Владимир Корнев - Нео-Буратино
— Иди за стойку. Потом отчитаешься за пропажу продуктов.
За стойкой бара начинающего драматурга заменяла уборщица Марфа. Он привычно занял свое место, закружился с бутылками и бокалами и даже не заметил, как в кафе опять наведались рэкетиры взимать дань.
— Господа, но я же уже заплатил за два последних месяца! — оправдывался напуганный хозяин.
— Само собой, но нас это не греет. Власть поменялась, понял? Короче, с тебя по новой, — объяснил главный, иллюстрируя свою речь профессиональной распальцовкой.
— Ах, так! — воскликнул Гвидон и побежал по направлению к подсобке.
Бандиты переглянулись: «В курсах. Он уже не придет!»
Но осмелевший Гвидон решил, что это уже полный беспредел, и, прихватив две настоящие шпаги, висевшие на бутафорских латах рыцаря в холле, выскочил в центр зала. Такого расклада братки не предвидели. Артист, подобно какому-нибудь Фанфану-Тюльпану, бросил один клинок самому крупному (чего-чего, а фехтовать Гвидона в театральном институте научили виртуозно):
— Ну вы, пальцатые, защищайтесь!
Амбал едва поймал клинок и неуклюже ухватил обеими ручищами. Он явно не знал, что делать дальше, а Гвидон, приняв позу, начал устрашающе размахивать шпагой. Гвидон явно провоцировал непрошеного гостя на поединок, подзадоривая его на контрасте репликами в духе Гольдони, сдобренными забористым отечественным словцом:
— Я вас вычеркиваю из списка приглашенных на Рождество! Ну, давайте, сударь, смелее! Смелее, мать твою!
Широкоплечий напрягся со шпагой в руках.
Кто-то из братков посоветовал своему корешу:
— Да брось ты, Секач: не видишь, он отморозок. Валить надо отсюда. Пускай отдыхает, а то распрыгался тут, Д’Артаньян хренов… Я его сам потом машиной перееду.
Бандиты организованно ретировались, причем Секач осторожно пятился к дверям, не выпуская из рук шпаги, — бросил ее у самого выхода.
Безруков восхитился:
— У вас такой неустрашимый вид, и в теле чудится такая сила[7]. Ну, Гвидоша, ты выдал номер! Какую мизансцену отмочил!
Узнав, что возможна постановка пьесы в «Молодежном», Безруков сделал небрежный жест рукой:
— Успокойся ты с этой постановкой. Про «Молодежный» вообще забудь: старый друг все уже для тебя сделал… Вот скажи, разве я тебе не друг закадычный?
— П-поожалуй… Конечно! — проговорил Гвидон, еще не понимая, что на уме у Безрукова.
— Разве мы не сокурсники? Помнишь, как в общаге портвейн на брудершафт глушили?! На твои, кстати!
— Да неважно на чьи… — Гвидон засмущался.
— Как это? Очень даже важно! А теперь ты меня в соавторы взял — я твой должник. И не скромничай. Честно говоря, ты мне всегда напоминал талантливого Карандаша из «Веселых картинок». Помнишь такой детский журнал? Вот и сейчас у нас творческий тандем: я — Самоделкин, ты — Карандаш. В общем, я еще в Германии договорился насчет пьесы. Там заинтересовались ею серьезнейшие люди и будут ставить. Правда, в Москве — для начала. Этот вот господин как раз и будет — он такими глазами на тебя смотрел, когда ты здесь фехтовал, и теперь хочет с тобой поговорить. Понял?
— Ну, спасибо, дружище! — вырвалось у благодарного артиста.
Гвидон немецкого не знал, но оказалось, что немец свободно владеет русским, так что беседа состоялась. Барон фон Хорн оказался известным на Западе драматургом и театральным продюсером и искал как раз такой типаж для масштабной постановки в Москве.
— Ваше незнание немецкого меня не волнует: у вас будет маленькая, но очень значительная роль в грандиозной московской постановке. Я бы сказал, вы будете играть сверчка — пророка!
«Надо же! Мои мысли читает!» — удивился новоиспеченный Эсхил — Гвидон.
Выяснилось, что герой произносит на протяжении спектакля всего одну фразу, зато двадцать(!!!) раз: «Чу, я слышу гром раската!» Хорн произнес ее по-немецки:
— Horch! Ich höre Rollen Donner!
Гвидон, обладавший абсолютным слухом, повторил слово в слово, но на всякий случай заметил:
— По-русски это неправильно — бессмыслица. Нужно говорить наоборот, герр Хорн. Да у меня в пьесе вроде и реплики такой нет.
— По-немецки тоже неправильно, — хихикнул Хорн и пояснил: — А мне как раз и надо наоборот и «неправильно»: в этом, как у вас говорят молодые, «весь прикол»! И позвольте, я уж кое-что от себя добавлю — как режиссер.
