Анатолий Иванов - Повитель
На этот раз Григорий, кажется, даже не слышал его жалобного голоса.
— Свежей травы положи в кошевку, — сказал Бородин, принимая вожжи.
Однако путь председателя был пока недалек: от конюшни до дому. Въехав в ограду, Григорий остановился возле сарая, отпустил чересседельник, бросил под ноги коню почти всю траву, что была в кошевке, и вошел в дом. Не раздеваясь, лег на кровать, повернулся лицом к стене. И лежал так долго, часа три. Затем встал. Анисья начала было собирать в кухне на стол, но Григорий, не говоря ни слова, вышел из дому.
Лошадь привычно стояла на том месте, где ее оставил Бородин. Снова подтянув чересседельник, Григорий скрылся в сарае, снял со стены небольшую косу и привязал ее к ходку. Затем опять исчез в сарае. На этот раз подошел к дровяной поленнице и вытащил из-за нее обрез…
Из деревни выехал не спеша. Сидя в плетеной коробке, он, как обычно, угрюмо поглядывал из-под надвинутой на самые глаза засаленной фуражки с высоким околышем. Но едва миновал бор, принялся нахлестывать лошадь. Скоро спина откормленного мерина залоснилась и с крутых боков начали отваливаться клочья пены. Подъехав к Волчьей пади с другой стороны, Григорий натянул вожжи. Мерин пошел быстрым шагом, тяжело раздувая бока. Григорий внимательно оглядывал придорожные кустарники. Сразу же за ними начинались топкие болота, поросшие низким корявым осинником, чахоточной ольхой с длинными ржавыми листьями. Через болота петляла более или менее надежная тропинка. Григорию эту тропинку показывал в свое время покойный отец. До того как стать председателем, Бородин часто пользовался ею. Но в последние годы пешком он не ходил, разве что от дому до конторы. Поэтому забыл, где тропинка выходила на дорогу. Помнил только, что рос там большой развесистый куст калины, который каждую осень покрывался тяжелыми гроздьями крупных желтовато-янтарных ягод.
Наконец Григорий увидел этот куст. Остановив коня, он слез с ходка и подошел к кусту. Притоптанная трава говорила о том, что здесь изредка проходил кто-то, что это и есть конец тропинки, которая начиналась неподалеку от деревни.
Возвратясь к ходку, Григорий поехал дальше. Но удостоверясь, что следом никто не едет, круто свернул с дороги и очутился на небольшой лужайке, отгороженной от дороги густым молодым березничком.
Здесь Григорий опять остановился, слез с ходка и привязал лошадь к дереву. Потом взял косу, скинул пиджак и начал неторопливо косить траву.
Солнце катилось уже книзу, и жара начала спадать. Выкосив большой круг, Григорий собрал тяжелую траву в одну кучу, бросил сверху косу и прислушался.
Кругом стояла тишина.
Григорий медленно подошел к ходку, надел пиджак. Еще постоял, еще послушал. И, сунув руку в нередок плетеною коробка, выхватил оттуда обрез.
С этой секунды его спокойствия как не бывало. Чуть перегнувшись, он отбежал в сторону и там, где березничок был пореже, продрался сквозь него, перебежал дорогу и очутился возле калинового куста. Здесь немного отдышался и торопливо пошел в глубь пади, внимательно следя, чтобы не сбиться с тропинки, чуть заметной среди невысокой, мирно зеленеющей травки. Вспоминал полузабытые приметы, которым учил его в былое время отец, и, казалось, слышал даже временами его голос: «Ошибешься одной приметкой, ступишь в сторону — и готов. Проглотит Волчья падь — и поминай как звали. На то она Волчья…»
Шел Григорий минут двадцать. Иногда останавливался, осматривал заросли кустарника, росшего по сторонам. И шагал дальше. Наконец Бородин, очевидно, нашел то, что искал. Тропинка нырнула в густой осинник и в самой середине зарослей круто поворачивала в сторону, снова выбегая на чистое место, поросшее все той же нежной ярко-зеленой травкой.
На повороте Григорий, не сходя с тропинки, протянул руку, схватился за ветви ближайшей осины. И только потом осторожно сделал несколько шагов в сторону, пробуя твердость почвы под ногой.
Над головой тучей вились комары. Но Григорий не обращал на них внимания. Вытащив из кармана нож, он срезал несколько веток и кинул их себе под ноги. Потом крепко-накрепко прикрутил шпагатом обрез к осиновому стволу на высоте своей груди, направив ствол в сторону тропинки.
Когда-то отец учил Григория ставить самострелы на медведей.
И вот Григорию пригодилась эта наука…
Через четверть часа он торопливо шагал обратно, забывая даже об опасности. У калинового куста остановился, оглянулся. Перемахнув через дорогу, быстро скидал в коробок накошенную траву, выехал на дорогу и направил коня в сторону летнего лагеря для скота.
