Ясмина Хадра - Теракт
Когда я подхожу, он хмурится. Из-за моего распухшего глаза.
— Тебя били?
— Я сам ударился.
Он не верит.
— Правда, — говорю я.
Он не настаивает.
— Отвезти тебя домой?
— Не знаю.
— Ты неважно выглядишь. Надо принять душ, переодеться, что-то съесть.
— Фундаменталисты прислали кассету?
— Какую кассету?
— С записью теракта. Известно наконец, кто себя взорвал?
— Амин…
Я делаю шаг назад, отстраняясь от его руки. Теперь я не выношу, когда до меня дотрагиваются. Даже если хотят ободрить и успокоить. Мои глаза впиваются в глаза полицейского.
— Если меня выпустили, значит, точно известно, что моя жена тут ни при чем.
— Давай я отвезу тебя домой, Амин. Тебе нужно набраться сил. Сейчас это самое главное.
— Если меня выпустили, Навеед, постой… если меня выпустили, значит… Что показало следствие, Навеед?
— Что ты, Амин, здесь ни при чем.
— Только я?..
— Только ты.
— А Сихем?..
— Чтобы тебе выдали ее тело, придется заплатить специальный налог, кнасс. Таковы правила.
— Штраф? А с каких пор действуют эти правила?
— С тех самых пор, как смертники-фундаменталисты…
Я прерываю его, грозя пальцем.
— Сихем не террористка, Навеед. Постарайся это запомнить. Уж я-то знаю. Моя жена — не убийца детей. Я понятно выразился?
Я поворачиваюсь и иду сам не зная куда. Не надо отвозить меня домой, класть мне руку на плечо. Не хочу никого видеть — ни рядом, ни вообще.
Ночь застает меня на какой-то набережной; я гляжу на море. Как я прожил этот день — понятия не имею. Кажется, где-то спал. После трех суток, проведенных в тюрьме, я совершенно потерял человеческий облик. Пиджака у меня нет. Видимо, я забыл его на какой-то скамейке или его украли. На брюках — огромное пятно, на рубашке засохли капли блевотины; смутно припоминаю, что меня выворачивало у какого-то перехода. Как я добрел до этой вымощенной плитами террасы над морем? Не имею ни малейшего представления.
Вдоль берега, сверкая огнями, проплывает теплоход.
Чуть ближе волны яростно бьются о скалы. Их грохот болью отдается у меня в голове.
Бриз меня освежает. Я подтягиваю колени к груди, зарываюсь в них подбородком и слушаю звуки моря. Мало-помалу мой взгляд туманится; рыдания подкатывают к горлу, клубятся там, все тело начинает содрогаться. Я закрываю лицо ладонями, и череда стонов превращается в вой одержимого, тонущий в оглушительном шуме волн.
5
На ограду моего дома кто-то прилепил афишу. Даже не афишу, а разворот ежедневной многотиражной газеты. Над большой фотографией, запечатлевшей кровавый хаос взорванного ресторана, надпись большими буквами: ГРЯЗНАЯ ТВАРЬ СРЕДИ НАС. Под заглавием — три колонки текста.
Улица пустынна. Из слабого фонаря сочится свет, бледный ореол, едва выходящий за контуры лампы. Сосед напротив задернул шторы. Еще нет десяти, но все окна вокруг темные.
Вандалы капитана Моше не стеснялись. В кабинете все вверх дном. Такой же беспорядок в спальне: матрас перевернут, простыни на полу, содержимое тумбочек и ящиков комода бесцеремонно выброшено на пол. Белье моей жены валяется на ковре вперемешку с тапочками и флаконами с косметикой. Они сняли со стен картины, чтобы проверить, нет ли чего за ними. На старинную семейную фотографию кто-то наступил ногой.
У меня нет ни сил, ни смелости заглядывать в другие комнаты и оценивать масштаб разрушений.
Из зеркала шкафа на меня глядит мое отражение. Я себя не узнаю. Волосы всклокочены, вид одичалый; многодневная щетина вот-вот перерастет в бороду, по щекам, словно отметины резца, пролегли морщины; я похож на сумасшедшего.
Раздеваюсь и открываю воду в ванной; нахожу в холодильнике еду и набрасываюсь на нее, как изголодавшийся зверь. Ем стоя, не вымыв рук, с отвратительной жадностью заглатываю непрожеванные куски. Я опустошил блюдо фруктов, две тарелки холодного мяса, залпом выпил две бутылки пива и один за другим облизал все десять выпачканных соусом пальцев.
Только проходя мимо зеркала, я замечаю, что на мне нет одежды. Не припомню, чтобы я разгуливал по дому в костюме Адама с тех пор, как женился. В некоторых вопросах Сихем была очень строга.
Сихем…
Как это все уже далеко!..
Я забираюсь в ванну и всем существом отдаюсь нежным объятиям теплой воды; закрываю глаза и пытаюсь раствориться в наплывающем жарком оцепенении…
— Бог мой!
