Соучастники - Ли Уинни М.
– И я уже пять лет этим занимаюсь! – напомнила я ей. Мы посмеялись над моим прискорбным положением. – Господи, зачем я вообще пошла к этим людям на работу?
– Потому что ты это любишь, – сказала Карен. – Честное слово, самый счастливый вид у тебя бывает, когда ты говоришь о кино. И я в жизни не встречала человека, который знал бы о фильмах столько, сколько знаешь ты.
Мои родные не слишком щедры на похвалы, поэтому в устах сестры это был комплимент.
– Тебе же нравится, да? – Карен посмотрела на меня повнимательнее. – Работать с этими людьми?
Ответила я не сразу. Однозначного “да” тут и в помине не было. В последнее время я часто перерабатывала и хандрила. Но были и приятные моменты: перелет в Лос-Анджелес, участие в пробах, обсуждение соображений насчет сценария и осознание того, что их ценят, наблюдение за тем, как все сходится воедино в законченный фильм. И, разумеется, возможности сойтись с другими любителями кино: показы, вечеринки – и то, что представлялось мне важными событиями, вроде “Золотых глобусов”.
– Наверное, – вздохнула я. – Люди-то, конечно, с большими заскоками. А иной раз – и просто кошмар.
Тогда у меня мелькнула мысль рассказать сестре о том, что произошло с Хьюго в его доме в Беверли-Хиллз. Но я знала, что ее бухгалтерская голова примет в расчет только факты, потребует полной ясности. Зачем я вообще пошла в эту спальню? Почему больше никому об этом не рассказала? Если в конце концов ничего не было, то стоит ли, собственно, огород городить?
Мне не хотелось иметь дело с ее вопросами и теми беспомощными, неудовлетворительными ответами, которые мне бы пришлось давать, так что я просто промолчала.
– Ну, – сказала Карен, – надеюсь, у тебя получится пойти. Но, как сказала твоя начальница, – я уверена, что в будущем тебе представятся другие случаи.
Я в этом уверена не была. В киноиндустрии ничего определенного нет.
Но потом, на другой день, мой “блэкберри” просигналил о сообщении.
Смс от Хьюго, который тогда был в Англии.
Привет, мне удалось пристроить тебя на “Глобусы”. Покупай билет. С Рождеством.
Я села, потрясенная.
Радовалась ли я тому, что иду? Да. Но огорчалась ли я из-за того, что это дело рук Хьюго? Даже сильнее, чем радовалась.
Пять минут спустя Сильвия прислала мне письмо с той же новостью.
Я вдруг снова летела в Лос-Анджелес. На “Золотые глобусы”. И я понятия не имела, что мне надеть.
Глава 46
“Золотыми глобусами” Голливуд, расфуфыренный и хмельной, открывает наградной сезон нового года – с гедонистической прытью.
Наградной сезон – сам по себе индустрия. Голливуд проявляет всю свою суматошливость и самовлюбленность: видавшая виды машина – подхалимские материалы в прессе и закулисные братания – работает как хорошенько заведенные часы. Я стояла на красной ковровой дорожке “Золотых глобусов”, сменив зимний холод Нью-Йорка на ласковый, золотой калифорнийский вечер; ничего подобного за те пять лет, что я работала в киноиндустрии, я не видела.
Там, на красном ковре, мою грудную клетку стискивал расшитый бисером корсаж блестящего изумрудно-зеленого платья, которое я по этому поводу одолжила. Слово “одолжила” создает такое впечатление, как будто я постучалась в дверь к соседке и та любезно одолжила мне платье за пятнадцать тысяч долларов по душевной своей доброте. Но в Голливуде существует сложная подотрасль, в которой дизайнеры одалживают звездам платья, украшения, туфли и сумочки исключительно с тем, чтобы их вещи увидели на красном ковре.
Разумеется, крупным фирмам незачем было бы одалживать свои вещи безвестной ассистентке продюсера вроде меня. Но не очень именитые дизайнеры вполне могли увидеть тут выгоду – если получали фотографию их вещи на привлекательной молодой женщине на красном ковре “Золотых глобусов”. Мелкая рыбешка всегда где-то рядом кружит, ищет возможности заплыть в этот мутный пруд.
