Ясмина Хадра - Теракт
В это мгновение Ким выходит из кухни и замечает, что я стою в коридоре. Я прикладываю палец к губам, прося ее не выдавать меня, поворачиваюсь на каблуках и выхожу на лестничную площадку. Ким пытается меня остановить, но я выскакиваю на улицу.
6
И вот я опять в своем квартале. Словно призрак на месте преступления. Не знаю, как меня сюда занесло. Удрав от Ким, я очутился на каком-то проспекте и шагал куда глаза глядят, пока икры не свело судорогой. Тут я вскочил в автобус, доехал до конечной остановки, поужинал в какой-то забегаловке в Шипаре, бродил, бродил — от площади к скверу, от сквера к площади — и, наконец, оказался в районе частной застройки, на котором мы с Сихем семь лет назад остановили свой выбор, решив, что именно здесь возведем вокруг нашей семейной идиллии неприступную крепость. Это красивый, уютный квартал, тщательно оберегающий от посторонних глаз свои роскошные виллы и тишину, где наслаждаются жизнью обладатели крупных состояний; есть тут и колония нуворишей, в их числе несколько эмигрантов из России, которых легко узнать по резкому акценту и маниакальному стремлению выпендриваться перед соседями. Нас с Сихем сразу покорило очарование этого места. Дневной свет казался здесь ярче, чем где бы то ни было. Нас пленили фасады из тесаного камня, кованые железные ограды, аура благополучия, что окутывала особняки с большими окнами и великолепными балконами. В ту пору мы жили в отдаленном шумном районе, в маленькой квартирке на третьем этаже безликого дома, где что ни день случались семейные свары. Мы экономили на всем, откладывая деньги на другое жилье, но о таком шикарном месте и мечтать не смели. Никогда не забуду радости Сихем, когда я снял с ее глаз повязку и она увидела наш дом. Она так подскочила на сиденье, что чуть не пробила головой потолок машины. Я позабыл обо всем на свете, видя, как безумно она счастлива — будто девочка, чья заветная мечта сбылась в день рождения. Часто ли она бросалась мне на шею и целовала меня на глазах у прохожих — она, заливавшаяся краской, если я осмеливался слегка обнять ее на улице?.. Она толкнула калитку и помчалась к тяжелой дубовой двери. Она сгорала от нетерпения, а я никак не мог выбрать из связки нужный ключ. Ее радостные крики до сих пор звучат у меня в ушах. Я вновь вижу, как она, раскинув руки, кружится посреди гостиной, словно балерина, опьяненная своим искусством. Чтобы умерить ее восторги, мне пришлось схватить ее в охапку. Из глаз Сихем волной лилась благодарность, и я тонул в ней; ее счастье кружило мне голову. И там, в огромной пустой комнате, мы расстелили на выложенном плитами полу мой плащ и любили друг друга, как два подростка, потрясенные, испуганные первым парением, первыми взрывами своих тел…
Сейчас, должно быть, около одиннадцати, может, чуть меньше, и вокруг ни души. Улица моих побед спит как убитая; фонари придавлены собственным ничтожеством. Моя вилла, осиротевшая, угрюмая, похожа на дом с привидениями: жутью веет от окутывающего ее мрака. Кажется, что она простояла заброшенной не один десяток лет. Ставни не закрыты; некоторые стекла выбиты. Клочья бумаги устилают сад с вытоптанными цветами. Когда мы убегали, Ким забыла запереть калитку; визитеры, побывавшие здесь не с самыми добрыми намерениями, оставили ее распахнутой настежь, и ее слабое поскрипывание в тишине похоже на доносящиеся с того света жалобы. Замок в буквальном смысле выпотрошили из двери. Дверные петли вырваны; звонок изуродован. Вырезки из газет, которые мстительная толпа налепила на стены моего дома, шуршат на ветру, вокруг пестреют злобные надписи. Да, тут много чего произошло в мое отсутствие…
В почтовом ящике что-то лежит. Среди счетов я вижу небольшой конверт. Имени отправителя нет, только марка и почтовый штемпель. Послано из Вифлеема. Сердце едва не выскакивает у меня из груди: я узнаю почерк Сихем. Бегу в спальню, включаю свет, присаживаюсь к ночному столику, с фотографии на котором горделиво смотрит моя жена.
Внезапно я цепенею.
С какой стати Вифлеем?.. Что оно несет, это письмо из могилы? Мои пальцы дрожат, кадык судорожно дергается, в горле пересохло. На миг я решаю отложить письмо, распечатать его потом. Я не нахожу в себе сил подставить судьбе другую щеку, взвалить на плечи новые беды из бесконечной вереницы, в начале которой теракт. Ураган, сровнявший с землей все, на чем стояла моя жизнь, жестоко истрепал меня; я чувствую, что не переживу еще одной подлости… При этом я не в состоянии ждать ни секунды. Все во мне натянуто до предела; еще немного — и в моих оголенных нервах произойдет короткое замыкание. Сделав глубокий вдох, я вскрываю конверт: клянусь, никогда в жизни я не чувствовал такой опасности. Едкий пот струится по спине. Сердце колотится все сильнее; его стук глухо отдается у меня в висках, наполняя комнату эхом, от которого кружится голова.
