Тан Тван Энг - Сад вечерних туманов
– Знаешь, Магнус первым рассказал мне историю Эдемского сада. Мне стоило большого труда представить его себе, – заметил он. – Сад, где ничто не умирает и не обращается в тлен, где никто не становится старым, а времена года никогда не меняются. Какое убожество!
– Что же в этом убогого?
– Представь себе времена года в виде кусков тончайшего, прозрачнейшего шелка разных цветов. Каждый из них прекрасен сам по себе, однако, наложи один на другой, пусть даже всего лишь по краям – и создается нечто особенное. Та узкая полоска времени, когда один сезон набегает на окончание другого, именно такова.
Он умолк ненадолго. Потом спросил:
– Что произошло с Эдемом после того, как мужчина и женщина были изгнаны из сада? Пришло ли все в запустение? Древо Жизни и Древо Познания? Или все в нем остается по-прежнему – неизменным, ожидающим?
Я попыталась припомнить, чему меня учили в школе монахини.
– Не знаю. Это просто сказка.
Он взглянул на меня:
– Когда Первый мужчина и Первая женщина были изгнаны из своего дома, Время тоже было пущено гулять по миру на воле.
Однажды утром в Югири появились Каннадасан и его рабочие, и я поняла: монсун закончился. Многое надо было расчищать: бури отсекали ветви деревьев, листья и всякий сор нанесло с гор, они забили ручей, берега его оказались затоплены. Я радовалась возможности снова отдавать саду свое внимание и силы. Вскоре мы справились с тяжелыми работами и перешли на менее трудоемкие: расчистить дорожки, слегка изменить расположение камней, подрезать ветки – в общем, делали то, что Аритомо воспринимал как выбивающееся из гармонии.
Вечерами он брал у А Чона свой посох и мы прогуливались среди подножий холмов позади сада. Меня радовала каждая минута этих прогулок. Он всегда показывал мне что-то, чего сама я не заметила бы. «Природа – лучший учитель», – говорил он мне.
Стали приходить просьбы от крупных чиновников и высокопоставленных военных деятелей посетить и осмотреть Югири. К моему удивлению, Аритомо соглашался на большую часть из них, хотя сам никогда не проводил такие экскурсии, а всегда просил меня проводить посетителей и показать им сад. К тому времени знаний о разбивке садов у меня было достаточно, но я понимала: мне понадобится еще много лет учебы у Аритомо…
Как-то днем, вычищая граблями лужайку перед домом, я почувствовала, как он подходит ко мне. Несколько минут он молча наблюдал за мной. Я продолжала заниматься своим делом: я больше не нервничала, когда он дотошно проверял мою работу.
– Как выглядит Югири в сравнении с другими твоими садами? – спросила я, не поднимая головы.
– Их, вероятно, уже сгубили грубые неумелые руки. Этот, здешний, – Аритомо обвел взглядом то, что нас окружало, – единственный, который до сих пор поистине мой.
– Ты мог бы создать больше садов тут, в Малайе. Приспособь «Искусство располагать камни» к нашему климату, – посоветовала я. – Будем вместе работать, ты и я. Начать можем с создания сада, который мне нужен в память о Юн Хонг.
– Я сегодня получил письмо от Секигавы, – сказал он. – Бюро направило его сюда, повидаться со мной.
Я сгребла листья в мешок и положила грабли на землю.
– Что ты ему скажешь?
Он посмотрел на меня с самообладанием солнца, созерцающего собственное отражение в море:
– Я скажу ему, что мой дом теперь здесь, в этих горах.
Долго мы просто стояли и смотрели друг на друга. Потом я подала ему мешок с листьями, который все еще держала в руках:
– Теперь сад в совершенном порядке.
Взяв из моих рук мешок, Аритомо погрузил в него руку и вытащил горсть коричневатых пожухлых листьев. Ступил на лужайку и раскидал их, словно сам был порывом ветра. Когда последний лист выпал из его руки, он вернул мне мешок и отступил назад, чтобы взглянуть на то, что получилось…
В ту ночь, когда он делал мне наколку, руки его, я чувствовала, сновали медленнее, тяжелее. Раз-другой его пальцы отдыхали на моей спине, подобно стрекозе, держащей равновесие на листочке. Было уже за полночь, когда он перестал работать и приткнулся к стене, сидя на пятках. За окнами, в траве, рыгающе квакали лягушки. Мгновение спустя я почувствовала, как он легко тронул меня за плечо. И сказал:
– Готово.
