Наталья Аверкиева - Selbstopfermänner: под крылом божественного ветра
— Останусь, что с тобой делать? Как она тебе детей доверила? — поставила передо мной стакан с соком.
— Никак. Она спала, и я не стал ее будить. Мари так плохо выглядит, что мне хочется отправить ее куда-нибудь отдыхать.
— Она еще не ест ни черта.
— Я заметил. Утром сделал омлет с сосисками, так она и половины не съела. А омлет вкусный получился.
— У нее депрессия. Когда у нас с детьми жила, иногда за день и стаканчик йогурта не осиливала. Хоть насильно ее корми. Том, может, ты поговоришь с братом? Ну, не дело это. Каулитцы должны быть Каулитцами, а не кем-то там еще, они должны жить со своей семьей. На Мари пока еще можно повлиять, но как только она придет в себя — всё, мы потеряем детей.
— А что я могу, мам? Ну, поговорю… И дальше? Думаешь, Мари его простит?
— Она мать его детей. Запомни, любая мать хочет, чтобы у ее детей был отец, хочет рассказывать ему о чем-то, ходить с ним гулять, хвастать подругам, какой отец ее детей замечательный папа. Она сейчас в том состоянии, когда легко согласится вернуться.
— А Биллу это надо? — пристально глядя ей в глаза, спросил я.
Мама вздохнула:
— Он сам не знает, что ему надо. Еще эта свадьба… Он очень агрессивен, он как будто прет против всех, как будто вызов бросает — ах, вы этого не хотите, тогда я именно так и сделаю. Только кончится все для него плохо, Том. И я не знаю, как его защитить. Когда рядом была Мари, я была спокойна за него. А с этой…
— Значит, ему надо пройти через это, мам. Плохо, что люди от его новой блажи страдают.
— Дети, Том, страдают. Мы, наверное, какие-то несчастливые. Ваш отец бросил меня с вами… Теперь вот Билл… Повторяет…
— Я поговорю с ним, мам, не переживай. Знаешь, мне сегодня в парке несколько раз сказали, что дети очень похожи на меня, а значит на Билла. Мне кажется, когда он это узнает, то сомнений больше не будет, чьи они. Я поговорю с ним.
Я не сдержал слово, данное маме. Я несколько раз пытался поговорить с братом. Билл тут же превращался в смесь дикобраза и скунса — он «выстреливал» иглами и струей вони, отчего все попытки вправить ему мозги проваливались с треском — я реально рисковал получить дыроколом по голове. Я не понимал, что с ним, не узнавал его. Казалось, Билла подменили. Создавалось впечатление, что Мари нанесла ему какую-то серьезнейшую обиду, которую он не может простить и из-за которой он бесится и ничего не хочет слышать о бывшей возлюбленной. Тогда я зашел с другой стороны — решил поговорить об их отношениях с Марией. Вот так однажды вечером сел на ее малюсенькой кухоньке, разложил перед ней все свои карты, объяснил ситуацию и попросил помочь. Мари было неприятно вспоминать. Она сказала, что первые звоночки зазвучали еще три года назад, когда стало ясно, что группа перестала быть востребованной и надо принимать какое-то решение. У Билла началась депрессия, и отдушину он нашел в моей новой девушке, с которой я вознамерился жить с ними в одном доме (это Мари уже потом поняла, когда пыталась решить их проблему с психологом). Я закусил губу. Это была очень неприятная история. Мари, честно говоря, даже половины не знала. Мы тогда проводили очень много времени дома, у нас с Мари нашлись общие темы и идеи, которые мы хотели реализовать, а Билл как-то выпал из нашего поля зрения. Как раз я задумался о студии, мы ездили с ней на переговоры, подыскивали помещение. И Билл в конце концов… приревновал ее, обвинив меня, что я намеренно увожу его жену. Он всегда был ревнив. Рядом с ним Отелло — малолетний шалунишка. Чтобы снять подозрения с Мари, я привел в наш дом Линду, представил ее своей девушкой и сказал, что мы будем жить вместе, ибо мне надоело ездить трахаться на сторону, когда у меня есть собственная огромная спальня. Что началось… Главным источником бед в семье тут же стала несчастная Линда. Билла в ней раздражало всё, начиная от зубной щетки в моей ванной, заканчивая педикюром на ее ногах. Через два месяца я переехал в отдельную квартиру, потому что Билл не давал прохода бедной девушке. Мари тогда еще морщилась и виновато говорила, что брат, похоже, меня ревнует, потому что вроде бы я всегда был рядом, всегда его, а тут меня надо с кем-то делить. Правда, с Линдой мы все равно долго не протянули, но возвращаться домой я не стал. Так мы и жили раздельно, и я с горечью вспоминал, как готовил всем по утрам кофе и омлет, жарил тосты, а вечерами мы втроем ужинали и делились мыслями. Мне не хватало моей семьи, не хватало брата, не хватало Мари, меня мучило одиночество и… зависть. За эти годы Мари стала мне очень близка. Я смирился со многими вещами, запретил себе думать о ней, мне достаточно было просто видеть ее каждый день и желать спокойной ночи каждый вечер. Спасала совместная работа и совместные проекты. По утрам мы все так же пили кофе, но уже в офисе, болтали о делах, делились мыслями, смеялись, и мне даже в голову не приходило, в каком аду я бросил свою девочку. А полтора года назад в моей жизни появилась Сьюзен, но это уже совсем другая история. А тогда, когда мы с Линдой съехали, я и подумать не мог, что Билл найдет себе новую жертву — Мари. Она много раз пыталась поговорить с ним, чтобы выяснить причину раздражения. В моменты откровений он жаловался, что устал, никому не нужен, потерял смысл жизни, больше не видит цели. Иногда Билл взрывался, и в их жизни наступал Армагеддон, иногда они по несколько недель и даже месяцев жили душа в душу. А потом Билл все чаще стал говорить об изменах Мари. Он видел их везде, он искал их всюду, он вдруг мог разораться, если кто-то звонил Мари на мобильный и номер не определялся. Он разогнал от нее всех друзей, он окружил ее тотальным контролем. При этом он изменял ей сам. Постоянно. Он приходил домой под утро, закатывал скандалы, устраивал сцены. Мари стойко держалась полгода, а потом ушла — не выдержала.
