Айрис Мердок - Монахини и солдаты
Граф между тем страдал по-прежнему. То, что Анна истолковала как признаки выздоровления, наверное, лучше было бы охарактеризовать как осознанную безысходность. Он подал прошение о переводе на север, но еще никому не говорил об этом. Ему отчаянно хотелось уехать из Лондона, он представлял себя в совершенно ином окружении, в другой уединенной квартирке со своими книгами и радиоприемником. Хотя «шайка с Ибери-стрит», которая теперь собиралась у Манфреда, горячо приглашала его, он держался от них подальше. Впервые он стал ощущать свое прозвище как насмешку, как знак добродушного презрения. Пора было уехать куда-нибудь подальше, где окружающие не знали бы его. На севере он с самого начала будет Питером. Здесь же он для всех был комической фигурой. Любое приглашение от Гертруды он считал обязанным принять. Это были приглашения на бокал вина с нею и Тимом, и получал их Граф приблизительно каждые пять дней. Он тоже замечал, как Гертруда все взвешивает и рассчитывает, и его тоже раздражало, даже бесило то, как она переводит нежный взгляд от него на Тима и обратно, и смутная робкая мольба в этом взгляде. Гертруда хотела от него невозможного: смириться с ее замужеством и вместе с тем продолжать любить ее.
Он боролся, скорее не боролся, а жил с черными демонами ревности, возмущения и раскаяния — грехами, новыми для него и чуждыми его натуре. Он не верил, что может так мучиться. Вспыхнувшая было надежда превратила его спокойную тайную любовь в безумие обкраденного собственника. Он бесконечно возвращался к прошлому, чтобы понять, где совершил ошибку. Если бы он только был упорнее, если бы только был решительнее, энергичнее, больше проявлял чувства, был менее сдержан, менее возвышен, менее благороден! Женщину, которую он любил, завоевал человек недалекий и небезупречный. Граф вежливо улыбался и болтал с Тимом и Гертрудой, а глаза его застилала черная пелена. Он верил, что ядовитая горечь пройдет. Но боль, боль не исчезнет.
Он вспоминал завтрак с Гертрудой в маленьком итальянском ресторанчике на Уордор-стрит на другой день после того, как Гертруда отказалась от намерения выйти за Тима. Тогда она не сказала Графу о разрыве с Тимом, но он понял это и обрадовался. И, оказавшись свободной, она первым делом встретилась с ним. Минуты того tête-à-tête были, возможно, счастливейшими в жизни Графа и, как он видел теперь, его последними счастливейшими минутами, концом его счастья.
Был вечер, около семи часов. Жаркий, с отдаленными раскатами грома день завершился легким серебряным дождиком, который сейчас нежно и ровно шелестел за закрытыми окнами. Анна писала заявление о приеме на работу, когда в дверь неожиданно позвонил Питер. Она предложила свою кандидатуру на место временного преподавателя и получила извещение о наличии вакансии учителя французского в школе в Эдмонтоне, которая, однако, откроется не раньше января. Анна не могла истолковать его явное волнение, но на сей раз она даже и не подумала, что оно означает желание объясниться в любви.
— И ужасное? Что ужасное, Питер? Да говорите же, что случилось?
Он подошел к окну, постоял, не поворачиваясь к ней, словно пытаясь успокоиться. Его волосы были темными от дождя и прилипли длинными темными нитями к вороту белой рубашки. Мокрый плащ он бросил на пол в прихожей. От бегущих туч по комнате двигались тени, и, когда он повернулся к ней, на его лицо, словно багровый отсвет садящегося солнца, легло выражение не столько ужаса, сколько почти торжествующего изумления. Он прислонился спиной к окну.
— Случилось нечто из ряда вон. Но это не может быть правдой.
— Питер, что именно? Вы меня тревожите, пугаете.
— Не надо пугаться!
Секунду он смотрел на нее своим светлым прозрачным кротким взглядом, столь ей знакомым и заставлявшим ее сердце стремиться к нему. Затем пылающая маска вернулась на его лицо, и оно исказилось от сдерживаемого возбуждения.
— Что?
— Слушайте, — проговорил он, — это так невероятно… и я не знаю, что делать… Вчера вечером, довольно уже поздно, мне позвонил Манфред и попросил зайти, я пошел, потому что… понял, он хочет сказать что-то важное.
— Так… продолжайте… — Анна сидела в кресле, не сводя с него глаз.
— И вот что он рассказал: Эд Роупер был в Париже. И когда он был там, он встретил в баре некоего Джимми Роуленда, друга Тима Рида…
— Так?
— И этот Роуленд рассказал Эду, что… что… Ох, трудно поверить…
— Договаривайте же!
