Герман Садулаев - Иван Ауслендер: роман на пальмовых листьях
– Ты, по-моему, как-то слишком буквально меня трактуешь.
– А ты как хотел? Теперь царь. То есть Путин. Вы говорите, что все достижения последних двенадцати лет, стабильность и относительное благополучие – это не его заслуга. Это просто потому, что растут цены на нефть. А почему они растут?
– Самое внятное объяснение, по-моему, – это решение Америки не допустить удешевления энергоресурсов для Китая, иначе американская экономика не сможет быть конкурентной.
– Да к чёрту Китай! Кому он нужен? Китай уже четыре тысячи лет как Китай, а нефть только сейчас стала стоить больше ста долларов за баррель! Что мы видим: до Путина нефть падала в цене и всё было плохо. Пришёл Путин, и нефть стала расти! Расти и расти! И растёт! Продолжает расти! И всё стало хорошо! Выходит, он с кем-то там договорился. И если на данный момент благополучие России зависит от цен на нефть, то Путин – именно тот царь, который нужен России. Он, может, и плохой управленец. Может, вообще никакой. Он, может, только и делает, что целует мальчиков и тигриц да ныряет за горшками. Но цены на нефть – растут! Это и есть те самые иррациональные причины, то самое умение устанавливать контакт со стихиями, та сверхчеловеческая функция царя, о которой ты сам нам рассказал.
– Или случайность.
– Случайность? А я думал, ты детерминист. Хорошо, оставим нефть. Возьмём другой пример, более подходящий к твоим языческим выкладкам: урожай. В последние десять лет Россия впервые за всю свою историю стала производить излишки зерна! Россия экспортирует зерно! Подумать только: Россия, аграрная страна с преобладающей долей крестьянского населения, никогда не могла произвести достаточно зерновых! Да, в царские времена экспортировали пшеницу, но только за счёт низкого внутреннего потребления. Крестьяне ели лебеду, а помещики продавали зерно за границу. И при советской власти что только не делали: и внедряли новейшие агротехнические методы, и селекцию производили, и поднимали целину, – а хлеб всё равно закупали в Канаде на деньги от продажи нефти, которая тогда стоила копейки! А теперь колхозы закрыли, сельское хозяйство развалили, посевные площади сократились в разы – поля стоят, заросшие бурьяном, – а зерна вырастает столько, что каждый год элеваторы не справляются и квоты на экспорт, если они ещё есть, разбираются влёт!
– Я думаю, это потому, что снизилось потребление зерновых в скотоводстве. Раньше Россия и СССР сами обеспечивали себя мясом и молоком, а на корм скоту идёт очень много зерна. Чтобы получить одну условную пищевую единицу мяса, нужно затратить от двух до четырёх условных единиц зерновых. Сейчас порядка семидесяти процентов потребляемого мяса импортируется. И сыры, и прочие молочные продукты.
– Может быть. Но мне недавно рассказывал наш далёкий родственник, он армянин из Новороссийска, не филолог – бизнесмен, занимается как раз сельским хозяйством, что в Советском Союзе средняя урожайность пшеницы была двенадцать центнеров на гектар. А сейчас не везде, конечно, но в Краснодарском крае – больше сорока центнеров! Это, по-твоему, что? И ещё: раньше что ни год, то засуха или смерч, а последние несколько лет – никаких засух и обильное выпадение осадков!
– Климатические зоны сместились. В южных районах климат стал более влажным, а на севере – теплее и суше.
– Да! Сместились климатические зоны! Это же надо так уметь договариваться! На высшем уровне! Так какого же хрена нам ещё надо?
– Но как?..
– Да какая разница. Если вспомнить опять же твою теорию, то с помощью жертвоприношений. Давай вспомним: вот Путин пришёл к власти. Что он сделал?
