Григорий Ряжский - Муж, жена и сатана
— Давай, живи, птица, — сказал ему Лёва и погрозил пальцем, — только не орать и не материться, лады?
Попугай никак не отреагировал. Он повертел головой по сторонам и замер, отвернувшись к стене. Ближе к вечеру, когда Аделина позвала Лёву ужинать и Гоголь остался в одиночестве, птица решила испытать хозяев на прочность. Для первого своего теста Гоголь избрал выкрик «Пидор-р-гор-рький-гоголя-не-любит!». Из опыта знал, что этим набором звуков он и не подставится, и заодно и не заденет честь никого из присутствующих. Наоборот, всякий раз именно это его обращение к залу вызывало у зрителя непроизвольный и немного глуповатый смех.
Так и поступил. Напружинил глотку и грудь, зарядил гортань нужным звуком, набрал воздуха и четыре раза подряд, не переводя дыхания, с максимальной громкостью выпустил в атмосферу свою беспроигрышную заготовку.
Лёва вошел первым, с котлетой на вилке. Следом за ним появилась Ада. Оба ждали продолжения. Или повтора. Но Гоголь, как и планировал с самого начала, решил, что на первый раз достаточно. Тест удался. Потому что хохотали оба они, муж и жена, еще там, на кухне, и смех их был так заливист и громок, что сомнений в удаче пробного эксперимента не оставалось.
— Ну, допустим, ты прав, — с долей задумчивости в голосе произнес Лёва, обращаясь к птице, — вполне могу согласиться, что Алексей Максимович не любил делиться славой с конкурентами, поскольку типа сам из великих. Но отчего ты решил, что он был… ну как бы помягче… Ну… нестандартной ориентации? Лично у меня об этом другие сведения, ровно противоположные.
Гоголь сидел на жердочке, нахохлившись, и осмысленно молчал, переводя бешеный зрачок с хозяина на хозяйку и обратно. Время шло, но победитель пока не просматривался.
— Может, это не к Горькому относится? — обратилась Ада то ли к мужу, то ли к самой птице, — возможно, просто имеется в виду вкусовая характеристика этого, ну… дезориентированного объекта. Наш-то Гоголь, — она кивнула на попугая, — не сообщает ведь нам, кто у него тут герой. С какой буквы он обозначает классика. Что — того, что — другого: с заглавной или с маленькой. Вся семантика к черту летит. И не спросишь ведь, не скажет.
— Ну да, — согласился Лёвка. Он откусил от котлеты и стал жевать, — и, кроме того, мы про Гоголя этого с тобой не знаем достаточно. Это попугай нам — про того, который писатель? Или он просто, тоже как законный Гоголь, жалуется на конкретного гомосексуалиста из прошлой жизни?
Тут подоспела Прасковья: не сдержалась, решила дозволить себе вмешаться, как посвященная в птичью биографию. Она зашла в гостиную и, прикрыв рот ладошкой, негромко просветила старших по жилью:
— Вы на него внимания-то особливо не имейте, Аданька Юрьевна. И вы, Лев, не знаю как по батюшке. Он вообще такой. Горластай. И порядок не так чтоб признает, только по его чтоб было и никак по-другому. И дурить любит, аж сохнет весь. Да норовистай к тому ж, с характером. И самостоятельнай больно. — Она вздохнула и отвела руку ото рта. Помолчала. — А уж прожорливый, так не уследишь, как сметет все. Ну есть волк голодный! И все из вредности, из вредности у него. Бывало, хозяин его крутит за ноги после обиды, а он молчит, терпит, только глазом вращает как бешенай какой. И зло помнит хорошо, не забывает. — Она сокрушенно покачала головой и пошлепала обратно, в новую малогабаритную обитель. По пути остановилась, обернулась и добавила: — Вы поопасливей с ним, он и покусать может, ежели што, сюда вот любит целить, — и протянула руку, вывернув кисть мягким ребром вверх.
Гоголь пасмурно уставился в направлении, откуда вещал негромкий Прасковьин голос, моргнул два раза и произвел очередной неприличный выкрик:
— Фрау-шлюхер-р-сука-такая! — и сунул голову под крыло.
Ближе к утру следующего дня Гоголь все же решил испытать Гуглицких на выживаемость. В конце концов, нужно ведь было понять, кто они и чего от них ждать в принципе. Да и напомнить о себе не мешало, чтобы нащупать баланс противостояния. Он напрягся телом и выбросил из себя трижды:
— Гоголь-набздел! Гоголь-набздел! Гоголь-набздел!
Утром Лёва поговорил с ним в первый и последний раз. Ада стояла рядом и слушала.
