Елена Сазанович - «Я слушаю, Лина…»
И он взахлеб принимался за чтение своего очередного сочинения. Я, едва скрывая зевоту, слушала его. И ничего классного не находила. Только помню, мне страшно хотелось спать. Я спала много. И, по-моему, проспала все свое замужество. И своего мужа. А он меня тормошил, будил, тащил на природу. И там пытался рассмешить. Корчил рожи, плясал и дурачился. А я подыскивала подходящий кустик, под которым можно было бы прилечь и прикрыть глаза. И смотрела на него сонным взглядом. И клянчила:
– Ну же! Пошли домой! Мне совсем не смешно.
Я не лгала. Смешного, действительно, было мало.
Рождение мертвого ребенка его тоже рассмешило. Он истерично хохотал, прикрыв ладонями лицо. И между пальцами просачивались слезы. Я силой оторвала его руки от лица. И прошептала сквозь зубы.
– Все что угодно – только не слезы.
Веснушки на его лице потемнели. Он сгорбился. И надвинул на лоб кепку.
– Ты мне родишь ребенка, Лина?
Я отрицательно покачала головой.
– Я больше не буду рожать.
– Ну тогда – пока?
Я пожала плечами:
– Пока.
Он, чуть шатаясь, вышел за дверь. И встретились мы только на разводе. Он уже не закрывал ладонями лицо. На котором вновь сияли крупные веснушки.
И все-таки замужество нельзя было назвать безрассудством. Хотя бы потому, что оно было первым.
Я потом часто встречала своего мужа. Он совершенно не взрослел. И по-прежнему не отличался умом. И по-прежнему сочинял свои бездарные стишки. И читал их на улице. Громко, вслух. Положив перед собой кепку. И от него за километр несло перегаром. Он почему-то был уверен, что поэты должны жить именно так. Кто ему об этом сказал? Видно, так мало он читал хороших поэтов. Но предлагать список литературы с моей стороны было уже поздно. Впрочем, и не было желания.
Один раз я подошла к нему. И он замолк на полуслове. И вытаращился на мой дорогой английский костюм.
– Ну и ну! – причмокнул он языком. И дыхнул на меня. Я невольно поморщилась. И вытащила из кошелька деньги. Он смущенно помялся. Впрочем, недолго. И протянул руку.
– Приходите почаще, – попросил он.
– Я не ответила. Я чувствовала спиной его взгляд. И я не обернулась. Я его не жалела. Я только думала о том, что мое первое и единственное замужество напоминало сон. Впрочем, недаром я все это время так много спала.
Как можно увереннее я распахнула дверь своего шикарного кабинета.
– Салют, Даник!
Даник, вернее Данилов, был моим подчиненным. Шустрым, умненьким, проницательным. Впрочем, с единственным недостатком. Он был законченным бабником. Темперамент его выдавал с ног до головы. И часто напоминал неврастению. У него постоянно что-то валилось из рук. И постоянно что-то терялось. Он был неряшлив до свинства. Но я ему это почему-то прощала. Пожалуй, единственный в мире человек, которому я прощала все его выходки и безобразия. И сама с трудом могла это объяснить. Скорее всего меня подкупало в нем безудержное жизнелюбие. Я так жить не умела. Но иногда мне нравилось это наблюдать со стороны. В Данике было столько жизни, столько чувств, столько желаний. Что он порой сам удивлялся. Видимо, именно поэтому мы и нашли общий язык. Даник был единственным, кто мне еще напоминал, что существует веселая, беззаботная жизнь. А это не так уж и плохо. Я же в свою очередь ему напоминала, что в жизни много места должно быть отведено для серьезных, умных вещей. Он меня ненавязчиво подталкивал вперед. Я его ненавязчиво останавливала. Поэтому мы сработались. И в нашем коллективе представляли собой довольно продуктивную профессиональную парочку.
Сидеть на одном месте Даник не мог ни секунды. Разве что только в моем кресле. Как и сейчас. Когда я его застукала. Важно развалившегося на моем месте. И пускающего дым в потолок. Впрочем, он довольно быстро смирился, что находится в подчинении у бабы. Потому что я была единственной женщиной, которую он обошел, как это ни прискорбно, своим вниманием. Он был всего лишь моим коллегой. Можно – другом. Можно – товарищем. Но никогда – более. Он частенько мне красочно описывал свои любовные приключения. Частенько спрашивал совет. А частенько и вовсе забывал, что перед ним – женщина. А за глаза, я знаю, называл Стариком. Пожалуй, он бы не поверил даже себе, увидев меня рядом с мужчиной. И я иногда даже жалела, что мой служебный роман с Филиппом так и остался большой нераскрытой тайной. Я имела репутацию ценного и честного работника. Но иногда мне этого было мало.
– Салют, Даник! – я уселась на стол. И вытащила сигарету.
