Евгений Алехин - Третья штанина

Я бросил окурок, взял сумку поудобнее, сдвинулся с места, а Игорь так и остался стоять, лежать, прыгать где-то у себя в маленьком и безумном мире, он мой главный литературный друг, можно сказать. Мне было семнадцать, а ему девятнадцать, когда мы собирались начать борьбу со всеми местными Союзами писателей, с этими стариками поэтами, правящими у нас в области, собирались посылать их в жопу и показывать, что мы пришли, что мы лучше. Мы мечтали писать стихи – бросать бомбы, завоевывать женщин, создавать литературный процесс, только я не очень представлял себе, как это будет происходить, честно говоря. Так и прошло два года.

Несколько дней назад мы со Сперанским пришли к Игорю. Решили остаться у него на ночь, посидеть, поболтать о литературе, поболтать о сексе и литературе, выпить, раз тут такое дело. Игорь говорил, что я должен запечатлеть все это, наш с ним персональный поэтический Задрищенск, да, соглашался я, должен и сделаю, и все шло нормально, пока у нас не закончились выпивка и деньги. А потом Игорь пошел просить на пиво у своей мамы и Тани. Потом вернулся, сказал:

– Денег, говорят, нет.

– Да ладно, не надо уже, – сказал Сперанский.

– Успокойся, – добавил я, – перестань, так посидим, сигареты еще есть.

Но Игорь сказал:

– Нет. Слушай. Я сказал: сейчас все будет, – и вышел.

Мы сидели со Сперанским у Игоря в комнате, смотрели друг на друга, чувствуя приближение конца света, извержения вулкана. У меня было чувство, что я и Сперанский сидим на этом самом вулкане-унитазе, и он начинает пульсировать, дерьмом уже запахло, и вот-вот ударит. Надо было удирать с горящего корабля. Но было уже поздно, ночь, транспорт не ходит, и вот раздалось.

Игорь заорал в соседней комнате:

– Таня! Где твоя сумочка! Я знаю, что ты получила стипендию! Говори, где твоя сумочка?!

Какой-то непонятный шум.

Борьба?

– Я же тебе все верну!

Крик Игоря и лай Филечки, мы со Сперанским, ясное дело, чувствовали себя не очень-то комфортно. Зашла мама Игоря и сказала:

– Вы что, не понимаете, что вам надо уйти?!

Но, когда мы пытались пробраться к выходу, Игорь заталкивал нас обратно в комнату:

– Они никуда не пойдут, они пришли ко мне! – кричал он.

И мне действительно было страшно, я боялся его, из его глаз сумасшествие лилось прямо в мою голову, но это ведь мой друг, ничего не попишешь. Он закрывал нас в своей комнате, мы боялись пошевелиться. А из-за двери доносилось:

– Блядь, где эта сумочка?!

Он, скотина, кричал на мать, кричал на Таню, и эта его выходка делала меня – свидетеля – нежелательным гостем в их доме. Его маме и Тане я (а не он!) буду напоминать об этом бреде и казаться его причиной. Игорю Таня простит все, что угодно, а мне она не простит ни одной его выходки, уж не знаю, почему так.

Потом Игорь затих. Только перепуганная Филечка еще лаяла. Игорь зашел в комнату со слезами на глазах. Мне было понятно, что он устал, немного протрезвел от собственного крика и эмоций, и теперь хочет, чтобы мы ушли, а он остался наедине со своей совестью. Он бы пострадал, потом бы извинился перед Таней, сказал бы, как сильно ее любит, они до утра бы протрахались и уснули счастливые; а мы со Сперанским пусть себе катимся в ночь, как два ничтожества. Поэтому я пнул Игоря, было обидно – по его вине я стал участником приключения, в котором не хотел участвовать. Я бы еще с удовольствием вмазал Игорю по лицу, но Сперанский заслонил его собой и стал выталкивать меня на выход. Когда мы вышли на свежий воздух, я успокоился.

Я сел возле иллюминатора, посмотрел через стекло, но еще почти ничего не было видно, темнота, – самолеты в Москву летят около семи утра. И пусть рейс задержался на пятнадцать или двадцать минут, все равно еще не рассвело. Возле прохода села девушка, довольно симпатичная, года двадцать четыре, мы друг другу улыбнулись. Место между нами осталось пустым. Самолет начал разгоняться по взлетной полосе. Стало хорошо, неприятные наваждения отпускали. Я подумал о вчерашнем дне, о Мише и Тимофее, о моих старых друзьях, о том, кого я знаю уже много лет. О том, что им действительно было приятно за меня, что они, может, гордятся мной. О том, как Мишина мама заглянула к нам уже во втором часу ночи и сказала:

– Писатель, ты собираешься домой?

Я пришел домой, немного поспал, и отец сказал мне, перед тем как я сел в такси:

– Веди себя как взрослый. Постарайся не нажираться.

