Лайонел Шрайвер - Мир до и после дня рождения
Однако сбежавший вниз Рэмси выглядел удивительно бодрым. Для Ирины до сих пор оставалось загадкой, как он может уничтожить половину бутылки коньяку и демонстрировать свежесть выспавшегося человека. Может, дело в особенном метаболизме, помогавшем перерабатывать сорокаградусный алкоголь, — качество, которое он удачно скрывал, сделав снукер.
Во время их краткого двухчасового сна Рэмси стянул с нее одежду, чтобы она проснулась обнаженной в объятиях красивого, теплого, ласкового мужчины, напомнивших ей о том, что если бы им пришло в голову заняться этим вчера вместо пустой болтовни, то сегодня они бы проснулись отдохнувшими и готовыми к празднованию Рождества. Когда он опустился на стул рядом с ней, окинул взором серо-синих глаз и крепко поцеловал в губы, она ощутила внезапную благодарность, хотя и была смущена непристойностью его поведения. Быть благодарной мужчине, заставившему ее плакать, за то, что он не повторяет попытки, было о многом говорящим синдромом, который Лоренс подвергал осуждению, упоминая об отношениях ИРА с ее крестным отцом Джерри Адамсом — восхваляемого премьер-министром, его предлагали даже номинировать на Нобелевскую премию лишь за то, что он перестал подталкивать страну к развалу.
Хотя Ирина была уверена, что Рэмси никогда не поднимет на нее руку, ее волновало, что это именно то, что руководило женами, терпящими побои, заставляя возвращаться домой снова и снова: привычка испытывать благодарность за то, что все закончилось, возникающая в душе нежность от его способности долго воздерживаться от повторения скандала и самая значимая причина, о которой не говорят в рекламе по телевидению, — секс. Сегодня утром он был великолепен.
Рэмси встал, и она оперлась на его руку, чтобы подняться. Раиса не одобряла все, что было так необходимо ее дочери. Ирина прижалась к мужу, склонила голову ему на грудь не только из-за необходимости постоянного телесного контакта, как наркотика, но и для того, чтобы показать матери, что слышанное ею этой ночью не разделило их. К сожалению, Раиса многое повидала за свои шестьдесят четыре года, в том числе и в этом районе жила не одна избиваемая мужем жена.
Она смотрела на сцепившихся мужчину и женщину, и выражение ее лица по-прежнему выражало самодовольство всезнающего человека, словно утренние объятия двоих влюбленных лишь подтверждали верность вынесенного ей в два часа ночи приговора этим отношениям.
Ирина с ужасом думала о предстоящем дне. После катаклизма на Виктория-парк-Роуд им с Рэмси был нужен друг от друга лишь постоянный физический контакт — лежащая на колене рука, пока они вместе пили кофе, переплетенные пальцы во время прогулки по парку в темпе калек или выздоравливающих после тяжелой болезни. Тогда они баловали друг друга маленькими подарками — Рэмси ускользнул из дому и вернулся с бутылочкой острого соуса, а она прикрепила внизу рядом с остальными плакат турнира «Чайна оупен». Но сегодня ритуал для обретения привязанности невозможно исполнить. Сегодня ведь это чертово Рождество. В любую минуту в дом могут ворваться Татьяна с семьей, разгоряченные предвкушением предстоящего обильного ужина, при одной мысли о котором Ирину начинало подташнивать. Она не создана для этого. Она не создана ни для чего подобного.
Как Ирина объяснила Рэмси еще в самолете, до двадцати лет предполагалось, что Татьяна станет прижизненной реинкарнацией их матери. Она была на шесть лет моложе и, как человек, рожденный из чувства обиды, по иронии судьбы оказалась наделена гибкостью и пластичностью, которых не хватало Ирине, и стала прекрасной балериной. Это была молодая женщина с округлыми щечками, более правильными, чем у Ирины, чертами лица и ровными передними зубами — из двух девочек Татьяна традиционно считалась красивее. Хотя она не была такой высокой, как Раиса, и комплекцией пошла в отца, а не в тонкокостную мать, но с таким успехом боролась с законами природы, что по сравнению с ней даже Раиса казалась полноценно питающимся человеком с хорошим аппетитом.
После того как у нее начала расти грудь, режим питания ужесточился — выпуклости в балете вне закона. Татьяна была принята в престижную танцевальную школу на Манхэттене. Ирина полагала, что если бы она отказалась от борьбы, то последствия были бы весьма грустными. Татьяна работала с невероятным упорством.
