Гэри Шмидт - Беда
– Как ты, Мэри? – спросила мать Санборна. Она отвела руку с сигаретой подальше от окна.
– Нормально, – сказала мать Генри. – Спасибо.
– Я слышала, этого парня, камбоджийца, обвиняют в покушении на убийство.
– Может быть, – ответила мать Генри. – По-моему, это был несчастный случай.
– Ну, не знаю, – сказала мать Санборна. – Есть и другое мнение. Это ведь такой народ… – Она покачала головой. – Пора с ними что-то делать. А как Франклин? Есть новости?
– У Франклина все нормально, – сказала мать Генри. – Врачи продолжают надеяться.
– Вот и отлично, – сказала мать Санборна.
– Да, отлично, – повторила мать Генри.
Генри чуть не засмеялся вслух.
Они тронулись. Опять тишина, если не считать дорожных звуков.
– Отлично? – вырвалось у Генри.
– А что я ей еще скажу? – быстро ответила мать. – Что я просидела в палате моего сына шесть часов подряд и он даже ни разу не пошевелился? Что, когда доктор Джайлз раскрыл ему веки и посветил в глаза, зрачки не расширились и на миллиметр? Что мой сын издает звуки… такие звуки, каких не услышишь ни от одного живого человека? По-твоему, я должна была сказать ей, что его культя до сих пор кровоточит? Что медсестрам приходится переодевать его каждые два часа, потому что он даже не способен воспользоваться уткой? По-твоему, я должна была сказать ей все это, да, Генри?
– Ты могла сказать, что он очнулся и произнес «Катадин».
Мать покачала головой. Она сдерживала слезы.
– Это ничего не значит, – прошептала она.
Генри замолчал, прислонив к стеклу тяжелую голову, но сердцем он все равно не мог согласиться с тем, что «Катадин» ничего не значит. У сердца своя мудрость.
Когда он впервые увидел ее в Лонгфелло, ее взгляд скользнул по нему, как по пустому месту, как будто он был всего-навсего одним из учеников, которых она не знала и знать не хотела. Но потом ее глаза вернулись обратно, и она подошла к нему.
«Ты тот самый…»
Он кивнул.
«Первый раз вижу, чтобы ты спустился с небес на землю».
Кажется, как раз наоборот, подумал он.
«Добро пожаловать в Лонгфелло. Не обращай внимания на придурков. У нас их тоже хватает, как в любой другой школе».
Он почувствовал себя как морской скиталец, чья лодка наконец-то прибилась к берегу.
4.
Городок Мертон был вдвое младше Блайтбери-на-море, однако теперешние обитатели Блайтбери называли Мертон городом-призраком, сколько себя помнили, – и не без оснований.
Но так было не всегда. Мертон стоял между двумя быстрыми речками, и по удобству расположения с ним могли поспорить очень немногие массачусетские городки. Поэтому здесь выросли огромные кирпичные мельницы, между реками прокопали каналы, затем добавились новые мельницы, и общежития для рабочих, которые на них трудились, и дома для управляющих мельницами, и склады для хозяев общежитий, и библиотеки для девушек, которые обслуживали мельницы и пансионы, и читальня, и церкви. Несколько десятилетий до и после Гражданской войны здесь стучали и звенели ткацкие станки, сотрясая железные каркасы кирпичных мельниц.
Но пришел день, когда нужда в гидроэнергии отпала. Водяные колеса стали шуметь все тише и наконец умолкли совсем. Тогда-то здесь и завелись привидения: по ночам в окнах заброшенных мельниц и общежитий скользили призрачные тени, и ветер разносил их шепот над обмелевшими каналами среди голых полей.
И склады, и мельницы, и библиотеки с церквями – все опустело, и лишь изредка громыхала мимо безлюдных зданий запряженная лошадью телега. Потом вместо телег по улицам Мертона стали время от времени проезжать «фордики», а их, в свою очередь, сменили автомобили с хвостовыми плавниками. Вот уже добрую сотню лет губернаторы и сенаторы обещали возродить городок, но дома вблизи мельничного района, еще не покинутые жителями, постепенно хирели, а школы, возведенные государством по новейшим проектам, стояли серые и угрюмые.
А привидения, населившие город, беззвучно посмеивались.
Но вскоре здесь начали появляться те, кто был знаком с привидениями не понаслышке. Они прибывали из мест с названиями, странными для американского уха: Пномпень, Кампонгтям, Баттамбанг, Сиемреап. Они не привозили с собой почти ничего и с изумлением находили в Мертоне то, что, казалось, навсегда потеряли в круговерти войны, – надежду. А обретя надежду, они принялись строить. Вскоре на улицах стало чисто и в разбитых окнах складов засверкали новые стекла. У старых общежитий развернулись рынки, где торговали овощами, никогда раньше не произраставшими на новоанглийских землях. В ресторанах подавали блюда, которых Массачусетс еще не пробовал, и вечерами их ароматы разливались по улицам, сплетаясь с текущей из домов непривычной музыкой, а дети на прохладных верандах играли и перекрикивались на непонятном языке.
