Анчи Мин - Императрица Орхидея

Внутренние законы императорской семьи запрещали вдовам императора видеться с родственниками мужского пола в период траура. Совершенно очевидно, что за всем этим стоял Су Шунь. Он постоянно боялся всякой угрозы своей власти.

Мы с Нюгуру практически оказались в наших апартаментах под арестом. Мне не разрешалось даже прогуляться с Тун Чжи к горячему источнику. Стоило мне сделать шаг из комнаты, как рядом оказывался главный евнух Сым. В то же время я понимала, что принц Гун хочет выяснить, что происходит в Ехоле.

Но принц Гун не стал настаивать на своей просьбе. Да он и не мог поступить иначе. Стоило ему проявить настойчивость, Су Шунь имел право наказать его за непослушание воле императора.

Однако я была очень разочарована тем, что принц Гун так просто сдался. Тогда еще я не знала, что он избрал другой путь. Как и я, он считал Су Шуня очень опасным человеком, причем его опасения разделялись и поддерживались многими — аристократами, имперскими чиновниками, реформаторами, учеными и студентами, то есть всеми, кто с большим удовольствием увидел бы власть в руках либерального принца Гуна, нежели Су Шуня.

Тун Чжи проявлял мало интереса к моим рассказам о предках. Каждый раз он с трудом досиживал до конца урока, после чего норовил поскорей сбежать к Нюгуру, и это меня страшно злило. После смерти мужа я стала еще более суровой матерью. Тун Чжи между тем все еще не мог прочитать карту Китая, даже не мог запомнить названия основных провинций. Он уже стал государем, но главный его жизненный интерес состоял в поедании засахаренных фруктов и в постоянном валянии дурака. Он понятия не имел о том, как устроен реальный мир, и не проявлял ни малейшего желания это узнать. Да и зачем это, когда ему постоянно внушали, что он стоит на вершине вселенной?

На публике я расхваливала своего пятилетнего сына, называя его гением, способным вывести страну из штормовых вод. Я делала это, чтобы выжить. Чем больше людей будут доверять императору, тем более стабильным будет общество. Нашим основным капиталом была надежда. За закрытыми дверями тем не менее мне приходилось постоянно подталкивать Тун Чжи к тому, чтобы он соответствовал своей роли. Я считала, что он должен как можно быстрее начать править самостоятельно, потому что иначе власть Су Шуня будет со временем только укрепляться.

Я пыталась учить его, как надо вести себя на аудиенциях, как слушать, какие вопросы задавать и, что самое важное, как принимать решения на основе коллективных суждений, критических замечаний и идей.

— Ты должен учиться у своих советников и министров, — наставляла его я, — потому что ты еще...

— Да, кто, по-твоему, я такой? — напускался на меня Тун Чжи. — Послушать тебя, так я не лучше любого дерьма.

Я не знала, что на это отвечать: то ли смеяться, то ли выпороть его как следует. И не делала ничего.

— Почему ты никогда не говоришь мне: «Слушаюсь, Ваше Величество!» — как все остальные? — спрашивал мой сын.

Я заметила, что он перестал называть меня мамой. Когда ему надо было ко мне обратиться, он употреблял формальный титул, означающий «императорская мать». В то же время Нюгуру он охотно называл мамой, и голос у него при этом теплел и становился нежным.

Если бы Тун Чжи принял мои наставления, я бы проглотила эту обиду, потому что у меня было одно желание: сделать его настоящим правителем. Пусть он не понимает моих поступков. Пусть он даже меня возненавидит. Я верила, что в будущем он все равно меня поблагодарит.

Но я недооценила силу окружения. Тун Чжи был похож на кусок глины, которой уже придали форму и обожгли еще до того, как я смогла к ней прикоснуться. Мой сын очень плохо считал и испытывал трудности, когда надо было сконцентрировать внимание. Однажды, когда наставник запер его в библиотеке, он тут же послал евнухов к Нюгуру, которая быстро пришла ему на помощь. Наставника наказали вместо ученика. Я выразила по этому поводу свое возмущение, но Нюгуру снова напомнила мне о моем более низком ранге.

Ань Дэхай был единственным, кто понимал, что все происходящее не имеет к родительскому воспитанию никакого отношения.

— Вы имеете дело с китайским императором, а вовсе не с вашим сыном, моя госпожа, — говорил он. — Вы одна решили выступить против всей системы Запретного города.

Мне очень не хотелось обманывать своего сына, но, когда честностью ничего добиться не удалось, что еще мне оставалось делать?

