Эрвин Штритматтер - Оле Бинкоп
В зале танцоры протирают подметки. Теперь пустилось в пляс и старшее поколение. Хульда Трампель оттаскивает мужа от стойки:
— Эвальд!
— Чего тебе?
— Пошли танцевать.
— Кха-кха, пошли, только не скачи так.
— Значит, не хочешь?
— Кха-кха, хочу, хочу!
Софи Буммель притоптывает, прихлопывает и смеется. Отчего же ей и не посмеяться! Зубы у нее теперь есть. Франц Буммель доверху полон яблочным вином. Он похлопывает жену, как лошадь по крупу.
— Молодец, лошадка, молодец! Мы выиграли!
Герта Буллерт нежно льнет к измятой рубахе Зигеля. И слушает. Ибо Зигель читает лекцию.
— Танцы — это культ! Во-первых, интересно, во-вторых, поучительно. У примитивных народов танец — своего рода первый шаг к размножению.
Герта вполне счастлива.
— Ах, как хорошо, когда так много знаешь!
Мампе приканчивает третью бутылку яблочного. Да и Герман что-то начал покачиваться в такт музыке.
— А Иисус танцевал в Кане Галилейской?
— Было дело, но только вальс. — Мампе вычитал это в какой-то масонской брошюрке.
Герман приглашает фрау Штамм. Она даже больше чем мадонна. Этот пробор! Эта милая, непорочная улыбка!
Но всех счастливей третья пара — Оле и Мертке. Они танцуют вместе уже десятый танец. Не говоря друг другу ни слова. Да и о чем говорить? Мертке выбрала Оле. Танцем они убивают сомнения. Они пожимают друг другу руки и этим пожатием говорят все, что чувствовали и чувствуют сейчас:
«Я напрасно обидела тебя».
«Я не помню обиды».
«Это было летом».
«Лето сейчас».
«Какой ты молодой, ты моложе всех».
«Какая ты хорошая, ты лучше всех».
Готгельф Мишер тащит к эстраде пиво и водку. Пусть музыканты пропустят глоток. Трубач исполняет туш. Заказной вальс. «В честь того, кто подносит нам щедрой рукой». Подносит Серно.
Молодежь становится в круг. Хлопает, потеет, топает и приплясывает. Оле с Мертке отходят в сторону. Пусть все, кому охота, почтят Серно. Оле этого делать не станет.
И вот в зал является толстый Серно. Он снял пиджак. На руке у него повисла незнакомка — туфли на гвоздиках, чулки без шва, платье с глубоким вырезом на спине, подсиненные волосы похожи на линялую рубашку. Музыканты вскинули трубы. Серно выходит в круг. Он танцует вальс — круг налево, налево, налево…
На выбритом черепе Оле поблескивают капельки пота. Улыбка сбегает с его лица. Он стоит и не сводит глаз, женщина в синем… Где он видел эту спину? Эти чуть развернутые наружу ступни? В зале шепоток. Ветерком перебегает по залу имя — из уст в уста. Сотни взглядов устремлены на Оле. Это его жена танцует вальс. Озноб сотрясает Оле.
Аннгрет видит, что Оле стоит рядом с Мертке, и, оставив своего партнера, идет к нему.
— Нет, — кричит Оле. — Нет, нет!
По залу идет прежняя его жизнь, прежняя жизнь идет на высоких гвоздиках. Оле наклоняется к Мертке и крепко ее обнимает. «Спаси меня, Мертке, спаси!»
49Аннгрет прибыла в деревню за два дня до праздника урожая. Брат встретил ее в рыбацком домишке меж двух озер.
— Зачем пожаловала, сестрица?
Сестрица приехала из-за судебного разбирательства.
Аннгрет одаривает детей бананами. Желтые приторные колбаски из-за океана. Брату она привезла западные сигары, черные, как кровяная колбаса, и в серебряной обертке: обертка с тропиками, обертка с пустыней, обертка с джунглями.
Жена Анкена получила маленькую коробочку пестрей павлина снаружи, дороже золота внутри. Она сорвала крышку.
— Ах, ко-офе! Кофе и у нас есть.
Аннгрет обиженно:
— Не думаю. Это экстра-кофе. Кофе, действующий по-западному — не только на голову, но и на душу. Незабываемые ощущения!
Аннгрет сновала по дому и по саду. Ах, какие низкие комнаты! Какие голые деревья! Она привыкла к другим садам, где полно травы.
— А если трава перерастет, мне велят ее подрезать.
— Ты, значит, там в услужении?
— Ну конечно, я резала электричеством. А потом выбрасывала.
— Что выбрасывала, сено?
— На Западе оно не нужно.
Странно, брат ее никогда бы с этим не свыкся.
Целый день Аннгрет болтает и бахвалится. Вечером идет к Серно — передать ему привет от Рамша.
— От Рамша?
— Он скоро вернется. — Указание из-за океана. Межконтинентальные решения.
