Амадо Эрнандес - Хищные птицы

— Я же говорил вам, высокоуважаемый господин президент, что это — две связанные одна с другой проблемы, — тоном соболезнования начал Мандо. — Крестьян к вам во дворец не пускают, к ним вы ездите разве что в период предвыборной кампании. Я с сожалением должен вам сообщить, что в настоящее время ваш престиж среди простых людей, среди ваших избирателей, совершенно неудовлетворителен.

— Какой престиж? — всполошился президент.

— Ну, ваш престиж. Ныне он весьма далек от того, каким его пытаются изобразить ваши придворные борзописцы. Уважение к вам падает…

— Ну уж не такой безобразный у меня облик, если судить по большинству наших газет, да и американских тоже, — возразил президент.

— У них просто специальные очки на носу, — усмехнулся Мандо.

— Ну конечно же, не такие, как у редактора уважаемого «Кампилана», — попытался съязвить президент.

— Но зато газета «Кампилан» сообщает своим читателям святую правду, не зарабатывая на этом баснословных прибылей, как другие издатели, — несколько резковато ответил Мандо.

— Ведь это вы первыми распространили слух о якобы готовящемся против моего правительства перевороте? — спросил президент.

— Я могу этим гордиться: другие до сих пор отмалчиваются.

— А вы, сенатор Маливанаг, тоже слышали о готовящемся перевороте до того, как прочитали об этом в «Кампилане»?

— Похоже на то, господин президент, что вы обо всем узнаете последним, — ответил тот.

— Ах, так вот, значит, откуда берутся предатели! — воскликнул президент. — И эти люди осмеливаются заявлять, что мой престиж упал, что в стране зреет недовольство правительством. А вы знаете, что меня подбивают ввести диктатуру?! Вот так! Но уж если я стану диктатором, то многие головы покатятся в грязь.

— Я думаю, что народ не допустит этого, — вежливо сказал доктор Сабио.

Президент возвысил голос:

— Даже ради того, чтобы спасти республику?

— Ни ради чего! Нет такой цели, во имя которой можно решиться на такой шаг, — отпарировал доктор Сабио. — Вам грозит переворотом кучка зарвавшихся военных, которым не дают покоя лавры Латинской Америки. Но они всего лишь факиры на час. Любой переворот можно ликвидировать, если вас поддержит вся страна.

— Ну а если спокойствие и здравый смысл изменяют главе государства, поскольку демократическая форма правления доставляет ему слишком много хлопот, тогда он становится диктатором, как небезызвестный Гитлер. Но в этом случае страна наверняка выступит против, и произойдет революция — и ее-то уж не остановить никакими силами, — добавил Мандо.

— Послушайте, господин Пларидель, — вспылил президент, — вы позволяете себе чересчур дерзкие речи.

— Я только хотел подчеркнуть всю серьезность сложившегося положения, — ответил Мандо, и их взгляды встретились.

— Вы, наверное, сейчас уже сочиняете очередную передовицу для вечернего выпуска, — не без желчи бросил ему президент, но Мандо промолчал, и разговор как-то сам собой прекратился.

— Господа, — снова заговорил президент, — я призвал вас сюда вовсе не для того, чтобы вы меня поучали, как лучше исполнять президентский долг. В этом я пока не нуждаюсь. Я вижу, что с вами очень трудно договориться, поскольку вы не хотите помочь мне в решении главной задачи — в обеспечении мира и порядка. Ну что ж, я ознакомил вас с секретным донесением военных, и уж не извольте меня винить в том, что случится.

— Господин президент! — в один голос воскликнули все трое.

— Я вам раскрою карты, — ответил он. — Перед вами выбор — или вы остановите своих товарищей, или приготовьтесь к самым тяжелым последствиям.

— Так кто же должен наводить порядок? Мы или вы? — спросил сенатор.

— Значит, вы бросаете мне вызов?

— А вы нас запугиваете? — в свою очередь спросил сенатор.

— Господа, я хочу избежать кровопролития, но если вы…

Он с шумом отодвинул кресло и встал. Маливанаг, Мандо и доктор Сабио тоже поднялись со своих мест. Лицо президента побагровело. Но Маливанаг решился нанести последний удар, пытаясь образумить президента.

— Высокоуважаемый господин президент, безусловно, вы, и только вы вправе принимать решение. Но мы хотим лишь напомнить, что можно убить нас троих, можно убить еще сотню или тысячу крестьян, но убить весь народ невозможно. Против всей страны идти бессмысленно.

