Томас Пинчон - Винляндия
— Оттяжно звучит точняк, но из работы там только что, рыбу ловить да лес валить, верно, а я всё-таки пианист.
— Тогда тебе, наверно, придётся самому выкручиваться.
— Как там прятаться?
— Половину внутренних районов ещё даже геодезисты не сняли — секвой хватит потеряться, городки-призраки старые и новые, завалены оползнями много поколений назад, никакие Инженерные войска никогда их не расчистят, придётся выучить целую сеть лесоповальных дорог, пожарных дорог, индейских троп. Нормально так спрячешься. И она могла, и тогда, и сейчас. Вот поэтому, какой год ни возьми, скажем, где-то вокруг сбора всех Бекеров-Траверзов, кто знает, может, и появится. Шарм-то Любовничка когда-нибудь протухнет.
— Что-то не очень заметно.
— Фашиста ж только шарм и поддерживает. Новостийщики это обожают.
— Так ты думаешь, она приедет в Винляндию. А Прерия и я там как бы случайно окажемся… — Ну да, где б он вообще оказался без таких фантазий, что кидают ему мостики через скверные времена, когда те наступают? Той ночью с Сашиного телефона он поговорил с Ваном Метром, который, деморализованный арестом Зойда, сам вливался в поход на север, был только рад прихватить Зойдову машину, вертушку, пластинки и прочая. Договорились связаться вскоре по одному из номеров, которые Ван Метр ему дал.
Прерия висела на нём, как мартышка на дереве, а он помахал Саше на ближайшем выезде на трассу Санта-Моники, и его тут же подобрал автобус «фольксваген», весь закрашенный цветами, окольцованными планетами, лицами и ногами в стиле Р. Крамба, а также менее распознаваемыми формами, и все они направлялись к Дельте Сакраменто, где процветала коммуна, глубоко внутри, за мельчайшими из лодочных осадок, пристанище для сбегающих от повесток, судебных курьеров и агентов по розыску должников, не говоря уже о других уровнях правопорядка и принуждения, повыше и поопасней. Это убежище от правительства по случаю располагалось в самом сердце раскинувшейся на весь район сети военных объектов, включая склады и свалки ядерного оружия, занафталиненные флоты, базы подводных лодок, оружейные фабрики и аэродромы для всех родов войск, от САК[126] вплоть до морской пехоты, чей самолётный парк, ни в единой единице не оборудованный шумоподавителями, ревел над головой без продыху день и ночь.
Они решили задержаться на ночь-другую, хотя младенец отнюдь не сходил с ума по грохоту в небе. Какое-то время она верещала им в ответ, но в конце концов отправилась искать укрытие в периметре Зойда, к тому времени выбравшем всю слабину. К дверям их в неожиданное время суток приходили люди в поисках гулянок, которые запросто могли оказаться фантазиями рассудка. Собачье-кошачья популяция также продолжала свои зачастую далёкие от семейных драмы сходным манером без явного соблюдения часового времени. Наползали сернистые туманы и задерживались на весь день, всё смердело дизтопливом и химикатами, Зойду то и дело приходилось снимать рубашку, выжимать её и надевать снова. Когда в интервалах между вылетами сигналы отбытия и возвращения подавали утки, Прерия, заслышав их голоса, вроде могла повеселеть, но затем над лоскутными крышами, слишком уж громко и внезапно, налетал пульсирующий грохот ещё одного хора национальной безопасности, и она вновь принималась плакать, от чего со временем, скорее, нежели от мозгодробительного рёва, Зойд задался вопросом, насколько же он доведён до ручки. Зудели москиты, тёк пот, Прерия просыпалась каждые пару часов, опять пройдя всю дорогу до своих грудничковых привычек, колобродники ревели и визжали, ночь рвали далёкие приглушённые взрывы, фоновую музыку играли худшие станции на шкале настройки, собаки довольствовались в тени прибитой грязи третьеразрядными останками сбитой на дороге падали. Наутро, весь гулко звеня от головной боли бессонного пива и табака, Зойд доковылял до резиденции Старейшины Коммуны и подал заявление.