Ким Иехуда стоит в ванной комнате, не веря своим глазам. Она смотрит направо, налево, в растерянности всплескивает руками, бросается к стенному шкафчику и роется там в поисках полотенца.
— Ты что, провел ночь в ванне? — вскрикивает она с ужасом и раздражением. — О чем ты думал, черт возьми? Ты же мог захлебнуться.
Мне больно открывать глаза. Может быть, из-за дневного света. И правда, я проспал в ванне всю ночь. Тело в остывшей за это время воде потеряло чувствительность, окоченело, руки и ноги не гнутся, предплечья и бедра фиолетового цвета. Тут я замечаю, что меня трясет мелкая дрожь, зубы стучат.
— Ты что с собой делаешь, Амин? Немедленно поднимайся и вылезай из воды. Не волнуйся, очень мне надо на тебя смотреть.
Она помогает мне встать, набрасывает на меня махровый халат и энергично растирает с головы до пят.
— Поверить не могу, — твердит она. — Как тебя угораздило заснуть, лежа в воде по шею? Ну ты даешь!.. Вот у меня и было предчувствие утром. Что-то мне говорило: обязательно заскочи сюда по дороге в больницу… Как только тебя выпустили, Навеед мне позвонил. Вчера я заезжала трижды, но тебя не было. Я думала, ты пошел к родственникам или друзьям.
Она ведет меня в спальню, поднимает с пола матрас и укладывает меня в постель. Меня колотит все сильнее; зубы клацают так, что вот-вот разлетятся на мелкие кусочки.
— Сейчас приготовлю теплое питье, — говорит она, укрывая меня одеялом.
Я слышу, как она хлопочет на кухне, спрашивает, где что находится. Губы у меня сильно дрожат, я не могу выговорить ни слова. Сворачиваюсь под одеялом в комочек, как младенец в утробе матери, пытаясь хоть чуточку согреться.
Ким приносит большую пиалу травяного чая, приподнимает мою голову и начинает вливать мне в рот дымящуюся сладкую жидкость. Пылающая лава струйками растекается в груди, вот-вот зажжет желудок.
Меня бьет такая дрожь, что Ким с трудом меня удерживает.
Она ставит пиалу на ночной столик, поправляет подушку и снова меня укладывает.
— Ты когда вернулся? Поздно ночью или уже под утро? Когда я увидела, что калитка отперта, входная дверь настежь, мне в голову такое полезло… К тебе же кто угодно мог забраться.
Не знаю, что ей ответить.
Она рассказывает, что после обеда у нее плановая операция, пытается дозвониться нашей домработнице, чтобы та пришла и посидела со мной, раз за разом попадает на автоответчик и в итоге оставляет сообщение. Ей боязно бросать меня без присмотра, и она старается найти какое-то решение, но безуспешно. Меряет мне температуру, немного успокаивается и, приготовив поесть, убегает, обещая вернуться, как только сможет.
Я не видел, как она ушла.
Кажется, опять заснул…
Просыпаюсь от скрипа калитки. Сбрасываю одеяло и подхожу к окну. По саду рыщут двое подростков, у них под мышками рулоны бумаги. Лужайка усеяна вырезанными из газет фотографиями. Зеваки собрались на улице. "Уходите!" — кричу я. Не сумев открыть окно, кидаюсь во двор. Подростки стремглав бегут прочь. Я преследую их до ограды, босиком, голова пылает… "Грязный террорист! Дерьмо собачье! Подлый предатель!" Проклятия останавливают меня — но поздно: я в самой гуще перевозбужденной толпы. Два бородача с заплетенными в косички пейсами плюют в меня. Меня толкают со всех сторон. "Вот так, значит, у вас говорят спасибо, грязный араб? Кусаешь руку, которая тебя из дерьма вытащила?.." За моей спиной скользят тени, отрезая мне путь к отступлению. Чей-то плевок попадает мне в лицо. Чья-то рука хватает меня за ворот халата… "Погляди-ка на свой дворец, сукин сын. Да чего же вам еще надо, чтобы выучиться благодарности?.." Меня трясут, толкают. "Кастрировать его, а потом спалить, и дело с концом…" Я получаю пинок в живот, еще одним пинком меня заставляют разогнуться и наотмашь бьют по лицу, разбивая нос, губы. Пытаюсь защититься, но рук не хватает. На меня обрушивается град ударов, земля уплывает из-под ног…
Ким находит меня распростертым на дорожке. Враги кинулись за мной в сад и после того, как я упал, еще долго меня били. Видя их сверкающие глаза и пену у рта, я решил, что сейчас меня линчуют.
Ни один сосед не пришел мне на помощь, никто не осмелился позвонить в полицию.
— Сейчас отвезу тебя в больницу, — говорит Ким.
— Не надо в больницу. Не хочу туда возвращаться.