— В моих руках как раз находится список тех, кто пошел против страны, — холодно проговорил президент. — И я приму все меры для того, чтобы они понесли заслуженное наказание. До свидания, господа.

Уже у самого выхода из дворца их догнал адъютант и попросил вернуться.

— На Центральном Лусоне начался мятеж, — завопил президент, едва они переступили порог его кабинета. — Вводится чрезвычайное положение. Я приостанавливаю действие конституции!

— Попробуйте лучше остановить волны в море! — в тон ему ответил Мандо.

Они молча сели в машину Мандо и поехали в небольшой ресторан на окраине Манилы.

— Надо успеть как следует пообедать, прежде чем нас посадят, — грустно пошутил Мандо.

На асьенде Монтеро творилось нечто невообразимое. Все арендаторы и батраки высыпали на улицу, все волновались, шумели. Обсуждали создавшееся положение. Вспоминали, как воевали против японцев. В адрес охранников сыпались оскорбительные замечания и грубые шутки. Прибыл Рубио с письмом от рабочих Манилы и других городов.

«Мы, свободные крестьяне и рабочие, — говорилось в письме-обращении, — имеем право жить как люди и не хотим оставаться рабами».

Вечером перед поместьем собралась огромная толпа народа. Пастор взял факел и поджег выставленные на всеобщее обозрение три чучела, в которых все безошибочно узнали Сегундо Монтеро, губернатора Добладо и генерала Байонету. Через минуту они сгорели дотла под громкие возгласы крестьян: «Смерть чудовищам! Пусть подохнут, как этот кровожадный пес Пугот!», «Да здравствует социальная справедливость!», «Да здравствуют Филиппины!».

Но радость крестьян оказалась преждевременной. Толпа вдруг затихла: в ворота асьенды въехали два грузовика с солдатами и охранниками. А за ними следом показался приземистый танк. Солдаты проворно соскочили с машины и открыли огонь по толпе. Застигнутые врасплох, крестьяне шарахались из стороны в сторону, а им вдогонку неслись пули. Пощады не было никому.

Капитан, командовавший солдатами, пересчитал — раненых и убитых: двадцать семь! Среди солдат, разумеется, никто не пострадал. Подойдя к одному из трупов, он ногой перевернул его лицом кверху. Это был Пастор. Капитан узнал его.

— Ну вот и ты, Пастор, — почти что миролюбивым тоном сказал он. — Вчера был Томас, а завтра будет Даной. Приказано на вашего брата патронов не жалеть.

Той же ночью в укромном месте на окраине города, до утра совещались Мандо, Магат, Рубио и Даной. У первых двух был большой опыт партизанской борьбы, двое других отличались выдержкой и бесстрашием. Перед тем как расстаться, Мандо сказал, выражая общее мнение: «Ну что же, братья, приложим все усилия к тому, чтобы это был наш последний и решительный бой, после которого страна обретет наконец подлинную свободу и филиппинцы станут в ней хозяевами. Свобода, Равенство и Братство! За это мы не пожалеем своих жизней!»

Примечания

1

Амадо В. Эрнандес. Зерна риса. М., «Художественная литература», 1971.

2

Хосе Рисаль. Не прикасайся ко мне, М., Изд-во художественной литературы, 1963; Флибустьеры. М., «Художественная литература», 1965.

3

Лапулапу — легендарный предводитель филиппинского племени на острове Мактан, согласно преданию, победивший в схватке Магеллана в 1521 году.

Раджа Солиман (Манильский) возглавлял одно из первых антииспанских восстаний филиппинцев на острове Лусон в 1570 году; предпочел сжечь Манилу, нежели отдать ее врагу.

Андрес Бонифасио (1863–1897) — лидер революционной организации Катипунан и один из руководителей национально-освободительной революции 1896 года на Филиппинах. (Здесь и далее примечания В. Макаренко).

4

Тата (тагальск. букв. — «отец», «дядюшка») — уважительное обращение к старшим и к родственникам.

5

Хосе Рисаль Меркадо-и-Алонсо (1861–1896) — выдающийся филиппинский писатель и общественный деятель, расстрелянный испанскими колонизаторами по обвинению в подстрекательстве к восстанию; национальный герой Филиппин.

6

Тулисан — по-тагальски «бандит», «разбойник»; так называли испанские колонизаторы тех, кто выступал с оружием в руках за свободу и независимость на Филиппинах в XIX веке.