— Слушай сюда, птица, — сохраняя спокойствие, сказал он попугаю, — я хочу, чтобы мы с тобой договорились о том, как станем жить дальше. Я человек не злой, а Адка — та вообще просто ангел. Но если ты еще хотя бы раз откроешь ночью пасть, я не стану тебя больше ни о чем просить. Я просто ошпарю тебя кипятком, ощиплю догола и суну в духовку вперед ногами. А потом отдам Черепу и попрошу его не оставлять костей. Ты меня понял, Гоголь?
— Ленин-стукач! — негромко проверещала птица в ответ на Лёвкины слова. Затем она просунула башку сквозь прутья, наклонила ее вниз и закрыла глаза. Лёвка погладил попугая по черепушке и пощекотал под шеей.
— Хороший мальчик, — улыбнулся он, — вижу, что понял.
Гоголь и в самом деле понял все. С того дня, несмотря на рвущуюся из него ночную страсть, он научился пережимать себе глотку, преодолевая истовое желание высказаться, и нервически ждал наступления утра. Утром же, когда все разбегались кто куда, вожделение отступало и очередного фарса ради Прасковьи и собаки устраивать уже не хотелось. Тогда он ел, пил воду и забывался сном. А, проснувшись, с нетерпением дожидался вечера, когда Лёвка и Ада возвращались на Зубовку и разрешали ему отдельную приятную вольность. Оба смеялись его выкидонам и хвалили за толковость и талант.
Адка была в доме первой. Так он в итоге решил. Главной. На втором месте шел он сам, невзирая на угрозы расправы, полученной от хозяйкиного самца. Чуть ниже себя ставил этого мохнатобородого коротышку с белой головой, Гуглицкого, владетеля домашнего музея, состоящего из кучи разнообразных железных штуковин и двух блестящих громил, которых нельзя было даже ненароком царапнуть когтем, если удавалось отпроситься на волю. Следом располагались остальные члены семьи, неважно в каком порядке. Жизнь стала осмысленной и понятной, как в хорошо прописанном и принятом сторонами договоре.
6
Так и потекло. И длилось года три-четыре: жизнь в негромком, разумно уложенном мире на Зубовке, без особенных выплесков, заметных завихрений и любых зримых перемен к лучшему или наоборот.
Ждали детей, всегда. Ждали и оба хотели ужасно, однако дети не получались. Лёвка сходил провериться по своим мужским делам в частную клинику, из первых, к дорогостоящему эскулапу. Тот сказал — иди, бычара, не морочь голову, дальше шуруй: при твоих показателях жирафа забрюхатеет, не то что там, понимаешь…
Аделина обследовалась неоднократно, все время лечилась, чего-то постоянно принимала, бесконечно консультировалась. Лёвка платил правильным врачам и не терял надежды. Те что-то объясняли, попутно обнадеживая. Через пару лет он уже неплохо разбирался в специальной медицинской терминологии и уже не путался в значении непонятных поначалу слов. Знал, что бесплодие бывает первичным и вторичным, весьма разным по патогенезу — врожденным и приобретенным, обусловленным общей и генитальной патологией, гипоталамогипофизарным, яичниковым, маточно-шеечным, трубным и смешанным, а также анатомоморфологическим, анатомо-функциональным и функциональным просто, без «анатомо». Бывают сложные эндокринные нарушения с выраженными анатомическими же изменениями или обтурацией полового канала, фаллопиевых труб. А вполне вероятно и эндокринное бесплодие, непроходимость маточных труб или неправильная анатомия самой матки.
Нянька с половой тряпкой в клинике, куда он в очередной раз возил Адку на консультацию, отвела в сторону и шепотом насоветовала поклониться чудотворной иконе «Божией Матери Всех Скорбящих Радость», — что, мол, помогает как никакая прочая мать. Лёвка по-тихой иконкой такой разжился, в картонном варианте, и Адке подсунул. Сказал, Адусик, ну пусть полежит она у тебя под подушкой какое-то время, хуже ведь не будет, ну?
Аделина на шутку тогда не отреагировала, картонку эту золоченую не взяла и впервые за долгое время обиделась на мужа. Хотя понимала, что Лёвка тут ни при чем, хотел как лучше, но нечаянно пересолил, попал на открытый участок раны. И стало вдруг ужасно обидно, что она, молодая красивая баба, любящая и любимая, верная как мало кто, обожающая чужих детей, вкладывающаяся в них без остатка и нормальной зарплаты, сама обделена, по сути, этой радостью — материнство, оказывается, не для нее, для других, для особенных. У той, кстати, проститутки с математическим наклоном двойня родилась в прошлом году — та же биологиня рассказала, из 9 «А», — причем в законном браке. И живет та в Неаполе, с мужем, потомком какого-то тамошнего графа, в замке черт знает какого века. А она, княжна Урусова, или даже княгиня уже, не то что в замке или фамильном имении — даже родить не в состоянии. Для чего тогда все? Вообще все?