Только теперь Григорий почувствовал, как нажгли ему шею и лицо болотные комары. Он то и дело тер затылок жесткой, заскорузлой ладонью, а подъехав к небольшой речке, через которую был перекинут полусгнивший расшатанный мостик, слез с ходка и умылся холодной ключевой водой. Жгучая боль от комариных укусов стала тише.
Бородин сел возле мостика на берегу и закурил. Лагерь был рядом, за невысокими зарослями ветел, которые окаймляли речушку. Григорий сидел, закрыв глаза, слушая, как беззлобно переругиваются доярки.
И вдруг Григорий вздрогнул всем телом. Неожиданно ударила мысль: «А что, если черт понесет кого через падь? Едва заденет он ногой туго натянутый поперек тропинки шнур, скрытый в траве, грохнет выстрел, предназначенный для другого…»
Григорий быстро поднялся на ноги, подошел к ходку…
… Больше часа Бородин ходил вместе с Ракитиным по лагерю и с тревогой думал: «День клонится к вечеру, скоро солнце сядет…»
Наконец новый лагерь осмотрели, и Григорий глухо спросил у Ракитина:
— Домой поедешь? Время к ночи…
— Поедем, если по пути.
Григорий ответил:
— Не совсем… рожь там обкашивают… глянуть надо…
— Ну, тогда я пешком, напрямик.
— Нет, чего же… подвезу хоть немного. Садись.
Ракитин сел в ходок. Григорий проговорил:
— Вот ведь какое дело… Чего-то еще хотел я…
В это время из-под навеса вышла доярка Настя Тимофеева, и Григорий, ударив себя тыльной стороной ладони по лбу, опять воскликнул, но совершенно другим тоном:
— Вот ведь какое дело!.. Настя! Садись сзади, поедем…
— Куда?
— Садись, говорю, дело есть для тебя…
Дела никакого не было, и зачем брал с собой Настю, Григорий тоже не знал. Однако чувствовал, что надо взять…
Григорий вроде только-только тронул коня, а Ракитин вдруг сказал:
— Ну, ты на ржище, что ли?
Высокий калиновый куст был недалеко. Несколько мгновений Григорий молчал, не зная, что отвечать. Потом проговорил то же, что и перед выездом:
— Завтра убираем рожь, так я хочу проверить, как обкосили массив…
— Тогда останови, я через падь — и дома.
Тихон соскочил с ходка и зашагал по тропинке. Григорий, онемев, смотрел ему вслед широко открытыми глазами. В чувство его привела Настя Тимофеева.
— Чего ты уставился? Пусть он идет себе, — сказала она, усаживаясь на место Ракитина. — Поедем, что ли.
До сих пор все шло по задуманному утром плану. Вот Ракитин уже шагает навстречу своей смерти. В момент выстрела Григорий будет около массива ржи, где должен находиться и Туманов. Конечно, выстрел услышат в лагере, и, может быть, в деревне, труп найдут и заговорят: Бородин отомстил. А у него свидетели — Настя, Туманов. Они вынуждены будут сказать: нет, Бородин в это время был вот где.
Так думал Григорий, когда утром лежал на кровати лицом к стене, но все время ему казалось, что есть в его плане уязвимое место. Какое — так и не мог понять. А сейчас, глядя вслед удаляющемуся по тропинке Ракитину, вдруг подумал, что все его уловки не нужны. Ведь, обнаружив самострел, и так поймут, что стрелял не Бородин. Но всем покажется странным и подозрительным, что он назначил в этот день кузнеца обкашивать полосы. Спросят, зачем назначал? Скажут: ага, значит… Постой, что же это получается?..
Бородин совсем запутался в своих мыслях. Ракитина уже не было видно, а Григорий все еще бессмысленно смотрел ему вслед.
Лошадь рванула с места. А Григорий лихорадочно думал: «Ведь в самом деле… дознаются, если… Не так надо бы… Не так…» И вдруг, застонав, он сунул вожжи Насте Тимофеевой, на ходу выбросился из дрожек. Вскочил с земли, побежал, прихрамывая, назад, хрипло закричал, размахивая руками:
— Ти-и-ха-а-ан!!
Ракитин не успел уйти далеко. Услышав крик, он вернулся, с удивлением посмотрел на красное потное лицо Григория.
— Чего тут случилось? — спросил Тихон.
А Бородин не знал, что теперь говорить. Присел на землю и промолвил совсем уж не к месту:
— Закуривай… значит…
И стал трясущимися руками шарить по карманам. Но кисета не находил.
Ракитин молча протянул ему свой.
Глотнув несколько раз подряд табачного дыма, Григорий сказал уже более или менее спокойно:
— Раздумал я на ржище ехать… Чего тебе, думаю, по болоту шагать… Поехали!
