Артемий Ульянов - Новые записки санитара морга
— Да, я слушаю, — ответила санитарка Света, гадая, кто бы это мог быть. После чего ее стали расспрашивать про диагноз какого-то умершего да про справку о смерти. — Вы меня извините, но я про это ничего не знаю, — честно призналась Света.
На другом конце линии воцарилась недоуменная тишина. Потом спросили:
— То есть как это — ничего? Почему?
— Но я же не врач, — резонно заметила Петрова.
— Светлана Юрьевна, это вы? — переспросила трубка.
— Да, я, — решительно ответила Света. И была права.
— Петрова? — с сомнением уточнил голос.
— Петрова, конечно.
— И вы не врач?
— Нет, не врач. Позвоните кому-нибудь из врачей, 57 на конце. Или заведующей.
И положила трубку.
Реакцию человека из поликлиники я не знаю, но можно себе представить. Местные сотрудники, помня об этих паспортных близнецах, всегда имели это в виду. И если говорили, к примеру, «мне пораньше уйти надо, меня Светлана Юрьевна отпустила», всегда уточняли, какая именно.
Старшая сестра клиники Елена, дородная дама за пятьдесят, долго листала мою трудовую книжку. Первая запись, поставленная двадцать лет назад, гласила, что я принят на работу санитаром в патологоанатомическое отделение. После — несколько страниц карьеры. Изучив внушительный список солидных должностей, она слегка удивленно подняла глаза. Пыталась понять, зачем мне опять понадобилась запись про санитара.
— Вы уверены? — спросила она.
— Абсолютно. Самая стабильная работа — на государство. А у коммерсантов — нервы одни.
— А трупы вскрывать лучше?
— Ну, я же медик.
— Что ж, тогда с возвращением, — улыбнулась она, возвращая мне документы.
Вопрос с моим трудоустройством был решен. Аид, незримо усевшийся на край стола старшей сестры, одобрительно кивнул, послал Елене Юрьевне воздушный поцелуй, поправил тунику и исчез.
Но сперва. Сперва будет обязательное медицинское обследование. Родина должна убедиться, что у санитара Антонова достаточно здоровья для того, чтобы хоронить своих земляков. А потому мне придется сдать мочу, кровь и кал, сделать кардиограмму, флюорографию, дотронуться пальцем до носа, доказать, что не псих, продемонстрировать вены без следов инъекций, оскалиться у зубного и, наконец, стоя в одних трусах перед терапевтом клиники, сначала глубоко дышать, а затем показать ему язык. Потом он прикрепит ворох бумажек к моей внутриклинической карте, поставит печать, и Царство мертвых распахнется передо мною на следующий же день, ровно в 8.30 утра.
Увидев список врачей и анализов, выданных в отделе кадров, тяжело вздохнул, предчувствуя запах коридоров поликлиники. «На это уйдет не меньше недели, — понуро подумал я. — И так будет каждый год, ведь 17-й пункт. А это серьезно».
Что за пункт такой? Классификация вредности. Вредности в жизни бывают разными. Вредные привычки, вредные соседи, вредина сестра или вредная теща. Вредный климат. Дети бывают вредными до крайности, мотая нервы чужим и близким. Мне предстояла вредность номер 17, которая будет встречать и провожать меня в дверях патанатомии. Она, словно двухголовый сказочный змий, состоит из двух опасностей.
Первая — биологическая, которую несут в себе трупы граждан.
Порезавшись во время вскрытия, можно хватануть какую-нибудь гадость, вроде гепатита. Случается, что покойный болел открытой формой туберкулеза, но плевал на нее и к врачам не ходил. Напряженно лечился сорокоградусной, так как других лекарств не знал, да и помер. И лег на секционный стол. В этом случае, чтобы подхватить туберкулезную эстафету, даже резаться-то не нужно. Достаточно просто ослабленного иммунитета.
Вторая вредность — химическая. Формалин и прочие реагенты, которые постоянно невольно приходится вдыхать работникам морга, незаметно точат организм, проверяя его на крепость. Государство Российское заботится о своих Харонах как может. Кроме финансовой компенсации, оно выдает нам молоко, нескончаемая белая река которого должна помочь справиться со всеми этими напастями. Вместо четырех отпускных недель в году санитар наслаждается свободой все шесть. Да и виртуальное время трудового стажа идет здесь быстрее, чем в офисной жизни. Год отработал — полтора записали.
На самом же деле гидра профессиональной вредности дневного санитара — о трех головах. Наша санитарская работа несет еще и психологический вред. День за днем людское горе вторгается в твое личное пространство, давя на подсознание. Привычная похоронная обстановка противна человеческой природе, даже если кажется, что ты ее не замечаешь. Но в многострадальной Российской державе это не принято принимать во внимание, ведь измерить моральный вред невозможно — слишком уж эфемерное понятие.