— Что у Тима есть любовница, о которой он никогда ничего не говорил Гертруде и с которой продолжает встречаться… и… и… он с этой девицей сговорились: Тим женится на деньгах и будет продолжать содержать свою любовницу…
Анна ждала, что он скажет еще. Но Питер молчал, вновь прислонясь спиной к оконной раме и едва не выдавив ее. Позади него солнце пыталось пробиться сквозь дождь.
— Это все? — спросила наконец Анна.
— Разве этого не достаточно?
— Я имею в виду, — сказала она, — что, если это просто история, рассказанная кем-то в баре, тогда ей ни в коем случае нельзя верить. Это или ложь, или заблуждение. Меня удивляет, что… что Эд Роупер вообще повторяет ее… а Манфред так серьезно воспринимает… и…
— Как они могут не повторять или не обращать внимания? Конечно, это, возможно, вздор, но…
— Да, — медленно проговорила Анна, — конечно, нельзя… оставить это так… не попробовать разобраться.
Теперь Анна поняла, отчего пылало лицо Питера. Сколько бы он ни осуждал себя за это, разве мог он не радоваться этому ужасу? Если это было концом союза Гертруды и Тима.
— Кто-нибудь занялся этим? — спросила она. — Кто-нибудь знает, кто эта тайная любовница? Кто-нибудь рассказал Гертруде?
— Нет, разумеется, нет. Эд Роупер был совершенно ошеломлен и просто рассказал Манфреду, а Манфред мне, только мне. Манфред чувствует, надо что-то делать, но не может ничего придумать. Предложил мне пойти к вам.
— Но вы не сказали, известны хоть какие-то факты? Все это так невероятно, так нелепо. Где сейчас этот Роуленд, он?..
— Он исчез, в том-то и дело. Видимо, не сидит на месте, темный тип, постоянного адреса не имеет.
— Понятно! Эд хорошо его знает?
— Сомневаюсь. Но Эд поверил ему, он не думает, что Роуленд все выдумал, и в конце концов, зачем это ему, у него нет на это причин.
— Откуда мы знаем? Он друг Тима?
— Да, но Эд считает, что он просто его собутыльник, в пабе познакомились. Роуленд знает обоих, и Тима, и девицу.
— А девица… кто она?
— Зовут Дейзи Баррет, она художница. Несомненно, она и Тим жили вместе много лет.
— И он не признался в этом Гертруде?
— Манфред совершенно уверен, что нет, но, конечно, ему не известно это наверняка, и в любом случае он же не мог говорить Гертруде о… об их замысле…
— И Тим от Гертруды возвращался к этой девице?
— Да. Так говорил Роуленд.
Если Тим, думала про себя Анна, рассказал Гертруде о своей давнишней связи, Гертруда, защищаясь, без сомнения так или иначе дала бы это понять Анне, тем более что так болезненно восприняла скептическое суждение Анны о Тиме. Она бы сказала: «Конечно, у Тима была какое-то время подружка, но он с ней расстался до того, как полюбил меня». А раз Гертруда ничего подобного не сказала, очень вероятно, что она не знает ни о какой такой девушке.
— Все слишком неясно, — заметила Анна.
Однако она быстро соображала. Тим и Дейзи, Гертруда и Питер. Неудивительно, что у Питера такой виновато-возбужденный вид.
Он резко отошел от окна и сел на диван, почти скрывшись за поднятыми коленями.
— Анна, можно чего-нибудь выпить, пожалуйста? Я сам не свой.
Анна медленно подошла к буфету и налила шерри. Протянула ему стакан; их руки не встретились. Она всегда следила за тем, чтобы невзначай не коснуться его. Потом сказала:
— Очень вероятно, что у него давно была любовница и он промолчал об этом. Но не могу поверить, чтобы он встречался с ней после женитьбы, а что касается замысла найти богатую жену, чтобы содержать любовницу, такое невозможно; это было бы безнравственно, а Тима не назовешь безнравственным. Думаю, он… прежде я вам не говорила…
— Что? — Граф нетерпеливо смотрел на нее.
«О, как он доволен!» — в отчаянии сказала она себе.
— Это только ощущение… думаю, что Тим просто из породы прирожденных лжецов, ему хочется, чтобы все было легко и мило, и он никогда не скажет неприятной правды, пока его не вынудят… он всегда находит убедительную отговорку, что, мол, это не имеет большого значения. Конечно, я могу ошибаться…
Питер, уже более сдержанно, сказал:
— Мне всегда нравился Тим, и я никогда… не давал ему никаких оценок… с точки зрения нравственности. С какой стати? Не мне кого-то судить…
Анна посмотрела в честные кроткие озадаченные глаза Питера и простонала про себя: «Только вот теперь придется. Но что же мы можем поделать? Случай просто дикий. Придется не обращать внимания. Это действительно не наше дело». Но Анна уже видела абсолютную необходимость все досконально узнать, проанализировать, докопаться до правды — правды, которая может разбить ее надежды. И которой она должна добиваться, как своего возлюбленного.