– Салют! – как-то непривычно грустно ответил он. И даже вздохнул (вздыхал Даник крайне редко). – Ужасная история, Лина. Правда? Ты видела прокурора? Он постарел лет на двадцать… Мне ужасно его жалко. Смерть ребенка. Да еще в таком возрасте…
– Смерть в любом возрасте, Даник, вещь малоприятная…
Разговор о смерти наводил на Даника такую тоску. Что на этом, пожалуй, он его и решил прервать. По-моему, он вообще не верил, что когда-нибудь умрет. Он легко смирялся, что умирают все на свете. Но только не он. Даник собирался жить вечно. И что бы себя как-то уверить в этом. Он кивнул на окно. И даже слегка улыбнулся. Правда, ради вежливости, приняв слегка виноватый вид. Он словно показывал, что раскаивается, поскольку жить по-другому не может.
– Ну и солнце, Лина. Прямо не вериться, что за окном уйма снега. Последний раз я видел солнышко в октябре.
И он наконец соизволил внимательно на меня посмотреть. И только теперь заметил во мне перемены.
– Ну и ну! – Даник вытаращив глаза оглядывал меня с ног до головы. – А что, такие опять в моду входят?
И он кивнул на мои джинсы.
– Не знаю, Даник. Не знаю. Я никогда не слежу за модой.
Он, кажется, ничего не понял.
– А это здорово! – и он бесцеремонно ощупал мой широкий яркий свитер. – Я, честно говоря, был уверен, что ты…
Он запнулся.
– С сегодняшнего дня я тебе разрешаю называть меня Стариком прямо в глаза.
– Ну, Лина, – он широко улыбнулся своей ослепительной улыбкой. – Ты же знаешь. Старик – это исключительно из чувства глубокого уважения и почтения…
– Ладно, забыто! – я замахала руками и выгнала его со своего кресла. И приняла серьезный вид. – Ну что ознакомился с делом?
Он усмехнулся. И заерзал на стуле.
– Более того, старуха! Я его вычислил!
Я побледнела. И моя рука с сигаретой предательски дрогнула.
– Ну, успокойся. Твой хлеб я отнимать не собираюсь. Я его вычислил чисто формально.
Я успокоилась.
– То есть?
– То есть? Это некий Олег Лиманов. Ее лучший дружок. Такой же подвальный и грязный, как и девчонка…
Даник запнулся. Покраснел. И от неловкости закусил нижнюю губу.
Дурочка! А я-то думала, что мой роман с Филиппом – большая и нераскрытая тайна. Наивная простушка! Какой идиот смог бы поверить, что в это кресло меня посадили исключительно за проницательный ум. И бесценные деловые качества.
– Прости, Лиина, – Даник легонько прикоснулся к моей руке. – У меня выскочило. Я как-то забыл, что это дочь прокурора…
Я не выдержала и подскочила на месте.
– Даник! Ты ли это! Если ты хочешь вести это дело! Если ты хочешь, чтобы мы его раскрыли! Ты должен начисто забыть про то, что это дочь прокурора! Начисто! Ты просто должен, обязан абстрагироваться от личностей! От личных симпатий и антипатий! Перед тобой только факт! Факт смерти некой молодой девушки. Кстати, действительно грязной и подвальной девчонки! Которая сама выбрала этот путь! При чем тут дочь прокурора! А если бы это была дочь уборщицы! Это бы изменило дело? Или дочь президента? Или… Черт побери…
– Ой ли, Лина, это одно и тоже… Ты сама отлично понимаешь, что это особое дело. Я, конечно, внимательно выслушал твои нравоучения на счет работы с фактами. Очень ценные замечание, особенно такому желторотому юнцу, коим является ваш покорный слуга…
– Я не хотела тебя обидеть, Даник…
Конечно, мне очень хотелось его обидеть. Что я сейчас и сделала. И во время моей работы с Даником – это первый случай. Когда мне так откровенно захотелось поссориться с ним. Но я вовремя поняла, что это будет ошибкой. Спокойно, Лина. Надо взять себя в руки. Спокойно.
Я взяла себя в руки. И бухнулась в кресло. И вновь закурила. Не могла же я объяснить своему подчиненному. Что меня почему-то взвинтило определение – «грязный, подвальный», которое он отнес не к дочери прокурора. А к Олегу Лиманову.
– Как ты говоришь, Даник. Олег Ли… – я старательно наморщила лоб. Дав понять, что сразу не могу запомнить фамилию какого-то подзаборного мальчишки.
– Лиманов.
– Ага, значит, Лиманов.
– Да. Мы у него дома оставили своего человека.
Проворные ищейки! Не успела я еще проснуться. Они уже его вычислили. Ничего. Вычислили. Но не нашли. В это солнечное утро меня как никогда раздражала быстрота действий, проницательность, цепкая хватка Даника. Выискала себе работничка. На свою голову.
– И все-таки, Даник, на твоем месте я не стала бы делать таких поспешных выводов.
