Элизабет Гилберт - Есть, молиться, любить
Так что же с нами будет?
И почему меня это волнует?
Неужели я до сих пор не поняла, что бессмысленно беспокоиться о будущем?
И вот спустя какое-то время я отбросила все мысли и просто обняла Фелипе, пока он спал. Кажется, я влюбляюсь в него. А потом уснула рядом с ним, и мне приснились два очень ярких сна.
В обоих была моя гуру. В первом сне она сказала мне, что закрывает ашрамы и больше не будет выступать, учить и публиковать книги. Она выступила перед учениками в последний раз и сказала: «Я долго учила вас. Вы получили все, что нужно, чтобы стать свободными. Теперь пора вернуться в мир и начать жить счастливо».
Второй сон окончательно развеял мои сомнения. В нем мы с Фелипе ужинали в шикарном ресторане в Нью-Йорке. Перед нами стояло вкуснейшее угощение — отбивные из барашка, артишоки, хорошее вино, — и мы весело болтали и смеялись. Тут я посмотрела через зал и увидела Свамиджи, учителя моей гуру, который умер в тысяча девятьсот восемьдесят втором году. Но тут он был живой, собственной персоной в модном нью-йоркском ресторане. Он ужинал с друзьями, и, похоже, им тоже было очень весело. Мы переглянулись через зал, Свамиджи улыбнулся и отсалютовал мне бокалом.
А потом этот усохший индийский старичок, за жизнь не произнесший почти ни одного слова по-английски, очень отчетливо прошептал, обращаясь ко мне с другого конца зала:
Наслаждайся.
105
Я очень давно не виделась с Кетутом Лийером. Роман с Фелипе и попытки найти дом для Вайан положили конец нашим долгим бесцельным разговорам на духовные темы на крылечке. Я пару раз заезжала к нему поздороваться и завезти Ниомо фрукты в подарок, но как следует пообщаться не удавалось с июня. Правда, когда я пытаюсь извиниться перед Кетутом за свое исчезновение, он смеется, как человек, которому уже известна разгадка всех ребусов вселенной, и отвечает:
— Все складывается просто идеально, Лисс.
И все же я скучаю по старику, поэтому сегодня утром заехала, чтобы посидеть у него подольше. Он просиял, увидев меня, и как обычно сказал:
— Рад познакомиться!
(Я так его и не переучила.)
— Я тоже рада видеть тебя, Кетут.
— Ты скоро уезжаешь, Лисс?
— Да, Кетут. Меньше чем через две недели. Поэтому я и пришла сегодня. Хотела поблагодарить тебя за все, что ты для меня сделал. Если бы не ты, я бы и не вернулась на Бали.
— Ты все равно бы вернулась, — ответил он без сомнения и без излишней торжественности. — Ты делаешь медитацию четырех братьев, которой я тебя учил?
— Да.
— А медитацию, которой тебя научила индийская гуру?
— Да.
— Тебе по-прежнему снятся кошмары?
— Нет.
— Ты счастлива, что нашла Бога?
— Очень.
— Любишь своего нового бойфренда?
— Кажется, да. Да.
— Тогда ты должна его баловать. И он должен баловать тебя.
— Хорошо, — пообещала я.
— Ты мой хороший друг. Лучше, чем друг. Ты мне как дочь, — сказал Кетут. («Не то что Шэрон…») — Когда я умру, приезжай на Бали, посмотришь мою кремацию. Церемония кремации на Бали — это очень весело, тебе понравится.
— Ладно, — снова пообещала я, растрогавшись чуть ли не до слез.
— И сделай доброе дело. Если кто из твоих друзей приедет на Бали, пусть приходят ко мне за предсказанием по руке — у меня в кармане совсем пусто с тех пор, как взорвались те бомбы. Хочешь пойти со мной на благословение младенца?
Так я и оказалась на церемонии благословения младенца, которому исполнилось полгода. В этом возрасте ребенок готов впервые коснуться земли. Балинезийцы не разрешают детям дотрагиваться до земли в первые полгода жизни, так как новорожденные считаются богами, посланными с небес, а богам не пристало ползать по полу, где валяются обрезки ногтей и сигаретные окурки. Поэтому первые полгода детей на Бали везде носят на руках и боготворят, как маленьких небожителей. Если младенец умирает прежде, чем ему исполняется шесть месяцев, устраивают особую церемонию кремации, а пепел не хоронят на кладбище, так как считается, что ребенок так и не стал человеком, а был в своей жизни лишь богом. Но если ребенок доживает до полугода, проводится пышная церемония, его наконец ставят ножками на землю, и малый становится одним из человеческой расы.
Сегодняшняя церемония состоялась в доме одного из соседей Кетута. Благословляли девочку по прозвищу Путу. Ее родителями были красивая девочка-подросток и не менее красивый мальчик столь же нежного возраста, внук двоюродного брата Кетута или что-то вроде того. Ради церемонии Кетут нарядился в свое лучшее платье — белый атласный саронг, отороченный золотом, и белый пиджак с длинными рукавами, застегнутый на все пуговицы, с воротником-стойкой. В таком одеянии Кетут стал похож на вокзального носильщика или дворецкого в роскошном отеле. Вокруг головы он обернул белый тюрбан. Кетут с гордостью продемонстрировал мне свои руки, унизанные золотыми кольцами и магическими драгоценными камнями, — всего около семи колец. И все наделены волшебной силой. Еще у Кетута был медный колокольчик его отца, призывающий духов. Он попросил меня побольше его пофотографировать.