Взгляду моему понадобилась секунда-другая, чтобы обрести четкость. Я оттолкнулась от татами и встала на ноги. Глядя через плечо, рассматривала свое тело в зеркале, отыскивая последнюю наколку, которую он сделал цветной: закругленный контур Дома Маджубы, ковчегом плывущего по зеленой зыби чая. Хоримоно сливалось с голой кожей вокруг моей шеи, уходя к предплечьям, растворяясь на боках и прямо над началом ягодиц.
Я вертелась, пока не смогла увидеть в зеркале всю спину. Казалось, я натянула на себя чересчур тесную расписную рубашку. Двинула одним плечом, отчего все фигуры на ней вытянулись.
И вдруг мне стало страшно.
– У тебя теперь новая кожа.
Аритомо обошел вокруг меня, как уже делал почти год назад, когда пальцами обследовал мою тогда еще чистую спину.
– Но еще не все закончено: вот тут осталось это пятно.
Я коснулась прямоугольника, размером с две сигаретные пачки, у себя над левым бедром. Пустота его казалась неестественной, болезненной.
– Хороти непременно оставит какой-нибудь участок хиромоно пустым. Это символ того, что оно никогда не завершено, никогда не совершенно, – пояснил Аритомо, вытирая руки полотенцем.
– Вроде листьев, которые ты разбросал по лужайке, – тихо сказала я.
Даже после того, как сад в Югири был завершен, всегда находилась какая-нибудь работа по его содержанию. Большую часть рутины Аритомо поручал мне, указывая, что ему нужно от садовников и не жалея при этом слов на разъяснение каждого дела.
Как-то вечером, когда рабочие уже ушли, я проходила мимо стрельбища из лука и увидела его там, одетым для кюдо. С тех самых пор, как я его узнала, он ни разу не упражнялся в стрельбе из лука настолько поздно, да и в позе его было что-то непривычное. Остановившись, я стала смотреть. Удивление мое возросло еще больше, когда я заметила, что он делает вид, будто помещает стрелу на тетиву. Вот он оттянул тетиву назад, потом отпустил ее. Никакой стрелы не было, но все ж мне показалось, будто я услышала слабый звук порванной бумаги, словно бы что-то с силой пронзило мишень.
Аритомо оставался недвижим – одна рука все еще вытянута вперед, удерживая лук на уровне глаз. Наконец он опустил его – это было как завершающая нота. Смотрел он по-прежнему на мишень, а потом удовлетворенно кивнул головой.
Я подошла по краешку прямоугольника из гравия и встала рядом с ним. Спросила:
– Что, попал в яблочко?
Он еще раз глянул на мишень:
– Да, попал.
– Не слишком это было трудно, потому как стрелы-то у тебя не было, – заметила я, пряча свое замешательство за слегка шутливым тоном.
– Ты не права. На это уходят годы упражнений. Когда я только-только начинал, то всегда мазал, – сказал он. – А стрела все же была.
– Не было, – упорствовала я, не позволяя себе повернуться и взглянуть на мишень.
– Была.
Он коснулся головы:
– Вот тут, внутри.
Он стал проводить больше времени на стрельбище, пуская невидимые стрелы. И каждую ночь просил меня дать ему посмотреть на хоримоно. Я лежала на простынях, а он рассматривал мою кожу, пальцы его оглаживали картинки, которые он выколол на моей спине: монастырь в горах, пещера саланган, лучник, сбивающий стрелою солнце. Уже через несколько минут я переворачивалась и притягивала его к себе.
Был поздний вечер, и мы с Аритомо были единственными людьми, оставшимися в саду. Тишина поднималась из самой земной глуби. Я была совершенно спокойной и надеялась, что в мире никогда не иссякнет этот резервуар спокойствия. Потом вновь пришли в движение облака, упали туманы и раскинулись по предгорьям.
Я отчистила свои инструменты, повесила их в кладовку. Пошла мимо стрельбища. Оно было пусто. У входной двери дома я нашла А Чона, державшего в руке посох из хенгала[243]. Кернильс сидел на ступеньке, вылизывал себе лапу. Почти тут же вышел Аритомо. Немного поколебавшись, он все же взял палку у домоправителя.
Мы прошлись до края пруда Усугумо. Кот следовал за нами, высоко задрав хвост. Аритомо остановился и стал смотреть куда-то через все пространство воды. В тени на одной ноге стояла серая цапля, не в силах оторваться от созерцания своего отражения. Позади я расслышала слабый хруст гравия: А Чон выкатывал свой велосипед из сада, скрежеща одним колесом.
Дорога, которую обычно выбирал Аритомо для подъема в горы, шла мимо западной стороны сада. У самого выхода на тропу, скрытую густой стеной папоротников и высокой травой, Аритомо остановился. Наклонился и почесал у Кернильса за ушками. А когда выпрямился, сказал:
