Мишель Фейбер - Огненное евангелие
Меня заливала кровь, голова шла кругом, я упал вперед и уткнулся лицом Ему в пах, а Он взял мою голову в свои нежные руки…
— Я извиняюсь, — встревает режиссер. — Есть проблема. Пах. Особенно в сочетании: пах и Иисус. Шоу Барбары Кун рассчитано на массового зрителя. Нам следует быть осторожными с гейскими ассоциациями. Джонни Матис[3] — пожалуйста. СПИД, в разумных пределах, — о'кей. Армани, Ив Сен-Лоран… упоминайте на здоровье. Но однополая любовь с Иисусом…
— Здесь нет никакого сексуального подтекста, я уверен, — Тео заморгал, ослепленный софитами. — Пах — это просто… э… важная часть тела, только и всего. Место, где… э… нижний торс соединяется с ногами. Я мог написать «чресла», но счел это излишне архаичным. Понимаете, в своем переводе я хотел сохранить баланс между прямотой, без всяких экивоков, арамейского языка оригинала и странноватым елизаветинско-древнееврейским гибридом, к которому нас приучила Библия короля Иакова…
— К тому же длинновато, — продолжает режиссер. — Слишком длинно. Чтение вслух, в телевизионном формате… работает, только если вы актер. Понимаете… актер! — он сопроводил это манерным жестом, показавшимся Тео, откровенно сказать, «голубоватым».
Барбара Кун, как истинный профи, почувствовав, что уходит энергетика, перехватывает бразды правления.
— Поговорим о вас, — воркует она. — Что вы ощутили, впервые увидев свитки?
— Страх, — отвечает он, нервно вытирая припудренный лоб. — Страх, что сейчас разорвется очередная бомба, и я окажусь погребенным под обломками в туалете мосульского музея.
— Под которыми пролежите еще две тысячи лет, — миссис Кун выдает остроту с непроницаемым лицом.
Он кивает с идиотской улыбкой, испытывая облегчение, оттого что она снова уводит разговор в непринужденное русло. А в то же время у него закрадывается подозрение, что она, возможно, в душе его презирает по какой-то причине, догадаться о которой ему не суждено, так как для этого надо было бы прожить с ней бок о бок не один год.
— Сколько времени у вас ушло на перевод свитков?
— Несколько дней. Может быть, неделя.
— Всего неделя?
Он понимает по ее тону, что не то ляпнул. А если уточнить, что объем текста не такой уж большой, то он еще больше увязнет, тем самым дав всем понять, что книжечка-то вышла худосочная.
— Я работаю быстро, — поправляется он. — Мой арамейский, пожалуй, не хуже, чем у большинства людей французский.
— Придется вырезать, — встревает режиссер. — Эта фраза имела бы смысл только в Канаде.
— Извините, — говорит Тео.
— Мы не в Канаде, — замечает ему режиссер не без сварливости.
— Спасибо, я понял.
— А что вы испытали, Тео, когда закончили перевод? — миссис Кун гнет свою линию.
— Э… облегчение. Облегчение от хорошо сделанной работы.
— Ну а подъем? Радостное возбуждение? — Видно, как она подгоняет его под стереотип, который не обманет зрительских ожиданий.
— Удовлетворение. — Это прозвучало как последнее слово в бойкой торговле.
— Ara, — кивает Барбара Кун и поворачивается к камере, чтобы немного пообщаться с армией своих поклонников. — Читателей этого евангелия, вне всякого сомнения, поразят разночтения между версией Малха и известными нам каноническими версиями. Например, Малх описывает эпизод в Гефсиманском саду, когда Иуда предает Иисуса, и после этого один из учеников отсекает его ухо мечом…
Тео молча кивает. Этим кратким резюме миссис Кун дала ему понять, что его хорошо отрепетированный, полный драматизма чтецкий номер, только что запечатленный камерой, обречен на забвение.
— В Библии, — продолжает миссис Кун, — и, в частности, в Евангелии от святого Луки, который был лекарем, говорится, что Иисус, коснувшись уха, исцелил его. Но в описании Малха этого нет. Он идет домой и там бинтует рану, которая потом долго гноится — Малх рассказывает об этом в подробностях — и в конце концов заживает. Так он навсегда и остается с этой висящей хрящевиной.
— Или женской серьгой, как ее красноречиво называет сам Малх, — вставляет Тео.
— Иными словами, — гнет свое миссис Кун, — никакого чуда не произошло. Святой Лука его придумал. Он солгал. Как, по-вашему, христиане к этому отнесутся?
— Э… с интересом, я полагаю.