— Больше этот обманщик ничего не передавал?
Наступил праздник урожая. Аннгрет пошла с братом на танцы. Надо же на людей посмотреть и себя показать.
Прошел месяц. Аннгрет без дела слонялась по деревне, всегда разряженная, мягкие руки намазаны пахучим кремом.
— А тебе не пора назад? — тревожился Анкен.
Нет, Аннгрет решила еще подзадержаться.
Анкен опасался неприятностей. Государство зорко следит за подозрительными западными штучками.
— Ехала бы ты с богом.
Аннгрет не уезжала. Вечером она даже пошла на деревню к Серно. Она забыла передать ему еще кое-что. И начала отсчитывать бумажки перед изумленным толстяком.
— За машину, ты ведь помнишь.
Рамш за железным занавесом места себе не находил, когда узнал, что у Серно конфисковали машину. Пусть это будет возмещением убытков.
Серно чуть снова не обратился к богу.
— Есть еще братья во Христе!
Час был поздний. Тощая жена Серно зевала, распяливая рот, как печную топку. Но можно ли оставить мужа и гостью вдвоем? Аннгрет только и знает, что подмигивать. А Серно уже вышел из-под божьей опеки.
— Ах, Запад, Запад! Там ведь тоже по-всякому живут! — Какая-то тайная думка есть у Аннгрет.
— Давай выкладывай!
У брата так тесно — жена, дети, и рыбой воняет.
Серно ощупывает деньги в кармане. Ладно, пусть Аннгрет перебирается к ним.
Фрида Симсон вызвала Аннгрет к себе:
— У тебя виза еще не истекла?
— Ах, нет! — И вообще не хочет ли Фрида хоть немножечко ее выслушать? Аннгрет рассказывает длинную историю, пропитанную слезами, приправленную чувствами. Она делает Фриду поверенной своих тайн. Secret, конечно! Фрида обещает молчать! И курит от возбуждения сигарету за сигаретой. На нее оказывали идеологический нажим. Теперь с этим покончено.
Аннгрет расхаживает по деревне в ослепительном западном ореоле. Она охотно заводит разговоры с местными сплетницами и охотно отвечает на их расспросы.
Аннгрет наносит визит семейству Тимпе. Не пугайтесь, мои дорогие, ее привели сюда воспоминания. Ведь когда-то она жила в этом доме.
Аннгрет одаривает детей:
— Увы, увы, местные конфеты! — Не могла же она мешками тащить через границу западные сласти.
Она ходит по комнатам.
— Здесь стоял мой буфет. Там — пианино. Кстати, а где оно сейчас?
Они с Тимпе курят американские сигареты. Последняя пачка из ее запасов. Недоверчивость Тимпе уносится вместе с голубым дымком сигареты.
— А как живут скотники на Западе?
— Как в раю! У коров вымя до полу.
— Почасовая оплата или участие в прибылях?
Аннгрет, не растерявшись:
— Шесть марок в час.
— А жилье?
— С ванной и уборной.
Аннгрет уходит. Накрашенная, раздушенная! Тимпе в полном восхищении:
— Ну и бабец! Не диво, что она бросила этого быка Оле.
Как-то раз Серно задает Аннгрет неожиданный вопрос:
— А что там поделывает Рамш? Не вижу я, чтоб он тебе писал.
Но теперь Аннгрет врет уже без всякого повода. Одна ложь влечет за собой другую. Письма от Рамша? Такого уговора у них не было. У нее здесь свои дела. Рамш не станет ее компрометировать. Gentlemanlike.[78]
50Когда Аннгрет последовала за Рамшем на Запад, она убедилась, что дела у него на мази и без магазина, и без конторы, и без лесопильни. Встречи в маленьких кафе и пивнушках. Бумаги в яично-желтых папках. Явное и тайное участие в предприятиях.
Без особой радости встретил он жену Оле:
— Хелло, Аннгрет. I am glad.[79]
Он взял ее по старой памяти, но без клятв и любовных восторгов. Он взял и ее деньги, деньги с пропавшей сберкнижки Оле.
Аннгрет поселилась в отеле. Наличность быстро таяла.
— Тебе надо подыскать какой-нибудь job, — сказал Рамш.
А что это такое?
Просто-напросто работа.
Аннгрет нашла себе крестьянскую работу. Другой она не была обучена. Она полола сорняки в садоводствах (было время, когда Софи Буммель полола для Аннгрет). Она поливала грядки, собирала овощи. И снимала угол у хозяев.
О том ли она мечтала? Рамш показывался редко: дела, дела! Как-то она пришла к нему в воскресенье. Он лежал на диване, окруженный густым облаком винного перегара. Лоб недоучившегося медика уперся в стену неудач, и медик задумался о прошлом.
— Скажи-ка, сколько коров стояло у меня в хлеву?
— Пятнадцать, а то и двадцать. — Аннгрет пришлись по сердцу разговоры о родине.