– Это страшно – то, что ты говоришь. И ненаучно. Даже с точки зрения брахман и араньяк. Потому что нигде не сказано, что можно просто… бомб накидать. Ритуал очень сложный, обязательно следовать ему в точности и мантры произносить. К тому же человеческие жертвоприношения в Ведах были отменены ещё в позапрошлую эпоху, а в наш век вообще все жертвоприношения отменены, так как никто не может совершать их правильно и принесение в жертву даже мелких животных превращается в простое убийство, в бойню, мясокомбинат.
– Да я не спорю. Я в этом деле не специалист. Я вообще во всё это, честно говоря, не верю. Жертвоприношения, обсидиановые ножи, заклинания, тайные ритуалы, сакральная власть… Чушь всё это. И твой доклад, не обижайся, он очень… хм… литературно талантлив. Но всё это – только мистика, наукообразная мистика, не более. Если рассматривать как чисто этнографическое исследование, тогда может быть… а так всё это – только в твоей голове. Люди смотрят на вещи проще.
– Зачем тогда ты…
– Я всего лишь развил твою теорию. Довёл до логического конца. Ad absurdum, если хочешь. Меня беспокоит, что вы сами воспринимаете всё это слишком серьёзно. Ты в частности. Я, кстати, ещё раз тебе советую: запишись к психоаналитику. У тебя же в голове чёрт знает что…
Всё это время Аня молчала и старательно вела автомобиль. Ни разу не попыталась вмешаться в диалог. «Как удивительно!» – подумал Ауслендер. И ещё подумал, что Виктория так бы не смогла, обязательно произнесла бы несколько реплик – не столько для того, чтобы поддержать разговор, сколько для того, чтобы переключить внимание на себя. Иван Борисович погрустнел.
А Рюрик Иосифович продолжил:
– И зачем, спрашивается, вы протестуете? Исходя из твоей же теории, смысла нет. Если только…
Асланян неожиданно помрачнел.
– Если только вы не решили предложить самих себя в качестве новой жертвы.
Сон I
Первый сон Ауслендера
Виктория вернулась не очень поздно. Было всего около двух часов ночи, когда в скважине железной двери заскрипел ключ и механический язычок с лязгом открылся. Иван не волновался, так как знал, что она вернётся сравнительно рано. Потому что она была за рулём, следовательно, не пила. А долго ли просидишь в кафе, если не пьёшь? Несколько часов от силы. Другое дело, когда Виктория отправлялась на встречу с подругами, друзьями, бывшими коллегами, однокурсниками или одноклассниками без машины. Тогда она могла заявиться под утро или даже фактически на следующий день, и в состоянии нечеловеческом. И каждый раз она не хотела просто лечь спать. Всё происходило по одному и тому же унылому сценарию: сначала эйфория, желание общаться, приставание. Потом обида. Некоторая пауза, не предвещающая ничего хорошего. И безумный громкий скандал, истерика, слёзы, крики, все мыслимые и немыслимые оскорбления. И только доведя себя и мужа до предельной точки отчаяния, когда Ауслендер хотел выброситься в окно с девятого этажа, Виктория затихала и спала до вечера. После чего супруги две недели не разговаривали, пока самые униженные извинения Ивана Борисовича не принимались женой, которая полагала, что с ней поступили в высшей степени несправедливо (правда, она не помнила и не смогла бы вразумительно объяснить, в чём именно это выражалось).
Ауслендер лежал в постели, но не спал, пока Виктория принимала душ, переодевалась и мазалась на ночь кремами, нервно стукая баночками по трюмо в притихшей ночной квартире. Через полчаса, которые длились как целых десять часов, она плюхнулась на кровать, замоталась в своё одеяло и сказала одно слово: «Спать!» Иван повернулся к стене и стал думать о чём-то приятном, постепенно погружаясь в сон.