Миссис Кун склоняет голову набок — такой классический жест легкого изумления, который камера берет крупным планом.
— Тео, я могу спросить, какого вы вероисповедания?
— Я человек неверующий.
Она откидывается назад, изображая задумчивость.
— А если бы я попросила вас представить… Будь вы верующим, какие чувства вы бы испытали, прочитав о том, что последними словами Иисуса на кресте были не «Совершилось!» и не «В руки Твои предаю дух Мой», а «Кто-нибудь, прошу, добейте меня»?
— Э… думаю, это заставило бы меня взглянуть по-новому на Иисуса как на человека и содрогнуться от страданий, выпавших на его долю.
— А на самом деле, Тео? Это евангелие действительно на вас так подействовало?
Тео откидывается на спинку стула, борясь с приступом клаустрофобии; он чувствует, как на лице через слой пудры проступают капли пота, а из всех мониторов и линз телекамер, отраженные в стекле, на него смотрят его собственные красные глаза.
— Да, — коротко выдыхает он.
СУДЬИ
Официально с выхода «Пятого евангелия» в свет прошло пять дней. Тео сидел в номере совершенно безлюдного лос-анджелесского корпоративного отеля, куря сигарету за сигаретой и поедая арахис. Этот номер был его очередной ночлежкой в стремительной промоутерской кампании по городам и весям Америки. Орешки предлагались в мини-баре холодильника вкупе с разными конфетами, запашистыми легкими закусками и выпивкой.
— Суперпредложения для волос и ногтей, — разглагольствовал «ящик», этакий громадный робот, нависший над изножьем кровати. Тео запустил пальцы в кормушку из фольги и выудил очередной орешек. Вкуснятина — слегка намасленные, глазурованные солью, но при этом шелковисто гладкие, жаль только, что так мало. Если на то пошло, на картинке орешков больше, чем внутри. Полезная надпись для аллергиков гласила: «ОСТОРОЖНО! СОДЕРЖИТ ОРЕХИ».
— …пять удобных точек, — вещали с экрана. — Мы будем рады вас видеть!
Тео открыл холодильник и снова закрыл. Его эскорт, местный агент по продажам издательства «Элизиум», в девять вечера угостил его китайским ужином, поэтому оголодать он никак не мог, тем более что в это время он обыкновенно уже спал. Следовало включить силу воли, чтобы ограничить потребление орешков одним пакетиком. Да и на кой тебе всякие «твиксы» и «сникерсы»! К тому же не забывай: стоимость всей этой фигни будет включена в счет за номер, и спустя недели или месяцы какой-нибудь дотошный ревизор в головном офисе «Элизиума» внимательно изучит страницы с перечнем всех его трат, включая арахисовые орешки. На одной распечатке будет количество проданных экземпляров «Пятого евангелия», а на другой — количество поглощенной автором снеди из мини-бара.
Ну, не идиотизм: переживать по поводу ничтожных трат, когда на твоих банковских счетах оседают сотни тысяч долларов! Или сам оплачивай дополнительные расходы, или уж наберись наглости и потроши холодильник на всю катушку. Как ни досадно, но он никак не мог решиться ни на то, ни на другое.
Ему постоянно, чуть не ежеминутно, надо было знать, успешно ли расходится книга. В каждом городе, куда он приезжал, агенты по продажам заверяли его, что спрос феноменальный. То же самое говорили ему продавцы в книжных магазинах. В их витринах почти всегда находилось место для рекламного экземпляра бок о бок с новейшими бестселлерами о сексапильных криминологах, прославленных футболистах, неотразимых наркоманах, конспирологических теориях и посттравматическом синдроме нации, пережившей 11 сентября, преломленными через пронзительную сагу о страдающей от анорексии девушке-подростке из Нью-Йорка и ее воображаемой подружке Куки. И конечно же, пособием по обучению детишек арифметике «Умножь на семь в мажоре». Предзнаменования были многообещающими.
Но он отдавал себе отчет в том, что новые книги, фильмы и компакт-диски частенько расхватываются в момент ажиотажного спроса, однако стоит первой волне схлынуть, как многое из этого оказывается пшиком. Большие коробки с уцененной продукцией и многочисленные развалы буквально ломятся от «лидеров продаж» и «будущих шедевров». Баум всячески давал ему понять, что аванс 250 тысяч долларов есть глупейший акт отцовского великодушия, выброшенные на ветер деньги, но он, издатель, перенесет это со стоическим мужеством. Тео же мечтал его опровергнуть, показать, что старый лис купается в деньгах.
И вообще, это его первая книга, поэтому неуемное желание автора узнать, как ее встретили в большом мире, вполне простительно, черт побери!