— Понимаешь, я никогда ему не изменяла, ни разу, — тихо говорила она, глядя в никуда. — Я знала, что он гуляет, отлично это знала. И он знал, что я в курсе его измен. Но он словно боялся, что я не выдержу и отомщу ему тем же. Он говорил, что слишком молод, ничего в этой жизни еще не попробовал, а я ему мешаю жить по полной. При этом я оказалась как будто запертой в шкафу, из которого меня никуда не отпускали. Я смотрела на ситуацию со стороны и с ужасом понимала, что у меня не осталось вообще никого рядом — только он. Он же даже тебя выжил! — Мари посмотрела на меня с тревогой и какой-то надеждой. Я кивнул на всякий случай. Наверное, она права — близнец искал повод очистить территорию и он ее очистил. Я только не понимаю, зачем… — Билл как змея менял шкуру. Его крючило, ломало, ему было плохо, и он делал плохо окружающим. Он словно выдавливал всех, сам заполнял помещение, но тоже в нем не помещался, поэтому он крушил стены. Не знаю, как это объяснить… Он трансформировался, и эта трансформация уничтожала окружающий его мир. Он как огонь пожирал все вокруг себя, понимаешь? Он оставил мне какой-то пятачок, с которого я не могла никуда уйти, мне нечем было дышать, меня обжигало, на котором я загибалась, а он «облизывал» меня пламенем и следил за реакцией — сдохнет или еще можно поиграть? А потом я залетела. Когда я окончательно приняла решение уйти от него, я тупо залетела! Вот такую свинью подложил мне организм! Смешно даже… В тот день я смотрела на тест и не понимала, что делать. Вроде бы я в том возрасте, когда уже надо рожать, но у меня семья рушилась на глазах, куда на этих руинах рожать? Я сказала об этом Биллу. Том, он так обрадовался! Я даже не ожидала от него такого! А спустя несколько недель он вдруг начал гундеть, что дети не его, что я их нагуляла, что мне надо пойти и немедленно сделать аборт. А какой аборт, когда дети в животе уже шевелятся, и я их чувствую! Я ему объясняла, что у меня никогда в роду не было близнецов, ни у кого, что если он мне не верит, мы можем сделать тест на отцовство, а он смотрит на меня с ненавистью и опять своё — блядские выродки. А когда в больнице дети лежали на выхаживании, он приехал на них посмотреть, и врач при мне ляпнула, что блондинчики хорошенькие получились. Мама черная, папа черный, а дети — блондины!
— Папа крашеный черный, — поправил я.
— Вы все равно темные, шатены. Веришь, в тот момент я поняла, что всё, только что эта тетка поставила точку в истории моей семьи. Ну а потом… Потом ты уже все знаешь…
— Почему ты ничего не сказала мне?
— А что я должна была тебе сказать? — вскочила она и взмахнула руками. — Ты всегда его прикрывал! Ты врал мне! Ты постоянно мне врал! Я думала, что ты заодно…
— Дура! — рявкнул я на нее. — Я просто не хотел тебя расстраивать!
— Вот и я не хотела тебя расстраивать!
Я замолчал, покрутил в руках сигареты, но курить не стал.
— Ты хочешь, чтобы он вернулся? Ты сама хочешь к нему вернуться? Только честно.
Она включила чайник, достала чай и сделала нам бутерброды.
— Не знаю, Том. Я так устала от него за эти два года, что не знаю, хочу ли я вообще иметь с ним хоть какие-то отношения. Я не хочу от него ничего. Ни денег, ни его присутствия, ни общения с детьми. Меня трясет от мысли, что весь этот ад может повториться. Я любила другого человека, я знала любовь другого мужчины — сильного, решительного, временами отчаянного, но нежного, страстного и любящего. Я понимала его с полу-взгляда, с полу-жеста. Я два года пыталась научиться любить нового Билла, находила в нем что-то свое, что-то особенное. Нам всем было трудно — тебе, Георгу, Густаву. Но вы как-то нашли другую дорогу, а Билл нашел другого себя. И этот другой убил мою любовь. Если бы он стал таким же, каким был, тем ласковым, заботливым человеком, от присутствия которого рядом я таяла, то, возможно, я бы захотела вернуться в свое гнездо и забыть весь этот кошмар. Но ты же понимаешь, что это фантастика. Сейчас я словно заморожена в айсберге — ничего не чувствую, летаргический сон какой-то. Я даже к детям ничего не чувствую. Они есть, материнский инстинкт бережет их и заботится, но внутри у меня пустота изо льда.