Когда он был помоложе, чем-нибудь приятным всегда был секс. Иван думал о сексе, и это помогало ему заснуть. В сладкой и вязкой истоме эротической фантазии он уплывал к берегам сна, где всё знакомое становилось волшебным и необычным, а самое чудесное – простым и знакомым; где обитали чудовища и принцессы, взаимно превращающиеся друг в друга, неоново-яркие цветы и цвета, мягкие травы и животные с белой шерстью, а на опушке лилового леса брёл в молочном тумане единорог. С годами фантазия оскудела и сам секс больше не был чем-то приятным. Иван знал, что ему нужно подумать о чём-то чувственном, иначе не уснуть: если мыслить мыслями, а не ощущениями, то ум начинает так тарахтеть, какой уж тут сон! Но о чём думать, на что медитировать? Не на еду же. Хотя еда, безусловно, очень приятный чувственный опыт. В туалет сходить тоже бывает приятно, облегчиться, особенно если давно хотел, но это же не объект для медитации!
Иван пробовал думать о чём-то абстрактном. Абстрактно-приятном. Невыразимом, но ощущаемом. Иногда удавалось. Иногда Иван даже летал во сне – вернее, в том зыбком промежутке между явью и сном, когда звонок телефона может грубо вернуть вас обратно в материальный мир и снова заснуть будет трудно, и вы проклянёте всех, кто звонит в неурочное время. А летать было так легко, так приятно! В этот раз Ауслендер примыслил себя идущим по лугу, заросшему разнотравьем (вот она, подумалось, целина, которую поднимали комсомольцы, а теперь опустили, отпустили обратно, и она одичала, заросла, но это ничего, потому что оставшиеся посевные площади стали давать урожай в три и в четыре раза больше, чем раньше, когда хотели всю землю распахать и засеять, не оставив ничего для трав и цветов, для бабочек и жуков, для мышей и лягушек, для ауслендеров, которым непременно нужно идти босиком по сорной траве в сновидческом теле, чтобы выключить перегретый и переработавший за день мозг). Иван сначала шёл твёрдо, потом словно легчал, и вот уже меньше приминалась трава, а потом он неожиданно заметил, что стопы упираются в прозрачную твердь на высоте ладошки от верхушек травы; и тогда Иван лёг на крыло, выровнялся горизонтально, расправил руки и медленно полетел. «Как это легко – летать!» – думал Иван. Гораздо легче, чем ходить. На самом деле ходить очень сложно. Нужно попеременно напрягать и расслаблять десятки мышц, сгибать сочленения, координировать движения одно за другим. Надо правильно вынести вперёд одну ногу, утвердить её на земле, перенести центр тяжести тела и только тогда оторвать вторую ногу, чтобы занести её вперёд первой, и повторить процедуру. И если что-нибудь напутаешь, то споткнёшься и упадёшь. Это очень трудно – ходить! Поэтому дети не сразу могут ходить, они долго учатся. А летать – легко! Надо только ощутить в себе этот центр – центр лёгкости. И равномерно распределить. От земли идёт две волны: одна притягивает, другая выталкивает. Обычно мы встаём на тянущую волну и по ней идём, переставляя ступни. А если наоборот, то ничего переставлять не надо! Распластаться и ощутить это тёплое, лёгкое, поднимающееся, как нагретый воздух. Поймать течение, а трение так незначительно, что хватает легчайшего усилия, просто мысли о нём – и ты полетел. Так же и на воде: кто-то умеет плыть и держать себя на поверхности, а другой не умеет, и тянущая волна увлекает его ко дну, хотя потом, когда он уже утонул, его всё равно выталкивает на поверхность! Ауслендер подумал: странно, что земляных покойников земля не выталкивает наружу. А может, и выталкивает, просто мы не знаем или не видим. Выталкивает, поэтому мы кладём сверху тяжёлый камень. И ставим крест. Но думать о покойниках не надо, лучше думать о детях. Вот, дети, да! Почему мы учим детей ходить? Ведь это так сложно! Лучше сразу учить летать, тогда и переучивать не придётся…
