Алексей Беляков - Пепел и песок

— А кто, а кто пишет?

— Сам хотел бы узнать. Забудь, ты не видела этого. Не видела.

— Забыла. Ты придешь ко мне на день рождения?

— Куда?

— На день, на день рождения. Мне скоро семь лет.

— Уважаемые пассажиры, вашему вниманию предлагаются свежие газеты! «Ждать ли нам Депрессии?» — прогнозы экономистов. «Новый жук страшнее колорадского» — говорят ученые. «Я отвечаю за каждое слово!» — интервью с популярным сценаристом Марком Энде, автором сериала «Кровь блондинки-1» и «Кровь блондинки-2».

Спасибо, долговязый торговец. Мой дорогой, ненаглядный. Я не знал, что ответить дочери, ты отвлек ее. Он приближается, одет, как всегда, аккуратно: серые брюки, темно-коричневая куртка на молнии и черные полуботинки. Не штиблеты, не туфли, не шузы — именно полуботинки, дар русской природы.

— Вот, возьми! — протягиваю купюру с достоинством.

— Вам какую газету? — Он смотрит на купюру, бумажная душа.

— Никакую. Просто возьми.

— Сто рублей?

— Бери. Это честные деньги, сделанные на крови.

— Какой крови?

— Блондинки.

Торговец перестает шуршать газетами и пристально смотрит на меня. Мировая скорбь. Одна из газет не выдерживает, срывается из рук опрятного торговца и ложится на колени бывшей женщины. Та принимает ее как должное и спрашивает торговца:

— Скажите, а там есть фотография этого самого Марка Энде? Очень хотелось бы на него посмотреть.

Торговец выхватывает у вспотевшей женщины газету:

— Нет там фотографии. Только интервью.

Я смеюсь, выглядываю из-под газеты и подмигиваю торговцу своим черным глазом:

— А я, кстати, читаю о Старце.

— Ради бога, — Торговец, отклонившись и глядя на мою купюру со страхом и ненавистью, обходит меня. Еще два раза оглядывается. Нет, у дверей оглядывается в третий раз и с облегчением погружается в пучину тамбура. Я слежу, как за ним смыкается стальной занавес.

— Пап, что такое Катуар?

— А?

— Катуар.

— Не знаю. Чепуха какая-то.

— А я думаю, я думаю, я думаю, что Катуар — это имя прекрасной девушки.

— Очень хорошо. Играй в телефончик и… хотя, нет, не надо.

— А напиши… Напиши про нее… Напиши про нее сказку.

— Про кого?

— Про Прекрасную Катуар.

— Хорошо.

— А когда ты, когда ты напишешь?

— Скоро. Не пинай ведро, пожалуйста.

— А дедушка пишет про Венкедрофа.

— Бенкендорфа. Опять?

— Да. Он хороший?

— Отличный! Можно я почитаю?

— Да. Дедушка сказал, дедушка сказал, что, дедушка сказал, что…

— Ты можешь не повторять? Итак — дедушка сказал. Что?

— Что ты тоже… Что ты тоже писал про… Писал про него.

— Про Бенкендорфа? Писал.

— А кто он? Принц?

— Почти. Принц жандармов.

— Кого? Кого?

Пытаюсь вглядываться в строчки Буха, но теперь это уже бестолковая рябь. Розеттский камень раскололся от духоты. Бесит, бесит. Когда уже станция «Турист»? Как они пьют это теплое пиво в тамбуре? Зачем я взял с собой дочь? Доедет ли это колесо до Петушков? Хиштербе.

— Как, ты сказала, зовут эту девушку?

— Катуар.

— Ты сама придумала это имя?

— Нет, прочитала… Прочитала на станции. Это было ее название.

— А когда ты научилась читать?

— Меня дедушка научил. Еще год, еще год назад. А тебя кто?

— Меня? Не помню. Бабушка, наверное.

— А ты к ней, а ты к ней ездишь?

— Что?

— Ездишь? А я ее никогда не видела.

— Она умерла семь лет назад. Не пинай ведро. Не пинай.

Бывшая женщина опускает на колени кроссворд, поднимает на меня взгляд:

— Не подскажете — что такое….. Пять букв, первая М.

— Ой, нет… Мне сейчас не до букв.

— Прямо вертится на языке!

— А я знаю, я знаю слово на М! — дочь улыбается, загибает пальцы, шепчет — И там пять букв. Пап, можно я, можно я, можно я скажу? Только я не знаю, что это!

18

Последняя секунда. (Какой дьявольский нелинейный монтаж. Кто тут автор? Сломайте ему левую ногу!)

— Что ты решил? — Карамзин берет таз, откуда выскальзывает страждущий пепел.

Пепел покрывает мои ботинки, потом школьный двор, потом засыпает весь Таганрог. Карамзин легко сдувает его потрескавшимися губами:

— Что ты решил?

— Я боюсь вот так вот…

— Чего тебе бояться? Ты — еще просто никто.

— Почему?

— А кто ты?

— Не знаю.

— А я знаю — никто.

— А ты?

— Я? — Карамзин смеется, и на трещинах губ проступает кровь. — Я сотворю твой удивительный мир.