Испуганные привидения сбежали, а приезжие, выйдя прогуляться под ночным небом, глядели на странные звезды и думали, что, хотя судьба забросила их далеко и они всегда будут вспоминать Камбоджу как свою родину, это новое место совсем неплохо.
С дверей старых мельниц сбили замки, пыльные комнаты вычистили и переоборудовали, и в них открылись новые предприятия: рестораны, фотоателье и магазины, где продавали все необходимое, от продуктов и одежды до хозтоваров. Приезжие плотники трудились не покладая рук, от них не отставали слесари, электрики и штукатуры. Семья Чуанов заняла первый этаж бывшего пансиона под фирму «Мертонские строительные работы», и отец с сыновьями принялись сооружать прочные ограды, камины и роскошные патио по всей округе от Марблхеда на востоке до Амхерста на западе. Как-то летом они две недели ремонтировали шиферную крышу дома Смитов в Блайтбери-на-море, то и дело возвращаясь взглядом к волнам диковинного моря, которого никогда прежде не видели.
Жители Блайтбери-на-море поговаривали, что в Мертоне есть улицы, по которым можно проехать из конца в конец и даже не догадаться, что ты в Массачусетсе. Вывески-то у них сплошь на кхмерском! Что ж, пожалуй, для коренных мертонцев оно и неплохо: городу ведь надо с кого-то собирать налоги. Но каково это, когда все твои соседи говорят на таком тарабарском языке! А их ужасная еда! А эти аляповатые храмы!
Иногда члены команды школы Лонгфелло по регби приезжали в Мертон – обычно это случалось поздней субботней ночью.
Они медленно катили по улицам, опустив стекла и включив магнитолы на полную громкость. Они вопили и освистывали чужие запахи, одежду и музыкальные ритмы – а заодно и людей, идущих по тротуарам мимо восстановленных мельниц. И слова, которыми они осыпали этих прохожих, были такими же англосаксонскими, как их имена. Это здорово, говорил Франклин Луизе и Генри. Видели бы вы, как они драпают!
А когда глаза Луизы говорили Франклину, что она не понимает, почему это здорово, Франклин напоминал ей, что эти люди в Мертоне – непрошеные гости.
А когда глаза Генри говорили Франклину, что он не понимает, почему это здорово, Франклин напоминал ему то, о чем он уже знал: что Генри не настоящий мужик.
Высадив Санборна, Генри и его мать поехали дальше. Небо над ними изменилось – о чем Генри не стал сообщать матери, потому что все ее мысли были заняты Франклином и она бы его просто не услышала. С самого утра солнце закрывали толстые облака, но теперь крепкий ветер в вышине подхватил их под пушистое брюхо и быстро уволок в глубь материка, хотя, выйдя из машины, Генри не почувствовал даже слабого ветерка.
Интересно, подумал он, видит ли это Франклин из окна своей палаты.
Чернухи опять не было в каретной. Чтобы добраться до щеколды, ей пришлось отодвинуть в сторону три коробки с энциклопедиями Фанка и Уогналса, но саму щеколду она явно повернула без малейшего труда. Так же легко она справилась и с задней дверью, которая снова стояла открытой. Они не нашли на кухне ни Чернухи, ни четырех куриных грудок, которые мать Генри оставила размораживаться. Тогда они поднялись наверх по следам из целлофановых обрывков и обнаружили Чернуху в комнате Генри на его пуховом одеяле. Она спала, уютно свернувшись калачиком.
Но, едва заслышав их шаги, она подскочила с кровати и одним не очень грациозным прыжком перенеслась через всю комнату прямо Генри на грудь, а поскольку удержать летящую на тебя дворнягу – дело нелегкое, Генри попятился, наткнувшись на мать, и в результате они поймали ее оба, после чего Чернуха немедленно принялась вылизывать им щеки.
– Какая ласковая собака, – сказала мать Генри.
Чернуха кивнула и заулыбалась. Чтобы подкрепить мнение матери Генри о себе, она снова лизнула ее в лицо.
– …хоть она и съела наш ужин.
Чернуха повесила уши, выражая этим свою печаль.
Ну разве можно сердиться на такое милое животное? Этот вопрос они задали и отцу Генри, когда он пришел из библиотеки с намерением поужинать.