Ее результаты были впечатляющими, она даже выступала в Линкольн-центре, но Татьяна все же была слишком невысокого роста, что вкупе с ненавистными ею молочными железами не позволяло быть отобранной на просмотрах. Сокрушительное разочарование, постигшее сестру, стало предупреждением для Ирины, пополнившей ряды неудачников, стоящих в горе в стороне от искусства. Особенно раздражали члены высшей когорты, очень и очень одаренные, очень много работающие и очень успешные, заслуженно награжденные за приложенные усилия.
Татьяна была примером того, что происходит с перфекционистами, вынужденными наконец признать, что они работают ради достижения невозможного. Главенствующий принцип жизни «все или ничего» подтолкнул Татьяну к выбору ничего. Ирина была дома в тот день, когда сестра объявила, что уходит из балета. Она никогда не забудет маленькую, худенькую девочку, наполняющую огромную тарелку спагетти. Мать была в ужасе, а Ирина с восторгом смотрела, как полфунта пасты быстро исчезает с тарелки сестры. Татьяна вырвала победу из совокупности поражений и низвергла не только мать, но и саму себя.
Татьяна отказалась не только от танцев и голодания, но и от любого вида запретов. Она мечтала о муже, и в течение года нашла его, и вышла замуж — приятный молодой человек, русский, живущий по соседству, работал на стройке. Она хотела иметь детей, и теперь у нее было двое — десяти и двенадцати лет. Татьяна любила булочки, торты ко дню рождения, наваристые борщи, в которых ей было отказано в течение двух десятилетий, и поглощала все это, словно желала наверстать упущенное, и наверстывала до сих пор. Ирина всегда сочувствовала мужу сестры, Дмитрию, тихому, спокойному человеку, который терпеливо наблюдал, как его жена превращается из птички в корову.
Можно было бы ожидать, что девушка, лишившаяся милости, будет ввергнута в опалу. Однако сначала Татьяна льстила матери своим подобием, затем льстила тем, что представляла выгодный контраст, — таким образом, дочь, которой было легко манипулировать, осталась ближе сердцу матери.
Ирина предполагала, что, бросив балет, Татьяна стала счастливее, как мог бы стать счастливее каждый, прекратив мучить себя типичным для американцев обязательством иметь «мечту». Однако перфекционисты никогда кардинально не меняют свои взгляды, и Татьяна посвятила себя домашнему хозяйству с тем же рвением, с каким отдавалась балету. Она постоянно что-то шила, консервировала, пекла и вязала свитера, которые никому не были нужны. В каждом ее поступке чувствовалось стремление к защитной реакции, маскируемой под самоуверенность матери семейства. Она была суетлива и слишком опекала детей, словно дети пытались освободиться от нее, отчего они стремились к этому с удвоенной силой.
Сегодняшнее торжество будет проходить по классическому и привычному сценарию: ее сестра взяла на себя все приготовление блюд, суматоху с подарками, гирляндами и праздничными колпачками. Было бы намного разумнее им приехать в гости к Татьяне, чем ей везти сюда все корзины с продуктами, но последнее время она стала невероятно сентиментальной по поводу празднования Рождества «дома».
Татьяне были предоставлены все разъяснения по телефону — они с Раисой в обязательном порядке общались каждый день, — поэтому, поднявшись по ступенькам, она не удивилась, увидев курящего на крыльце Рэмси. Мгновенно загруженный пакетами и сумками, Рэмси покорно, без единой жалобы повиновался, лишь выражение его лица говорило о том, что он с недоумением и тревогой спрашивает себя: «Что я здесь делаю?»
Ирина помогла убрать готовые блюда в холодильник, с ужасом констатировав, что сестра приготовила настоящую кулебяку, украшенную листьями и ягодами из теста, — на создание такого чуда из теста и лосося нужно потратить большую часть дня. Сама Ирина была уверена, что кусок лосося, прожаренный до полуготовности и поданный с хорошим соусом, намного вкуснее и экономит уйму времени.
— Ирина, я просто обалдела от такой новости, — прошептала Татьяна ей на ухо, прикрывшись дверцей холодильника. — Мама может ворчать сколько угодно, но я считаю, здорово, что ты наконец бросила Лоренса. Мне было неудобно сказать тебе об этом, когда вы были вместе, но, по-моему, он просто невыносим. Сколько в нем пренебрежения к окружающим! Он относился ко мне с презрением лишь потому, что меня не печатают в «Уолл-стрит джорнал» и я люблю шарлотку. Тоже мне Всезнайка! Постоянно твердит об Афганистане, будто это кому-то интересно!
