Джон Гарднер - Осенний свет

Четко очерченные крыши в солнечном свете были подобны пыльным бриллиантам. В отдалении дома казались богатыми и белыми, как на рекламе в бюро путешествий. За окном дома, где жили хиппи, появилось лицо, серое, как рыба, появилось и пропало, будто проглоченное. Ей вспомнился, неизвестно почему – может быть, дальний дымок над трубами натолкнул, – запах тлеющих мусорных куч. Христос был распят на городской свалке, так ей кто-то говорил. Кажется, в церкви? Она увидела три туманно-голубых креста, поднявшихся из сизого дыма. Немногочисленные собравшиеся, кашляя, пятятся. Красное бездымное пламя сочится из мусорных куч по соседству с высокими, грубо сколоченными крестами. Смерть Христа была случайностью, так ей говорили. Его ошибочно приняли за политического деятеля.

Она оскорбленно сощурила глаза и слегка прикусила нижнюю губу. Шкатулку она положила на место, затворила дверцы шкафчика и старательно натянула перчатки.

Мистер Фьоренци сидел за столом в сером костюме, ломая мягкие пальцы и покачивая головой.

– Ужасно, – говорил он. – А как это должно быть ужасно для вас! Просто ужас.

Перл чуть кивнула, для вежливости.

– А ведь каких-то два дня назад, – продолжал мистер Фьоренци, сам все больше изумляясь, – он сидел вот тут, примерно на том же месте, где вы сейчас. – Он посмотрел на обрывок бумажки, который она ему дала. – Можно мне оставить это у себя?

– Если хотите, можете переписать, – ответила она. – А это мне самой нужно.

– Да, да, конечно, хорошая мысль. – Он пошарил среди бумаг на столе в поисках ручки или карандаша, потом выдвинул ящик. – Черт. – Он снова порылся в бумагах и нашел маленький зеленый фломастер. Разыскал блокнот и принялся списывать.

Перл разглядывала флаг у него за спиной и чемодан под флагом. Надо будет попробовать опять обратиться к миссис Уэгонер, если удастся вырваться от мистера Фьоренци. Он человек добрый, спорить не приходится; обидно даже, что он такой бестолковый.

– Ну вот, – сказал он. – Готово. – Он встал, обошел стол и вручил ей записку, которую она нашла у доктора Алкахеста.

– Благодарю вас, – сказала она и сунула записку в кошелек. Потом встала.

Тут шел пропуск в несколько страниц. Потом роман продолжался:

...Миссис Уэгонер вышла, будет минут через десять. Ей передадут, и она позвонит. Перл прождала час, потом махнула рукой.

– Леди, – сказал полицейский комиссар, – вы у меня попусту отнимаете время. Я с вашим хозяином лично разговаривал дня три назад. Он интересовался наркотиками, это верно. Но ведь кто в наши дни ими не интересуется. Популярная тема. – Он выдул струю дыма и глотнул воздуха. – Но что касаемо его похищения или же, наоборот, соучастия... – Он засмеялся, закашлялся, не переставая смеяться, потом опять затянулся и опять закашлялся. Лицо у него было жирное и глазки – щелочки.

Но Перл так бесконечно долго и упорно его ждала, что теперь, как он ни помахивал рукой, указывая на дверь, как ни крякал, досадуя на ее настырность, все равно сидела и не уходила, – спина прямая, колени сжаты, на коленях коричневая сумка. Она разглядывала коллекцию на серо-зеленой стене у него за спиной, словно искала там поддержки. Потом открыла сумку и вынула найденную записку. Но он только смотрел, а руку не протянул, ей пришлось приподняться со стула и подать ему записку. «Расист», – подумала она при этом и сразу почувствовала себя увереннее.

– Послушайте, – сказал он. – У меня нет времени. – Покосился на бумажку, отвернулся без интереса.

– Вы прочтите, – сказала она.

Он нахмурил брови, требуя к себе уважения. Но все-таки схватил картонку, поднес к глазам, прочел. Поднял телефонную трубку и, набирая номер, одновременно позвал человека из приемной:

– Сержант Моукин!

– Да, сэр? – спросил мужской голос у нее за спиной.

– Задержите эту женщину и свяжите меня с Федеральным бюро по наркотикам.

– По какому обвинению, сэр? – спросил Моукин.

– По подозрению, – ответил тот. И скосил глаза в телефонную трубку: – Алло! Алло!

– Подозрение в чем?

– В убийстве! – проверещал комиссар. – Убийство первой степени! И строго между нами, здесь замешаны наркотики.

Полицейский комиссар был человек недобрый, зато вполне толковый.

Она вскочила со стула и прямо к его столу:

– То есть как это? Да вы что такое говорите?

– Леди, вы приходите ко мне с какой-то басней про гражданский долг и все такое, хе-хе-хе! – Он снова скосил глаза к телефонной трубке. – Алло, губернатор? – Он втянул в грудь воздух, потом выпустил и откинулся на спинку.