Пришло время перейти на внешний круг. Маленький мир, который я покидал, снова стал милым, а большой, в который я отправлялся, был свежим и заманчивым.

Я знал, чего хочу: чтобы у меня получалось хорошо писать и быть хорошим человеком, и еще, конечно, хорошо бы, чтобы все гондоны страдали или исправляли каждое содеянное зло тремя добрыми поступками. Чуть тряхнуло, когда самолет отрывал свое тяжелое туловище от земли, и мы поднялись в воздух. Я развернул конфетку «Взлетная».

2

Год назад я был всего лишь маленьким игрушечным солдатиком в компьютерной игре. Мне предстояло пройти долгий путь, пройти уровни различной сложности, и в финале меня ждало поражение или слава писателя. Я держал в руках джойстик (с английского – «палка радости»). Я жал стрелочку вправо и шел вперед, жал вверх и перепрыгивал через барьеры, потом жал кнопку «A» – «о, этот солдатик может бухать!»; жал кнопку «B» – «о, этот солдатик может трахаться!»; жал кнопку «C» – и солдатик мог даже написать стихотворение или рассказ.

Однако все оказалось не так просто, как я ожидал. Солдатик оказался не таким крутым, потому что скоро его физическое и психическое здоровье иссякло, силы не восстанавливались, очки опыта было сложно добывать. И теперь прошел всего лишь год, а я уже плавал в мутной луже, пытаясь подкопить уровень жизненной силы, и неизвестно было, когда я снова решусь выйти на внешний круг. И решусь ли вообще, честно говоря. И только Алиса стала для меня несомненной королевой в этом мелком отстойнике.

Мне оставалось три дня до конца курса, когда она позвонила и, открыв второе дно во всем этом нашем романе, сказала:

– Если тебе что-то интересно, ты можешь спрашивать у меня. – Алиса была недовольна.

– О чем ты?

– О том, что ты расспрашивал насчет меня Герасимову. Она не могла понять, что ты от нее хочешь.

– Расспрашивал, – пришлось согласиться мне, – извини. До меня дошел грязный слух. Но поскольку это было давно и неправда…

Тут я немного замялся, потому что еще даже не закончил в уме свою мысль, а уже принялся ее излагать.

– Я могу тебе сама рассказать, если нужно, – заметила Алиса.

– Да не нужно.

По сути, для меня это уже действительно не было важно. Я был готов принять цыпу с грязным прошлым, меня интересовало только будущее, моя психика была настроена на Благие Дела и Любовь и на Новую Жизнь. К тому же последнее время каждый вечер перед сном я с восторгом думал об Алисе. О том, что мы вместе с ней уедем отсюда, заживем вместе душа в душу и о том, что счастье совсем близко. Я не знаю, что на меня нашло. Я не уверен, что к ней это имело хоть какое-то отношение. Мы были знакомы несколько лет, а недавно я вынул ей весь мозг, убеждая, что мы должны теперь быть вместе.

Она еще сказала:

– Я должна тебе рассказать кое-чего новое обо мне. Даже если ты не хочешь, чтобы я это рассказывала.

– Так и необходимо? – спросил я.

Далее следовала многозначительная пауза. Кто-то умер. Кто-то родился. Кто-то отобедал. Я замер с трубкой возле уха, но я гораздо лучше слышал звуки изнутри себя, нежели снаружи, – слышал, как работает мой организм, как напряженно вертятся шестеренки, как удары сердца разгоняют кровь по всему телу.

Чувствовал напряжение в каждой клеточке.

Алиса спросила, сказать ли мне это по телефону или же лучше при встрече? И все это таким тоном, что мне стало не по себе. Я поддался трусости и оттянул момент:

– При встрече, – сказал я, – я сейчас не готов.

Мы договорились встретиться, попрощались и положили трубки.

Благодаря курсу уколов впервые за долгое время я чувствовал себя почти здоровым. Вся штука в том, чтобы не пить и придумать себе распорядок дня и соблюдать его. Сначала было сложно, но на пятый-шестой день у меня стало получаться. А дню к пятнадцатому я уже окончательно приучил себя жить по этому графику.

1) Вставать в девять, ложиться в два.

2) Ставить уколы в десять утра и десять вечера.

3) Заниматься онанизмом после пробуждения, потом часа примерно в три дня и перед сном (три раза в день казалось мне оптимальным количеством эякуляций для половой системы человека моего возраста, и этот пункт был для меня обязательным в лечении простатита), а также полчаса уделять упражнениям из «второго сердца мужчины».

4) Заниматься машинописью и чтением хотя бы три часа в день, чтобы не деградировать от праздности.

Алиса позвонила около двенадцати, а встретиться мы должны были в пять часов. Занятия машинописью не шли, и я начал играть, чтобы отвлечься. У меня неплохо получалось, к тому же игру Need For Speed Underground я проходил уже третий раз. Речь о первой части игры, вторая никуда не годится.