Исмаил Шихлы - Антология современной азербайджанской литературы. Проза
…Вагиф и Дурдане и сегодня проживают все там же, в своей квартире, медленно, терпеливо продолжая стареть. Они ни разу за все эти годы не вспомнили странный дождь в далекий летний день. Подобно вышедшей из обращения медной монетке, ржавеющей, забившись в один из уголков квартиры, то кодовое слово заброшено в какой-то дальний уголок памяти. Забыто. Иначе и не могло быть.
Отчего-то мне кажется, что сделать какие-то выводы из всего сказанного нам снова не удастся.
…А история Тесея учит нас некоторым вещам. Их полезно знать.
Входя в лабиринт, прежде всего ты должен подумать о том, как выберешься оттуда. Основное условие. В нужном месте и в нужное время рядом с тобой может не быть твоей Ариадны.
Любое предательство предполагает расплату. Не предавай любимого человека даже перед лицом самой неодолимой силы. Ибо предательство приведет тебя к забвению, беспамятству, откроет дорогу потрясениям и трагедиям.
И наконец. На вершине высокой, крутой скалы не подставляй никому спину.
Конец?
Рафик Таги (1950–2011)
ОШИБКИ МИКЕЛАНДЖЕЛО
© Перевод Н. Мамедов
Игорь Железов уже имеет одну «ходку».
Смягчился. Теперь он как воск. Обжегшись на молоке, на воду дует. Прежние его повадки и нынешние — небо и земля. Больше не выпендривается. От былой революционности осталась лишь бытовая критика.
Да разве стал бы врач сшибаться лбами с Леонидом Ильичем — с великим Брежневым?
Росту он высокого, потолки головой задевает. Говорит: «Я должен уйти из скорой помощи. В этих низких хрущевках, придуманных низкими людьми, невозможно посещать больных. Московские дома должны быть снесены и отстроены заново, и все». Неоднократно он задевал головой лампы; едва не обжигая лицо. Потолки тюремных камер, в которых он сидел, выше, чем в этих квартирах. Да и с архитектурной точки зрения гораздо лучше.
Игорь задевает в основном рабочих-строителей. Просто житья им не дает. Никто — начиная с архитектора и заканчивая штукатуром — не способен спастись от него. Хотя его мнение, в лучшем случае, — составная часть общественного мнения. Оно не особенно влияет на принцип демократической централизации в стране; то есть, лучше сказать, не влияет вовсе. Критика и давление движутся лишь сверху вниз. Критика снизу-вверх может иметь последствиями насилие, аресты. Драматизм в такой критике силен. Ее могли бы сопровождать трагические симфонии Бетховена.
Игорь Железов только и делает, что находит изъяны в новых домах. Через слово называет их «спичечными коробками». По его мнению, «долгостройки» только подчеркивают упадок страны. Порой он стоит на углу, уткнувшись носом в стену, и смотрит, сощурив глаз. Смотрит, прямо ли построено здание. Он собирается выступить в печати со статьей о кривых зданиях.
«У долговязого весь ум в пятках», — смеются, глядя на него, прохожие.
Да, Игорь Железов обнаружил много таких домов в Москве. Он никоим образом не ставит свои «открытия» ниже открытий научно-исследовательских институтов. Примененные на практике, они могут дать конкретные положительные результаты. Отвлеченные, абстрактные вещи — не для него. У него и план есть: если хватит жизни, разобраться со всей Москвой. Нельзя смиряться с кривизной этого города! Не шутка ведь — в Москве родился Александр Пушкин! Я обязан, говорит он, выявить ложь высокомерных архитекторов. Найти закавыку в исторических зданиях, оповестить весь мир о фальши в архитектуре.
Однажды со складным метром в руках он измерял длину и ширину непропорционального здания, делая пометки в блокноте. То и дело задирал голову и смотрел вверх. Жаль, высоту не измеришь. Высота — прерогатива небес. Высота подвластна лишь государству. Государство могло бы подставить ему подножку в лице министерства строительства. Ладно, что уж тут поделаешь, изъяны на высоте все равно не особенно влияют на человеческую жизнь.
— Делать тебе нечего, кроме как здания измерять?
— А что, тебе больше делать нечего, кроме как спрашивать об этом?
Вот его диалог с местным аксакалом. Не будешь цветы и деревья поливать — сад высохнет. «Если дома строятся криво, и Родина загнется», — говорит Игорь.