19

ИНТ. МОЯ КОМНАТА. НЫНЕШНЯЯ НОЧЬ.

Голоса звучат в полной темноте. Так спокойней.

— Марк, ты меня слышишь?

— Да, Катуар! Просто вспомнил кое-что.

— Я спросила — почему тебя назвали Марк?

— А как меня должны были назвать — Сашей?

— Не вижу в этом ничего плохого. Пушкина звали Саша.

— Несчастный.

— Почему несчастный?

— Слушай, прекратим этот гур-гур. Хочешь еще пару сюжетов расскажу?

— Потом. У тебя было много женщин?

— Уже ревнуешь?

— Да, я очень ревнива.

— Тогда скажи, почему к тебе лез с поцелуями в «Ефимыче» этот бесславный ублюдок?

— Какой ублюдок? Там не было ублюдков.

— Как же? Модный дизайнер Брюлович.

— Почему он ублюдок? Просто смешной. Про ампир мне рассказывал.

— Да, это он умеет. Он делал мне эту квартиру. Секретер и бюро заставил купить.

— Они тебе очень идут. Видишь, какой хороший дизайнер.

— Нет, поганый. Он лез к тебе с поцелуями.

— Ко мне много мужчин лезут с поцелуями.

— Потому что у тебя такие губы?

— Да, губы.

— И нос! Нос.

А теперь можно понемногу вводить изображение, освещать мою комнату. Катуар стоит напротив большого окна, силуэтом ко мне, ее левого плеча с литерой «А» почти касается шпиль Университета. Она курит, и искры вылетают в окно, сжигая все на своем пути.

Катуар оглядывает комнату, словно прозревает. Гипнотизирует лампочку над тахтой, что висит на нитке бледного провода:

— Почему Брюлович не сделал тебе люстру?

— Сделал. Огромную и хрустальную. Но это был кошмар.

Перебивка. Марк застыл на тахте с открытым ртом, откуда торчит кровоточащая хрустальная подвеска. Марк мертв, глаза покрылись патиной. Люстра качается над ним, победно вызванивая мотив «Ах, Арлекино, Арлекино…».

— Ты просто сумасшедший!

Катуар смеется, склоняясь так, что волосы касаются дубового паркета. Руку с окурком она отбросила влево, как полупловец перед стартом.

— Почему сумасшедший? Я был уверен, что эта люстра грохнется на меня и раздавит. У меня головные боли начались из-за этого. К черту такой ампир!

— Тебе надо сделать абажур — легкий, невесомый. Безопасный.

— Да? Вряд ли Брюловича заинтересует такой дешевый проект. Скотина. Убийца.

— Перестань. Куда бросить окурок?

— В окно.

— Что это за плебейские замашки у тебя? С такой-то благородной мебелью.

Она подходит к моему бюро, где лежит наглухо заколоченный ноутбук (марки не дождетесь, размыть изображение!) и возвышается черная мраморная ваза с песком.

— А вот и чудесная пепельница! — Катуар собирается проткнуть сигаретой азовский песок.

— Нет! — Я вскакиваю, путаюсь в мантии. — Нет! Нельзя!

— Почему? Это же песок. Просто песок.

— Нет. Это не просто песок. Это нечто иное.

— Я же вижу — песок, — Катуар запускает руку, ворошит с наслаждением, смеется, вынимает ладонь и считает песчинки на пальцах. — Да, песок. Из него можно построить песочный замок. Если намочить.

20

ФЛЕШБЭК. ТРИ ГОДА НАЗАД.

На новой даче Требьенова, близ станции «Турист», лежа на смятых флоксах, с копченым шампуром в сердце, я смотрю в небо и улыбаюсь самолетику, который притворяется сверкающим НЛО. Он скачет зигзагами. Знал бы летчик, сколько я выпил, — поискал бы другой маршрут. Я слышу сквозь кусты сирени пыльный голос Требьенова, он проповедует смиренным гостям:

— Мне кажется, этот роман заслуживает постановки. Я уже устал от упреков, что, экранизируя роман «Упс!», я тем самым пытаюсь приблизиться к власти. Зачем мне эта близость? Я достаточно успешный режиссер, и от власти мне ничего не нужно. Кроме того, где доказательства того, что роман написал именно он. Сам он ничего такого не говорил. Я же вижу просто талантливую и очень актуальную вещь. «Актуальность» — мое кредо, уж извините. Да, я встречался с ним несколько раз, он невероятно обаятельный и образованный человек. Нет-нет, я это не к тому, что роман написал он. Хотя мы говорили об экранизации, но он проявил лишь сдержанный и вполне отстраненный интерес. Как зачем встречались? Меня позвали, и я пришел. Было бы странно отказываться от таких встреч, тем более, когда перед тобой не просто крупный госчиновник, а практически единомышленник. Мы одинаково смотрим на многие вещи, у нас схожая эстетика, общие ориентиры… — Требьенов сминает пергамент своего монолога, вдруг хихикает. — Только дачи в разных местах. Пока. Хотя тут у меня горнолыжные трассы кругом, а это сейчас актуально! — И снова строго. — А роман, повторюсь, очень талантливый…