«С гонораром не обманул бы, приколист», — заволновался Гвидон.
— Конечно, домысливайте — это очень интересно!
Устный контракт закрепили, выпив по приличной стопке водки под канапе с черной икрой. Господин Хорн признался, что преклоняется перед русской кухней, а также увлечен культурой Серебряного века:
— А ваша пьеса — смелый пример авангардного переосмысления старого сюжета. Как драматург, я боготворю вашего Чехова. Андреев? Талантливо, но скучно. Более всего мне любопытен Евреинов — у вас, к сожалению, его почти забыли. Я мечтаю поставить его пьесу «Самое главное».
Гвидон привык играть то, что предлагают, а фамилия Евреинова только была на слуху: в институте лектор упоминал ее в курсе русской драматургии.
— Конечно, Евреинов — это драматургия будущего, — поддакнул артист-бармен.
Немец довольно заулыбался, и Гвидон понял, что за устным контрактом последует письменный. Хорн признался, что изучает русскую бранную лексику, и его заинтересовала последняя фраза, брошенная Гвидоном рэкетирам. Гвидону тоже было интересно узнать, как ругаются немцы. Долго два представителя великих этносов обменивались друг с другом отборной руганью, записывая услышанное в блокноты. Наконец режиссер предложил Гвидону через два дня приехать в Москву.
— Приезжайте с супругой, номера будут заказаны и оплачены вперед.
Гвидон попросил господина режиссера пригласить в Москву Зину, свою будущую супругу, лично. Фон Хорн не отказал:
— Как говорили в прежней России: с превеликим удовольствием!
Когда немец удалился, Безруков подскочил к Гвидону:
— Что бы ты без меня делал, дурик!
Затем он стал усердно инструктировать Гвидона на предмет поведения в Москве:
— Ты, я знаю, личность неустойчивая, а немцы — народ жадный, разгуляться особо не дадут. Смотри не спусти все командировочные в первые же дни. Требуй чеки за все расходы и сохраняй, а лучше доверь это дело Зине. Живи, конечно, как человек; можешь питаться в дорогих заведениях, но всю эту документальную макулатуру сохраняй обязательно — себе дороже. Бундесы будут потом всё проверять — это у них в правилах, лишнего пфеннига просто так не заплатят. Этот барон, когда ему давали сдачи, каждую копейку подсчитал на калькуляторе. Ты и сам сейчас видел, что он за каждую салфетку чеки берет.
Напоследок он достал несколько стодолларовых бумажек и, торжественно вручив их Гвидону, пояснил:
— Это тебе в дорогу — мне этот фриц кое-что уже заплатил. Потом отдашь!
Гвидон дрожащими руками взял невиданные деньги.
Ночь перед отъездом выдалась мучительная. Сначала не мог дозвониться до Зины, трезвонил часов до двух, пока не убедился, что Хорн выполнил обещание, персонально пригласив ее. Долго Гвидон не мог заснуть — терзали всякие опасения, а когда наконец задремал, ему привиделось нечто: до самого утра однорогий старый черт лопотал что-то по-немецки и, корча страшные рожи, дразнил его пачкой марок, к тому же внешностью он кого-то подозрительно напоминал, да вдобавок вещий малыш из комнаты, что возле кухни, все повторял вкрадчиво: «Молись и кайся, молись и кайся…» Проснувшись под утро в холодном поту, Гвидон вспомнил: у черта была физиономия Димы!
Чтобы отвлечься от кошмара и настроиться на предстоящий судьбоносный вояж, Гвидон поспешил встретиться с Капой. Конечно, был и еще повод для встречи: новоявленного драматурга распирало от желания попросту похвастаться перед мудрым другом столь лестным ангажементом. Через полчаса два амбициозных артиста уже потягивали «из горла» вполне приличное питерское пивко на скамейке возле Петропавловки. Мороза не было, но пар шел изо рта. Узнав о предложении фон Хорна и договоренности с Безруковым, Ян сначала был поражен, но вскоре, не теряя достоинства, нашелся что сказать:
— А в тебя-таки капелька нашей крови каким-то образом пролилась — я всегда это предполагал! А кто тебе советовал воспользоваться Безруковым? То-то — Ян Капник тебе дурную идею не предложит. Настоящую идею не убьешь!
Гвидон был уже вполне доволен произведенным на Капу впечатлением, предчувствие после ночного бреда у него как рукой сняло. Теперь душа его по-прежнему ликовала:
— А хочешь, расскажу один конфуз, который я наблюдал с одним новым русским в церкви — ну просто умора…
И Гвидон рассказал ту самую историю, свидетелем которой недавно оказался: когда браток решил устроить отпевание в церкви собачки своего шефа и как священник из этого выкрутился.