Мы вместе пошли в дом его соседа. Он был довольно далеко, и часть пути пришлось идти по людной главной улице. За четыре месяца на Бали я ни разу не видела, чтобы Кетут выходил из своего дому. И мне было не по себе смотреть, как он идет по шоссе, обгоняемый несущимися автомобилями и безумными мотоциклами. Он казался таким маленьким и хрупким. Ему было совсем не место на современной запруженной улице, среди ревущих автомобильных гудков. Мне почему-то захотелось плакать, впрочем, я и так сегодня слишком расчувствовалась…
Когда мы пришли, в доме соседа уже собралось около сорока гостей, а на семейном алтаре громоздились подношения: груды плетеных корзинок из пальмовых листьев, наполненные рисом, цветами, благовониями, жареными поросятами, гусями и курами, кокосами и бумажными деньгами, трепыхавшимися на ветру. Все гости были разодеты в свои самые элегантные шелковые и кружевные наряды. И я на фоне всего этого великолепия — одетая по-простецки, вспотевшая от катания на велосипеде, в позорной мятой майке. Но если бы вы были белой женщиной, которая ввалилась на праздник одетая черт знает как и без приглашения, вы были бы рады получить такой прием, какой получила я. Все дружелюбно мне заулыбались, после чего перестали обращать на меня всякое внимание и перешли к той части праздника, где все сидят и разглядывают чужие наряды.
Церемония под руководством Кетута длилась несколько часов. Объяснить происходящее мог бы лишь антрополог и команда переводчиков, однако некоторые ритуалы были мне знакомы — по рассказам Кетута и прочитанным книжкам. Во время первого этапа благословения отец держал на руках малышку, а мать — куклу, запеленатый кокос, напоминающий новорожденного. Кокос освятили и окропили святой водой, как настоящего ребенка, а потом положили на землю, перед тем как ее впервые коснулась нога малышки. Это было сделано для того, чтобы одурачить демонов, которые набросились на куклу и не тронули настоящего ребенка.
Однако, прежде чем ребенка поставили на землю, Кетут еще несколько часов распевал мантры. Он звонил в свой колокольчик и затягивал бесконечную молитву, а юные родители светились от радости и гордости. Гости приходили и уходили, сновали по двору, сплетничали, наблюдали за церемонией, дарили подарки и уходили по другим делам. Их присутствие выглядело до странного обычным на фоне торжественности древних ритуалов: с одной стороны, атмосфера строгая, как в церкви, с другой — ни дать ни взять пикник на заднем дворе. Кетут пел малышке чудесные мантры, преисполненные священным духом и в то же время нежностью. Мать держала ребенка на руках, а Кетут тем временем помахивал перед его носом разными лакомствами, фруктами, цветами, водой, колокольчиками, жареным куриным крылышком, кусочком свиного мяса, раскрытым кокосом… Каждый новый предмет сопровождался мантрой. Малышка смеялась и хлопала в ладоши, Кетут тоже смеялся и продолжал петь. Я представила, что он может говорить: — У-у-у-у… малышка, вот тебе жареная курица! В один прекрасный день ты полюбишь это лакомство, и, надеюсь, его у тебя будет в достатке! У-у-у-у… малышка, вот комочек вареного риса, пусть у тебя всегда будет столько риса, сколько пожелаешь, пусть рис всегда будет сыпаться с неба. У-у-у-у… а вот кокос, смотри, как смешно он выглядит. Однажды ты сможешь есть сколько угодно кокосов! У-у-у-у… а вот твоя семья, ты только посмотри, как они тебя обожают! У-у-у-у… малышка, вся вселенная обожает тебя. Ты самая лучшая! Наш милый зайчик! Красавица и ненаглядница! У-у-у-у малышка, наша маленькая принцесса, счастье наше…
Все гости церемонии получили благословение в виде цветочных лепестков, смоченных святой водой. Члены семьи по очереди передавали ребенка друг другу, агукали ей, пока Кетут пел древние мантры. Даже мне разрешили немножко подержать малышку — мне, в моих джинсах, — и я прошептала ей собственное напутствие, пока все распевали хором. «Удачи, — сказала я. — Будь храброй девочкой». Жара стояла нещадная, даже в тени. Юная мама в соблазнительном бюстье под прозрачной кружевной рубашкой вся вспотела. Молодой отец, который будто не способен был придать лицу иное выражение, кроме сияющей гордой улыбки, тоже был весь потный. Бабульки обмахивались, присаживались, когда уставали, потом снова поднимались и суетились вокруг жертвенных жареных поросят, отгоняя собак Все то с интересом наблюдали за действом, то теряли интерес, утомлялись, начинали смеяться, а потом снова становились серьезными. Но Кетут и малышка были полностью поглощены своим совместным занятием, их внимание было приковано друг к другу. Весь день малышка не сводила глаз со старика врачевателя.
