла своим чередом… Чем ближе Дзян Цин была к родам, тем больше Иосифа беспокоила одна мысль… Мыслью этой был побег… Крутилась она в голове отца, даже когда он спал, когда ласкал набухающие молоком груди жены, даже когда в сортире сидел…
Нужно бежать, думал он. Во что бы то ни стало уносить из этой загадочной страны свои кривые ноги…
Иосиф сушил сухари, коптил рыбу, еще не зная плана будущего побега, но уже отчетливо видя себя в своей московской квартирке, поглаживающего смуглую головку своего первенца.
Как он там, мой Шива?. – И на отца вдруг накатывали сладкие и горькие воспоминания о прошлом: о солнечной Индии, о первой и горячо любимой жене Индире, разорванной бешеным тигром, о молодости… И были эти воспоминания для него старой милой сказкой, которую ему кто-то когда-то рассказал, как будто он и не был в ней самым главным участником…
Через три месяца, когда лето перевалило за половину, Иосиф стоял над корчившейся в родовых схватках Дзян Цин, от страха вторил ее стонам и сквозь зажмуренные глаза смотрел – не появилась ли оттуда головка младенца… Но ребенок все не рождался, дожидаясь, пока отойдет вся водичка, а тем временем часы перевалили за девять и угроза нависала над молодыми родителями апокалипсисом.
Пошел, пошел!.. – заорал Иосиф нечеловеческим голосом, когда увидел синюю макушку младенца…
На их беду, именно в эту минуту мимо барака проходила надзирательница Ши Линь в сопровождении своих телохранителей. На ней были высокие хромовые сапоги, обтягивающий френч, и в руке она держала маленький хлыст… Она услышала доносящиеся из барака крики, вошла в него, увидела мужчину, держащего на руках вопящего младенца, и Дзян Цин, засыпающую после тяжкой работы…
Телохранители Ши Линь доставили Иосифа с новорожденным младенцем и бессильной Дзян Цин в комнату для допросов Лицо отца к этому времени было уже рассечено надзирательницы, а под пупком невыносимо болело от удара хромового сапога…
Иосифа привязали к стулу, а его жена тем временем держала на руках младенца, который наплевав на критическую ситуацию, сосал материнскую грудь.
Ши Линь отослала своих телохранителей вон и принялась разогревать в печке какие-то инструменты, которые, как впоследствии понял отец, должны были лишить его фигуру мужских особенностей…
Надзирательница уже сдергивала с Иосифа штаны, когда вдруг почувствовала в шее невыносимую боль… Дзян Цин вцепилась зубами в сонную артерию мучительницы, и уже через секунду из разорванной кожи в белый потолок застенка била струя крови… Новорожденный не плакал, не спал, а смотрел на своих родителей глазами полными мудрости и всепонимания…
Китаянка развязала Иосифа, подхватила младенца на руки, они всей семьей выпрыгнули в окно и помчались в сторону мужской зоны, полные страха и отчаяния. Они уже слышали за своей спиной погоню, а когда подбегали к спасительной двери, то отмахивались от свистящих пуль, как от назойливых мух… Иосиф застучал в дверь, и когда охранник отворил ее, уже благодарил Бога за спасение…
Часовой, не говоря ни слова, пропустил отца в мужскую зону, а когда Дзян Цин пошла за мужем, толкнул ее жестоко прикладом в грудь.
– Ее нельзя! – сказал охранник.
– Да как же!.. – вскричал Иосиф. Но поскольку погоня уже была рядом и времени на уговоры не было, он взял у обреченной Дзян Цин младенца, на миг припал к ее губам, а после отупело смотрел, как жена, не желая умирать от вражьей пули, вскинула к небу глаза и загнанной ланью бросилась на колючую проволоку…
Напряжение тока в ограде было высоким, и через полторы минуты от жены Иосифа осталась лишь горстка пепла, струйкой стекшая на чужую землю…
В эту ночь Иосиф бежал… Он прихватил с собою новорожденного младенца, мешок с сухарями и рыбой, двое суток блуждал по лесу, а на третьи бросился в воды Амура, держа ребенка над головой, и был выловлен русскими пограничниками, которые, в отличие от китайских, были добрыми людьми… Они накормили измученного Иосифа, а жена начальника погранзаставы, недавно родившая, не пожалела своей левой груди для младенца-китайчонка…
Иосиф отходил десять дней, а на одиннадцатый дал ребенку имя. Он назвал его Мао. И не в честь китайского руководителя, но в память о начальнике китайской зоны, скончавшемся от рака…
Уже через две недели отец подъезжал к златокупольной и в этот день смог обнять свою мать и посмотреть в глаза старшему сыну Шиве.
Так произошел мой средний брат Мао, который в свой четвертый день рождения приставил к указательному пальцу электрический нож и нажал кнопку…
МАО
Когда Иосиф, после двух лет отсутствия, предстал, перед глазами своей матери, держа на руках сверток с младенцем, та заголосила, то ли от радости, то ли от горя, или вовсе от других чувств, переполняющих старое сердце; взяла из рук сына нового внучонка, а ему слова не сказала…
Сверток развернули, и свету предстал младенец со сплющенной головкой и личиком дауна, разве что язык у него был нормальным – помещался во рту. Старуха всплеснула руками, увидев уродца, а Мао смотрел своими косыми глазами на бабку. И такими умными были его глаза, такая воля исходила из них, что мать Иосифа поперхнулась слезами и отошла за стол, как будто в свертке лежал не младенец, а динамит…
Мао родился абсолютно нормальным ребенком, что подтвердили врачи. Просто внешность у него была, как у дауна, – видимо, хромосомка на каком-то этапе беременности сначала развалилась, а потом, передумав, спаялась вновь…
Бабушка не полюбила своего второго внука, и вовсе не из-за внешности, а скорее из-за глаз, из которых исходило что-то колдовское и страшное. Бывало, когда она брала его на руки, с ней происходили странные вещи. То ей казалось, что она вновь молодая и держит не внука, а сына, что ее груди крепкие и полны молока; то ей чудилось, что она и не человек совсем, а какое-то животное, так что хотелось скакать и прыгать. А один раз, когда она кормила Мао, то превратилась в моток шерсти и так испугалась, что бросила внука на пол. Тот ударился головой, но не заплакал, а смотрел на бабушку злыми глазами и, как ей показалось, криво улыбался…
С тех пор бабушка стала ненавидеть Мао и препоручила его дедушке, вернувшемуся к этому времени в семью. Так они и поделили: Шива – бабушке, Мао – дедушке…
Иосиф же через месяц вновь исчез, растворился в неизвестных краях…
Дедушка яро взялся за воспитание, щедро расходуя нерастраченный запас родительского тепла. Но когда он неожиданно почувствовал себя тяжелым английским танком времен первой мировой войны и испуг свалил старика в кровать с сердечным приступом, душа деда отказалась искать контакт с дьявольским сердцем Мао. Дедушка посоветовался с бабушкой, и они решили отдать дитя Вельзевула в детский сад для детей с аномальной психикой… Мао это почувствовал и, когда ему исполнилось четыре года, в свой последний семейный день рождения отрезал себе палец, выразив этим неудовольствие и протест…