В итоге удалось пустить в ход серьезные связи Клайва. Как только я узнала новости от Хьюго и Сильвии, я написала Клайву в Лос-Анджелес смс. После первоначального ошаления – Ты идешь на “Глобусы”?! Боже мой, невероятно! – он объявил, что я могу остановиться у него. Он также совершенно спокойно заверил меня, что утрясет мой вечерний туалет.
У меня не было лишних сотен долларов на платье; на такое, которое я бы надела один раз в жизни, – уж точно. Да и зачем покупать платье, если можно заполучить его бесплатно?
Поэтому Клайв спросил, чего я хочу – “никаких оборок, никаких бантов, ничего розового”, – и обзвонил пресс-агентов, представлявших дизайнеров. “Слушай, размер у нее стандартный, она ослепительная азиатская женщина. Большинство вещей на ней будет хорошо смотреться”.
За неделю до “Глобусов” Клайв прислал мне снимки и попросил меня выбрать три платья, что я быстренько и сделала. Одно из этих платьев уже было в Нью-Йорке, и я отправилась в Гармент, чтобы его примерить.
Так и получилось, что я надела на “Глобусы” эту голубовато-зеленую мечту: зеленый бисер на изумрудно-зеленом корсаже, воротник-хомут, элегантная ниспадающая юбка, переходящая в малюсенький шлейф.
Вот туфли на вечер мне купить пришлось; я нашла их, сходив в “Сенчери 21” – сандалии на шпильке за триста долларов, со скидкой вышло семьдесят. Все равно дороже, чем я обычно плачу за туфли, но я решила, что случай особый.
Об украшениях я не очень-то думала, пока не приземлилась в Лос-Анджелесе за три дня до “Глобусов” – и не запаниковала. Снова позвонила Клайву. Тот снова сделал несколько звонков.
– После того как я тебя причешу и накрашу, беги в “Шато Мармон”. Мой друг Диего в тридцать седьмом номере даст тебе кое-что примерить.
Ох, снова “Мармон” херов.
Это было похоже на какую-то люксовую игру в находилки; за несколько часов до начала “Глобусов” я вошла в номер, где сидел худой налаченный мужчина: из густо намазанных гелем волос взбит дикий кок, с левого уха свисает серьга. Он сидел за столиком, на котором с темно-серой бархатной витрины сверкали многочисленные украшения – ожерелья, браслеты, серьги, кольца.
– Здравствуйте, я Сара, подруга Клайва. Вы… Диего? – спросила я.
Он улыбнулся мне.
– Кто с Клайвом дружит – того люблю.
Он указал на свой товар.
– Так, чувиха, чего хочешь?
– Я могу взять… любые?
Украшения сияли. Ничего такого роскошного я никогда не носила.
Диего как ни в чем ни бывало пожал плечами.
– Ага, для этого они тут и лежат. Они будут лучше смотреться на красном ковре, чем запрятанными у меня в ящик. Все, что захочешь, – на этот вечер твое.
Я подумала, нет ли тут какого подвоха, – но Клайв бы точно об этом сказал заранее. Я благоговейно перебрала несколько ожерелий и примерила их перед зеркалом. В конце концов я выбрала изящное ожерелье-воротник и кольцо: и то и другое – элегантное, инкрустированное бриллиантами, невозможное.
– Давай-ка я их теперь быстренько оценю, а ты распишешься.
Не вполне понимая, что происходит, я наблюдала за тем, что для него, кажется, было довольно обыденной процедурой. Диего выхватил блокнотик, еще раз взглянул на взятые мной украшения и набросал несколько строчек.
– Так, подруга, можешь тут расписаться?
Он оценил взятые мной украшения: ожерелье в пятнадцать тысяч долларов, кольцо в семь.
– Что это значит? – спросила я, внутренне сжавшись при виде цифр. Это был весьма существенный кусок моей годовой зарплаты.
– Что ты будешь нести ответственность, если они пропадут.
– Ага. Ясно, – сказала я.
Одолеваемая тошнотой, взяла ручку и расписалась над пунктиром – двадцать две тысячи долларов. Без проблем. У меня было такое чувство, что желудок вот-вот откажет.
– Напомни, от какого ты фильма? – вскользь спросил Диего.
– “Твердая холодная синева”, – сказала я, собрав ошметки гордости.
Он посмотрел на меня пустыми глазами.
– Это независимый фильм, – пояснила я. – Прокатчик – Сэмми Левковиц.
