Фелисьен Марсо - Капри - остров маленький
— Ну, так что? Что будем делать? — поинтересовалась Ванда Адольфини, и глаза ее заблестели.
Это была очень худая женщина, кожа да кости, но с крупным, выпяченным вперед ртом, напоминающим какой-то плод. Она была вся в черном — блузка и брюки. В этом году черный цвет был очень моден. И красный кожаный пояс, на котором было выбито золотом ее имя.
— Идемте ко мне, — пригласила Мейджори.
Такого предложения ждали, и оно было принято без ненужных колебаний. На ступенях церкви они встретили еще Ханса Блутке, немецкого художника. И хотя никто его не звал, он охотно присоединился к кортежу. Ханс-весельчак оказался удачной находкой. Всю дорогу, пока они шли, сначала по отлогой улице, потом по улице, окаймленной деревьями, он изображал в тихой ночи то тромбон, то корнет-а-пистон.
— Столько людей, Станни, столько людей! — стонала миссис Уотсон, явно уже сожалевшая, что пригласила их. Она говорила громким голосом, тщетно пытаясь пробудить в ком-нибудь что-то, похожее на совесть. Форстетнер взял Андрасси за руку и время от времени издавал приглушенный смешок. Княгиня Адольфини обняла за шею Жако и шла, шатаясь из стороны в сторону. Насупленная леди Ноукс держалась вблизи от Бесси Амберсфорд, у которой был такой вид, будто она катилась на своих ягодицах, как на колесиках.
Когда они добрались до виллы, немецкий художник, не выходя из своей роли, принялся всех веселить, вырезая силуэты из газеты: ковбоя, негритянки, кобеля, покрывающего сучку. И каждый раз заранее прыскал со смеху и предупреждал:
— Вот сейчас увидите!
И во все это он вкладывал такую язвительность, что все волей-неволей смеялись вместе с ним. У него был огромный рот, как у крокодила. Переставая смеяться, он со стуком захлопывал его. Прямо какой-то ящер, да и только. А Вос разливал вино, стараясь не забывать себя.
— Мне скучно, — объяснял он Андрасси. — Скучно, и все тут. Остается только пить. Я делаю это только ради Мейджори. Замечательная девка, ты знаешь…
Потом с тоской во взоре:
— Если бы только у нее были побольше сиськи.
А сама Мейджори сидела, вдавившись глубоко в кресло. Устроившись рядом с ней, Форстетнер пытался вытянуть из нее какие-нибудь сведения о светском обществе в Нью-Йорке. Иногда она отодвигала его запястьем руки или приподнималась и смотрела поверх его головы.
— Станни, ты еще здесь?
— Нет, — шутил Вос.
Ванда Адольфини забралась на колени к Жако. А ее муж пил виски, задумчиво пожевывая его, а потом так же задумчиво глотая.
— Сто лир за сто грамм? — поинтересовалась Марианна Ноукс. — Вы уверены? Это еще дороже, чем в Англии.
Потом, вдруг забеспокоившись, спросила:
— А где Бесси?
Вос толкнул Андрасси локтем в бок.
— О! Не знаю, не знаю. Может, где-нибудь на кухне. Будь внимательна, Марианна, она изменяет тебе с кухаркой.
Леди Ноукс с ненавистью посмотрела на него.
— Шш!.. — прошипела она.
Словно кошке. Вос, довольный, засмеялся, а леди Ноукс отправилась на поиски и по маленькой лестнице проникла в спальню миссис Уотсон. Бесси была там. Растянувшись на кровати, она спала глубоким сном.
— Вы спите? — спросила леди Ноукс.
Молчание.
— Вы спите? Нет, вы не спите. Вы притворяетесь.
Склонившись над Бесси, леди Ноукс стала похожа на злую фею Карабоссу, которая хочет навести злые чары на невинную малютку. Но невинная малютка не шевелилась.
— Вы и в самом деле спите? Тогда вы не услышите, если я вам скажу, что вы воровка, стерва, мерзкая старуха?
Никакой реакции. Вытянув свои небесно-голубые ноги и приоткрыв рот, Бесси спала.
По-прежнему склоненная над ней, леди Ноукс обволакивала ее своим ненавидящим взглядом.
— Что вы еще украли?
Изогнув свой длинный бюст над кроватью, она медленно и осторожно, как черепаха, покрутила вокруг головой. Наконец заметила сумочку Бесси, лежавшую рядом, на постели. Леди Ноукс взяла ее и, пошарив в ней, вытащила браслет.
— Фу… фу… — сделала она носом с выражением отвращения на лице.
Она отбросила сумку на постель, кинула на спящую последний негодующий взгляд. Потом вышла из комнаты и постояла секунду на пороге гостиной. Там царил странный белый свет, немного смягченный дымом, который плавал на высоте лампы.
— Привет, старая перечница! — крикнула ей издалека княгиня Адольфини.
Она разразилась пронзительным смехом и, покинув колени блондина, направилась, пошатываясь, к леди Ноукс.
— Привет. Старая уродина…
Воспользовавшись тем, что место осталось вакантным, ее муж вскочил со своего кресла, бросился на колени к Жако и стал устраиваться там поудобнее: поджал под себя ноги, уткнул свой нос и увядшее лицо в шею блондина.