– Я бы не хотел вас прерывать своим прибытием, – сказал доктор Алкахест. – Продолжайте, прошу вас, в том же духе. – Он так возбудился, что едва мог усидеть в кресле. Старый кратер был полон марихуанового дыма, точно чаша небесной благодати. Он огляделся, весь корчась, дергая мертвыми коленями. А они сбились в кучу у входа в пещеру и стояли, держа одежду перед собою. – Продолжайте, не стесняйтесь! – Он кричал, хихикал и махал им. – Будем раскованны! – Такие симпатичные молодые мужчины и красавица-дева... Неужели он опоздал к самому главному и у них тут все уже было? Но ведь они так необыкновенно, так удивительно молоды, можно надеяться, что... – Я осыплю вас деньгами! – крикнул он.

Чернокожий мужчина с бородой передал автомат мужчине-шатену, а сам подошел к плоскому камню за костром и схватил свою одежду.

– Кто знает, что вы здесь? – отрывисто спросил он.

– Ни одна живая душа! – заверил его доктор Алкахест, подавшись вперед в своем кресле. – Только один черный джентльмен, который меня сюда доставил. Он старый рыбак, так он сказал. Большая копна серебряных курчавых волос. Рыбачит в здешних водах с тысяча девятьсот пятого года. – Алкахест хмыкнул. – У него губа не дура, можете мне поверить. Содрал, представляете ли, двести долларов.

– Темный, – прошептал Сантисилья. В голове у него наклевывалась какая-то мысль.

Дальше опять шел пропуск, страниц в десять-двенадцать. Сокрушенно глядя в книгу, Салли протянула руку к столику за яблоком, совершенно так же, как Джинни в расстройстве тянулась за сигаретой или Ричард в последние годы тянулся за рюмкой. Не то было обидно старухе, что она не узнает приключений доктора Алкахеста. Этот персонаж ей не нравился, она в него не верила – не зная таких слов, она тем не менее воспринимала его как клише из романов ужасов, как разновидность образа ученого безумца, использованную здесь в неких сатирических целях, плохо ей понятных и несимпатичных. А вот судьба его уборщицы Перл ее волновала. И без того многое в ее истории пропало из-за потерянных страниц. Ну как, подумать только, ее могли обвинить в убийстве? Бессмыслица! Конечно, Салли Эббот понимала, что с романа спрос невелик, ведь вся эта книжонка – такая пустячная в сравнении хотя бы с тем, что сейчас происходит у них в доме; но разумными соображениями не удавалось отогнать досаду. Обошлось ли дело у Перл Уилсон или же нет – вот что она хотела бы знать.

Возвращаясь мыслью к прочитанному в надежде найти там разгадку – понимая при этом, что все еще может открыться на последних страницах, но понимая также и то, что, когда в книге такие пропуски, нельзя пренебрегать и малейшим намеком, – она теперь обратила внимание на одну характерную вещь. Перл Уилсон страшилась животного начала, которое в ее представлении смешалось с кинофильмами про африканских дикарей, протыкающих костью переносицу, и с ее жизнью в джунглях гетто, и с любовью. Злой человек, который вломился к ним в квартиру, слился для нее с тем белым мужчиной, который ее изнасиловал, так что в конце концов всякое вторжение извне, даже невинный вопрос: «Как жизнь?» – стало внушать ей ужас. Чем больше Салли думала, перелистывая в подтверждение своей мысли предыдущие страницы, тем хитрее все это получалось. Автор, может быть, даже ничего такого не имел в виду, но это неважно, факт налицо, и Салли сама не заметила, как задумалась. Здесь была какая-то загадка, особенно дразнящая потому, что просочилась она, казалось Салли, из реальной жизни, и, чтобы ее разрешить, ей надо было что-то узнать, постичь некую премудрость, на самом деле уже воспринятую ее смутным подсознанием – а иначе откуда эта странная тоска?

В этом мире нет человека – доказательством тому ее собственная жизнь, – которому, какой бы стальной ни была его воля, не угрожали бы грабежи, насилие, убийство, внезапные удары – неизвестно откуда, неизвестно почему – безмозглой животной природы вещей, в лице ее пьяного братца с ружьем, например. И нет человека, который сам не способен скатиться к животному, вот как эта Перл, задумавшая было присвоить деньги доктора Алкахеста, или как те люди, которых она боялась, занимающиеся воровством или нашептывающие по телефону незнакомым людям разные неприличные слова. Вот из-за этого-то – по этим обеим причинам – и опасно одиночество, раз в тебе есть способность стать и безвинной жертвой, и беспощадным губителем. Надо быть героем-безумцем, вроде старого дядюшки Питера Вагнера с его снегокопателем, чтобы действовать в одиночку, хотя даже и он оказался губителем, правда не из животности. Тогда, может, и Перл героиня? Она тоже действовала в одиночку, в соответствии с высшим известным ей моральным кодексом, который она почерпнула из кинофильмов и книг и определенных понятий о христианской «правильности». Такое поведение ее не спасло – если, конечно, дальше там что-то про это не написано. А какое-нибудь другое геройское поведение могло бы спасти? Для Салли ни вот настолечко не убедителен был ни образ человека из Бюро розыска пропавших лиц, ни образ жирного полицейского комиссара, но все-таки она недаром жила рядом с Джеймсом Л. Пейджем – особого доверия ко всем этим безликим учреждениям, комиссиям, чиновникам у нее не было. Этой Перл лучше бы держаться обыкновенных людей, позвонила бы она для верности Ленарду, поддалась бы обычному в человеческой жизни, той самой животности, от которой она пряталась. Ну почему бы нет?