Письмо короткое; ни даты, ни обращения. От силы четыре торопливые строчки на вырванном из школьной тетради листке.
Читаю:
Зачем нужно счастье, если оно только для себя, Амин, любовь моя? Ты не отвечал мне на этот вопрос, и с каждым разом моя радость все больше тускнела. Ты хотел детей. Я хотела их заслужить. Разве может ребенок быть в безопасности, если у него нет родины… Не упрекай меня.
Сихем
Листок выскальзывает у меня из рук и падает на пол. Один толчок — и все рухнуло. Я нигде не нахожу женщины, которую взял в жены, чтобы всегда делить с ней все лучшее, которая украсила мою молодость, вдохновляла меня на осуществление самых дерзких планов, наполняла мою душу своим милым присутствием. От нее ничего не осталось — ни во мне, ни в воспоминаниях. В рамке, что держит ее в плену пролетевшего, безвозвратно прожитого мгновения, словно черная шторка падает: так невыносим под стеклом образ той, с кем я связывал все самое прекрасное в жизни. Меня словно сбросили в пропасть с обрыва. "Нет!" — в отчаянии трясу я головой, отмахиваюсь руками, протестую всем существом… Сейчас, вот сейчас я проснусь… Я проснулся. Я не сплю. Письмо, такое реальное, покоится у моих ног, одним махом перечеркивая все мои убеждения, обращая в прах то, во что я верил непоколебимо. Исчезают последние точки опоры. Это несправедливо… Перед глазами проносятся картины моего трехдневного заключения. Голос капитана Моше опять звучит в ушах, словно ветер вороша сваленные в кучу воспоминания. Перед глазами вспыхивают отдельные кадры: вот Навеед ждет у лестницы, вот Ким приподнимает меня и с трудом тащит по дорожке, вот толпа, сейчас они прикончат меня в моем же саду… Я обхватываю голову руками, громадная усталость наваливается на меня, сбивает с ног.
Что ты делаешь со мной, Сихем, любовь моя?
Нам кажется, что мы все знаем. Мы несем караул и живем так, будто все у нас как нельзя лучше. Время идет, но мы не всматриваемся в него, не вникаем как следует. Доверяем. Чего еще требовать? Жизнь улыбается нам, удача тоже. Мы любим, и нас любят. У нас есть средства, и мечты становятся явью. Все идет как надо, судьба к нам благосклонна… А потом, без предупреждения, на нас падает небо. И тут, рухнув навзничь, мы в предсмертной тоске замечаем, что жизнь, вся жизнь — с ее взлетами и падениями, скорбями и радостями, обещаниями и провалами — держится на одной-единственной ниточке, еле видимой, тоненькой, точно паутинка. Теперь нас пугает малейший шум, и мы ничему не верим. Хочется только закрыть глаза и ни о чем не думать.
— Опять забыл закрыть дверь! — сердится Ким.
Она стоит на пороге спальни, скрестив руки на груди. Я не слышал, как она вошла.
— Почему ты убежал? Навеед и Эзра пришли с тобой повидаться. Или ты уже не в состоянии видеть друзей?
Смущенная улыбка сползает у нее с губ.
— Что с тобой, а?
Видно, я и впрямь жутко выгляжу, потому что она бросается ко мне и хватает мои запястья, проверяя, целы ли они:
— Ты часом не вскрыл себе вены? Бедный! У тебя в лице ни кровинки! Призрак увидел, что ли? Что случилось? Скажи хоть слово, черт возьми! Ты дряни наглотался, да? Ну-ка посмотри мне в глаза и скажи: наелся таблеток? Боже мой, что ты с собой делаешь, Амин! — кричит она, озираясь в поисках ампулы с ядом или флакона со снотворным. — Тебя и на минуту нельзя одного оставить…
Я смотрю, как она опускается на колени, заглядывает под кровать, шарит по ковру…
И не узнаю своего голоса:
— Это она, Ким… Господи! Как она могла?
Ким замирает. Выпрямляется. Не понимает.
— О чем ты?
Она замечает у моих ног письмо, поднимает его. По мере того как она читает, ее брови медленно, миллиметр за миллиметром, поднимаются.
— Боже милостивый! — выдыхает она.
Она смотрит мне в лицо, не зная, как себя вести. После секундного замешательства раскрывает мне объятия. Я припадаю к ней, становлюсь совсем маленьким, и вот уже во второй раз за десять дней я, не проливший ни единой слезы за тридцать лет после смерти деда, захлебываюсь рыданиями, как ребенок.