— Теперь я! Моя теперь очередь!
Он приподнял голову и крикнул из-за затылка Жако своей жене:
— Ты всегда все себе забираешь!
— Держите, — сердито сказала леди Ноукс, обращаясь к Мейджори и протягивая ей браслет. — Он валялся, я нашла его.
Мейджори не слушала ее. Она держала Boca за руку. Из-под засученных рукавов его пуловера выглядывали похожие на канаты мышцы.
— Уже слишком поздно. Последний автобус ушел, и ты не сможешь вернуться в Анакапри. Так что ложись спать здесь.
— Доктор посоветовал мне гулять перед сном, — возразил Вос.
— Вот ваш браслет.
— Погуляешь немного в саду.
— В Базеле я знал некоего Бобби Ноукса, — вставил Форстетнер.
А немец сидел за фортепиано и пел во все горло. Пел арию из «Кармен».
— А он, может быть, и не ваш?
— Что?
— Этот браслет?
Леди Ноукс начала проявлять агрессивность.
— Это случайно не ваш родственник?
— Я — Кармен, — кричала Ванда Адольфини, вертясь вокруг своей оси. — Я — Кармен.
Щелкая пальцами у себя над головой, она изображала стук кастаньет.
— Меня убивают! И я умираю.
Она ударила кулаком в свою мальчишескую грудь и рухнула посреди всеобщего невнимания.
— Ты останешься?
— Ну, малыш, ты кончил меня щекотать?
Послышался вялый голос Жако:
— Это всего лишь жалкая пародия на Баха!
Немец, сидя за фортепиано, дергался во все стороны, извивался, лязгая челюстью.
— А это?
Он поднимал свои огромные ручищи над головой и бил ими по клавишам.
— Aha, ahum wir wissen warum.
— А! Вот, я вспомнил, — сказал Форстетнер, и гаденькая улыбка скользнула по его морщинистому лицу. — Я вспомнил!
— Пойте со мной.
— Я забыл слова.
— Припев! Aha, ahum wir wissen warum!
— Aha, ahum wir wissen warum.
В комнате Мейджори Бесси, проснувшись, улыбалась и качала головой в такт музыке.
— Aha, ahum…
Она взяла свою сумочку, стала рыться в ней.
— О!..
— А вот это, старина, послушай вот это!
И Блутке напел:
— Ritschi putschi titschi tatschi roum boum boum…
— Schon! — завопил разошедшийся, наконец, Форстетнер. Schon! Prima!
Княгиня Адольфини (род Адольфини дал церкви двух великих пап: Юлия IV и Александра IX) пыталась оторвать мужа от колен Жако. Но супруг цеплялся за него.
— Нет, нет, немного мне теперь…
— Жако, сокровище, кого ты предпочитаешь, мужа или жену?
— Плевать я хотел на них, — презрительно отмахнулся Жако. — Оба противные.
Вос, сидевший рядом, внезапно обернулся и схватил Андрасси за руку.
— Все, с меня хватит, — сказал он. — Хотя Мейджори и прелесть, вечера у нее дома заканчиваются всегда вот таким образом.
А немец все пел и пел. Форстетнер аккомпанировал ему, стуча кулаком по корпусу фортепиано.
— Послушай, — обратился Вос к Андрасси. — Пойди, отвлеки ее хотя бы на минуту, пригласи ее потанцевать, чтобы мне удобнее было смыться.
— Но, — смутился Андрасси, — я думал…
Вос несколько раз постучал себя кончиками пальцев по подбородку, показывая, как ему все это надоело.
— Ничего и ни в коей мере. Я удираю, я смываюсь, я больше не могу.
Андрасси послушно направился к Мейджори, наклонился к ней. Она подняла свои огромные глаза. От нее исходил сладковатый болотистый запах духов, который, как бы непроизвольно, переходил в перегар виски.
— Можно вас пригласить…
Немец и Форстетнер орали, что есть мочи:
Ja, Ja, Susanna,
Was ist das Leben doch so schon.
Ja, Ja, Susanna…
— Можно вас пригласить?..
Мейджори выпрямилась, посмотрела поверх плеча Андрасси.
— Станни!
Она закричала так сильно, что все замерли.
В тишине слышно было только, как стукнула не успевшая вовремя закрыться челюсть немца, а на верхней ступеньке маленькой лестницы — невинный серебристый смех Бесси.
— Станни!
И Мейджори зарыдала.
Снаружи очень ясная луна изливала свой золотистый свет на безмятежно спокойное море.
Да, есть еще море. Ведь Капри — остров, а значит, есть еще и море. И поскольку остров не слишком большой, то море здесь повсюду. В конце каждого переулка, за каждым окном, за агавами, под каждой террасой, между виноградниками, в конце любой дороги, в просветах листвы, за огородами. Море. Всегда и везде. О нем даже забываешь. В очень жаркие дни — купание, пляж. В ветреные дни оно шумит, шумит и посылает своих маленьких белых лошадок, свои буруны на штурм скал — грива по ветру, пена у рта. Но в последние дни не было ни бури, ни сильного солнца. Спокойная, невразумительная погода. Море — ровное, как простыня свежезастеленной постели, без единой морщины, без единого шепота. Такое, что о нем можно забыть.