Зайдя в отделение, отчитался о собеседовании Петровой. А парням, которые остались без третьего санитара, пообещал побыстрее справиться с диспансеризацией.
— Да уж, не затягивай, — кивнул мне Бумажкин. — А то вдруг большой завоз случится, а мы с Вовкой вдвоем.
Что такое большой завоз, я знал еще по прежней похоронной работе. Обычно он происходит внезапно, вроде бы без видимых причин, но чаще всего во время резкой перемены погоды. Но иногда и на ровном месте. Уходя в субботу из отделения, чтобы насладиться законным воскресным выходным, ты видишь в холодильнике на 32 места всего пять-семь трупов. А когда подходишь к нему утром в понедельник — свободных мест нет, или почти нет. Говоря что-нибудь вроде «опаньки», с головой погружаешься в похоронный цейтнот, который стремительно закручивается с каждой минутой. Работающих на выдаче санитаров беспрерывно терзают телефонные и дверные звонки. И в трубке и за дверью — родня или ритуальные агенты, хлопочущие о предстоящих похоронах. С агентами проще. Они профи и быстро, четко задают конкретные вопросы, к тому же совершенно без эмоций. А вот родственники — тут сложнее. Их сбивчивые путаные вопросы требуют большого терпения и отнимают много времени в разгар напряженной работы. А иногда диалоги на пороге служебного входа бывают совершенно абсурдными.
Кое-как справившись с выдачей, коварный понедельник кидает тебя в кровавую вереницу вскрытий, полную запахов. Человеческое мясо, дерьмо, памперсы лежачих больных, легкие отголоски формалина и сигаретного дыма. Все это сливается в отвратительный влажный пряный аромат, обволакивающий и настырный. Освобождая вновь поступивших сперва от головного мозга, а затем от органокомплекса (от кончика языка до прямой кишки), санитар, стремительно теряя килоджоули, превращается в секционную машину мощностью в одну человеческую силу. Стоя в ногах трупа перед анатомическим столиком, патологоанатом лишь только начинает свою работу, а ты уже начинаешь зашивать голову страдальца, стараясь не терять ни секунды. Ведь следующее тело должно оказаться на столе как можно быстрее. Родственники и агенты ждут справку о смерти, без которой они не смогут начать хлопотать о похоронах. Да и врачи не хотят задерживаться на работе, то и дело поторапливая санитаров. Если в отделении их всего двое, то вся секционная мясорубка достается одному из них. Его напарник не может подставить плечо, ведь он занят выдачей справок и приемом вещей. А десять вскрытий в одно лицо — это слишком тяжело. Вот почему Вовка просил появиться на работе как можно быстрее, представляя себе возможный день большого завоза.
Вернувшись домой, я первым делом позвонил жене:
— Все, собеседование прошел. Считай, кроха, что я санитар. Осталось только врачей пройти.
— Ну, умничка. Ты сам-то готов к этому? — вдруг спросила она.
— К чему, к диспансеризации? — не понял я вопроса.
— Да нет, к работе.
— Почему нет?
— Тыи вскрывать будешь?
— Конечно, а как же.
— Масик, ой как страшненько, — протянула она как бы в шутку. Но было понятно, что себя на моем месте она даже представить не может.
На самом деле почти все из тех, с кем я общаюсь, не могут представить себя в секционном зале. Тяжелая рутина моих будней кажется для них чем-то запредельным. Чем-то, что выше обычных человеческих сил. И тот, кто способен на это, видится им каким-то особенным, с железной психикой. Конечно же это не так. Санитары бывают самыми разными, как и все люди в этом мире. Черствыми и ранимыми, умными и весьма ограниченными, наглыми грубиянами или деликатными интеллигентами. Среди них встречаются парни самых разных профессий, с самым разным образованием. В клинике на Финишном проезде подобрался весьма занятный контингент дневных санитаров. Кандидат наук, бывший замминистра советской эпохи Бумажкин, инженер Старостин с двумя высшими образованиями ия — экс-пиарщик, ставший писателем.
Но все еже есть одна черта, которая объединяет почти всех обитателей Царства мертвых, будь они врачами, санитарами или лаборантами. Хорошо развитое, весьма специфическое чувство юмора. Оно играет функцию защитного механизма, уберегая сотрудников патанатомии от скрытого стресса, задрапированного ежедневной рутиной. Посмеиваясь над тем, над чем другие шутить бы не стали, они отчасти создают свою реальность, где все не так трагично. Где смерть — вроде и не смерть совсем.