Как-то в солнечный морозный день он вместе со своим старинным приятелем, врачом, приехавшим из Костромы на курсы повышения квалификации, отправился в музей. Игорь признает свою неопытность и некомпетентность по части музеев. Но первый изъян Пушкинского он уловил еще издали.
— Тень по утрам падает в реку.
— Ну и что? — удивленно взглянул на него друг.
— Музеи должны строиться так, чтобы тени от них не достигали реки.
— Но почему?
— Тень может впитать воду из реки. Картины могут отсыреть.
Друг из Костромы удивленно заморгал глазами.
Остановившись перед музеем Пушкина, Игорь долго рассматривал его слева направо, справа налево, снизу-вверх. Кажется, делал про себя подсчеты. Но ничего пока не сказал и, покачивая головой, стал подниматься по ступенькам. Внутри он был шокирован: стены ослепительны, бьющее с портретов сияние освещает лица. Эх, подойти бы критически к этому сиянию! Привычка не оставляла его в покое, но язык в ход он воздерживался пока пускать. В данный момент этот музей заслуживает критики, потому что убивает в нем критический дух. Ну, погоди. Одним-двумя залами дело не закончится. Надо до конца усвоить эстетику этого места. Его взгляды обязательно должны столкнуться со здешней эстетикой. Музейный классицизм не устоит перед его нигилизмом. Его вкусы — вкусы врача — сформированы вне музейной эстетики. Он довольствуется тем, что есть. Больных в жизни он повидал больше, чем здоровых. Повидал немало мертвецов, хоть и меньше, чем живых. А мертвецы, даже если прежде и были специалистами по эстетике, очень далеки от эстетического мира. Вдобавок, самый святой мертвец уже негигиеничен, и это его состояние усиливается ежеминутно. Именно по этой причине его быстренько закапывают в землю. Уважение и прочее — миф, мертвец фактически культурным образом изгоняется из семьи, общества, превращаясь в мусор.
В одном из залов они случайно набрели на Микеланджело. Вот это другое дело! Микеланджело как объект критики — интересная находка. Для Игоря Железова переход от существующей политической ситуации в сферу культуры неизбежен, и сейчас для этого возник подходящий случай. Критический взгляд на всякое историческое и культурное событие со временем выглядит более безопасным. Временная протяженность и жесткость критики прямо пропорциональны. Чем больше проходит времени, тем сильнее критика. Он считает этот закон своим открытием. Поскольку пока еще время Брежнева, размах критики Брежнева, его правления должен быть на минимальном уровне. Можно, и даже предпочтительно, опуститься на минусовой уровень — до уровня похвал. Того требовал объективный закон — его находка. Однако Игорь пошел против этого объективного закона, допустив тактические ошибки. Его арест был необходимостью. Конечно же, нарушение общественно-объективных законов делает аресты неизбежными. Экспонат работы Микеланджело был гигантской скульптурой, изображающей мужчину. Для начала Игорь принялся проверять, правильно ли написано имя автора. Критика была совсем близко. «Микеланджело Буонарроти» — нет, здесь ошибок нет. Да здравствует Пушкинский музей! Но зритель рядом с этим монументом похож на карлика. Насколько правильно воплощать человека в скульптуре больше его натуральной величины? Разве это не кощунство? Вот, отчетливо видны части его тела. Их можно назвать поименно. Хотя познания Микеланджело в этой сфере могут вызвать удивление лишь у малограмотного зрителя. В них нет ничего удивительного. В произведении главную роль сыграли примитивные анатомические знания, а не творческий размах. Правильней было бы назвать Микеланджело не творцом, а, образно говоря, анатомом. Однако он ошибся, применив знания анатома в скульптурном искусстве. Лишь дебилы могут изумиться анатомическими манипуляциями скульптора. Соответствие частей тела в художественном произведении природной данности не имеет никакого значения. Историческая память и жажда освящения свойственны только наивным. Изучение истории свойственно толпе. Сверхчеловек не зацикливается на исторических фактах. При надобности он вообще не считается с историей.
— Ого, я нашел главную ошибку Микеланджело! — Игорь радостно закричал, и все повернулись к нему если не телом, то головами.
— У мужчин левое яичко ниже правого! А у него наоборот!
— Художественное произведение — это тебе не наглядное пособие по анатомии, — толкнул его локтем друг.
— Замолчи. Т-с-с-с.
— Ладно, но почему тогда все остальные части тела изображены верно? Почему только яички в художественном произведении должны быть искажены?!
— Здесь функция яичек состоит в том, чтобы показать, что это мужчина. Вот и все.