Когда в следующий раз Тун Чжи не выполнил домашнюю работу, я не стала его ругать. Ровным голосом я сказала, что, даже если он ее не выполнил, то все равно наверняка очень старался, и я им вполне довольна. Он облегченно вздохнул и как-то сразу потерял стимул к вранью. Постепенно Тун Чжи понравилось проводить время со мной. Мы стали играть «в аудиенцию», «в дворцовый прием» и «в битву с врагами». Очень внимательно, исподволь, я старалась оказывать на него влияние. Но стоило ему заметить мои истинные намерения, как он убегал.

— Есть люди, которые пытаются выставить Сына Неба дураком, — сказал он как-то посреди игры.

Нюгуру и наставник Чи Мин хотели, чтобы Тун Чжи выучил особый «императорский язык». Кроме того, они ввели в его обучение уроки китайской риторики и древней поэзии из времен династий Тан и Сун — «чтобы он говорил красиво». Когда я начала возражать и захотела добавить к его обучению естественные науки, математику и основы военной стратегии, они очень огорчились.

— Владение языком считается главным и самым престижным искусством на свете! — с жаром убеждал меня учитель Чи Мин. — Только император может в совершенстве им овладеть.

— Почему ты хочешь обделить нашего сына? — в свою очередь, спросила меня Нюгуру. — Разве Тун Чжи в качестве Сына Неба и так многим не обделен?

— Зачем учить язык, совершенно бесполезный для общения? — возразила я. — Тун Чжи надо немедленно посвятить в истинное положение дел в Китае! Меня совершенно не интересует, красиво ли он одевается, как он ест и говорит ли вместо «я» «Жэнь». — Я предложила в качестве учебных текстов для Тун Чжи письма принца Гуна и черновики договоров с варварами. — Иностранные интервенты не оставят Китай в покое. Тун Чжи должен выгнать их вон!

— Какой кошмар так обращаться с ребенком! — Нюгуру в ужасе затрясла головой, так что серьги в ее ушах зазвенели. — Мы так напугаем Тун Чжи, что он вообще не захочет править!

— А разве мы здесь не для того, чтобы его поддержать? — спросила я. — Мы будем работать вместе с ним, а искусству войны он научится, сражаясь на войне.

Нюгуру строго посмотрела на меня:

— Ехонала, только не говори мне, что ты просишь меня об отмене всех установлений, завещанных нам предками!

У меня разрывалось сердце, когда я видела, как моего сына учат смотреть на реальность искаженно. Он не мог отличить фантазию от факта. Ложные понятия, вложенные в его голову, сделали его чрезвычайно изнеженным и капризным. Он считал, что может приказывать небу, когда тому посылать дождь, и солнцу, когда тому светить.

Вопреки совету учителя Чи Мина и постоянным потаканиям Нюгуру, я продолжала вести свою линию, а это все сильнее отдаляло меня от сына. Я была убеждена, что мои принципы воспитания имеют первостепенное значение. В наших «придворных» играх Тун Чжи исполнял роль императора, а я его коварного министра. При этом я пародировала Су Шуня, не называя, разумеется, его имени. Я даже взяла себе его северный акцент. Мне хотелось, чтобы Тун Чжи не испытывал страха перед врагом.

Когда наши занятия кончались, он никогда не говорил мне «спасибо» или «до свиданья». Когда же я сама его обнимала и пыталась сказать что-нибудь нежное, он меня отталкивал.

Церемония официального восхождения Тун Чжи на трон состоялась, когда тело Сянь Фэна положили в гроб. Готовился декрет, провозглашающий начало новой эры. В то же время от Тун Чжи ожидалось, что в нем он выразит свою сыновнюю почтительность к нам, своим матерям. Как всегда, мы получили при этом массу ненужных подношений.

Я была уверена, что Су Шунь все заранее спланировал. Однако меня лишили возможности предварительно ознакомиться с текстом декрета. Я нервничала и терялась в догадках, но сделать ничего не могла.

Когда декрет наконец огласили, мы узнали, что Нюгуру провозглашается в нем императрицей великой щедрости — Цы Ань, и я — императрицей священной доброты — Цы Си. Для любого человека, знакомого с тонкостями китайского этикета, разница между нами была ясна: «великая щедрость» гораздо могущественнее «священной доброты». Пусть мы обе носили титул императриц, все равно послание для народа было недвусмысленным: мой ранг оставался ниже ранга Нюгуру.

Такое подтверждение ее преимуществ передо мной очень понравилось Нюгуру. Несмотря на то что она была провозглашена императрицей еще в правление Сянь Фэна, это не могло служить гарантией, что она получит тот же самый титул при смене правления. В конце концов, матерью наследника была не она. Но Су Шунь добился своего: с помощью таких тонких методов он давал понять всем подданным империи, что Тун Чжи считает Нюгуру выше меня.