— Что такое? — чашкой ладони к уху от с воплем налетевшего «Фантома Ф-4», невидимого в болотной дымке.
— Говорю, мы поедем… — остаток поглотила фуга «Б-52»-х.
— «Фантом Ф-4», по-моему! — вопя в мегафон, сложенный из рук.
— Ладно, спасибо, нам пора, — изобразил ртом Зойд, не тратя голоса, улыбнулся, помахал, козырнул шляпой и за четверть часа уже стопил дальше с младенцем и всеми пожитками. Прерия, радуясь, что движутся хоть куда-нибудь, уснула, как только их подобрали. Они проследовали к Сан-Франциско, остановившись передохнуть на Телеграфном холме в шикарном городском особняке Уэнделла («Мучо») Мааса, шишки музыкальной индустрии, которого Зойд знал через «Вялотекущие пластинки», вошли в ворота из тёмно-серого чугуна на длинный испанский двор в цветочную плитку, в растениях с гигантской листвой и с работающими фонтанами, от чьего плеска Прерия проснулась с этим своим удивлением на мордашке. Во тьме цвели экзотические деревья и пахли, как где-то очень далеко. Оба огляделись, у Прерии зажглись глаза.
— Ладно, Симпатяшка, он до сих пор наверняка за эту квартиру не выплатил. — Двор подвёл их ко входу, полному домашних растений под световым фонарём, где к ним подскочил эдакий чистейший образец юного калифорнийского женства того периода, отутюженные волосы до копчика, в совершенстве загорелая до бикини, вечно восемнадцатилетняя, сладко обдолбанная и вся в дымке пачулей, коей она и объявила о своём прибытии минутой-двумя раньше.
— Привет, я Триллиум, — прошептала она, головой на одну сторону, — друг Мучо. Ой какая у нас миленькая крошка, маленький Телец, да, правда же?
— Эм, — Зойд слишком поразившись, чтобы припомнить точную дату, — а ты откуда знаешь?
— «Ролодекс» Мучо, мне полагается всех проверять. — Она взяла Прерию, которая уже зацепила два восторженных кулачка этих длинных волос. — Мучо на выходные уехал в духовный приют в Приморский? А тут все ваше сёдни, ‘тушт’ я иду в «Филлмор» на концерт «Параноидов». — Она вела их в эдакий типичный интерьер звукозаписывающей индустрии высоких шестидесятых, на который Прерия отреагировала протяжным, одобрительным чем-то вроде «Гааааххх…» Через неделю, через год всё это может исчезнуть, открыться ветрам, солёным туманам и забредающим с улицы посетителям, на оголённых этажах не звонят телефоны, в воздухе отзвуки поспешной ретирады, вот до чего летучи в те дни карьеры, раз революции мешаются в торговлю. Но тут звучал рок-н-ролл того периода, через аудиотехнику, что сходным же образом выражала собой, в тот давний год, высочайший рубеж аналоговых искусств, слишком уж скоро затмившихся цифровой технологией, Триллиум под него танцевала, а на руках у неё младенец подскакивал и джайвовал. Зойд надел тёмные очки, хорошенько тряхнул волосами, защёлкал пальцами, произвёл несколько дружественных временных шажков, оглядывая, куда попал. Повсюду всё мигало, кружило, преобразовывалось, приходило и уходило. Отвлечение. Пинбольные автоматы, телевизионные приёмники множества марок и размеров, которые никогда не выключали, показывали все каналы, тогда известные, стерео подведено в каждую комнату и всякое пространство, горят благовония, спецэффекты чёрного света отбрасывают глубоко пурпурные разливы и кляксы, в главной зале гигантский шатёр, верхушка в двадцати футах над головой павильоном из тканей занятных расцветок, включая невидимую, покуда не шевельнётся или не блеснёт. Виды отсюда на Город и Залив, особенно по ночам, были психоделичны, если ты даже в завязе, как им напомнила Триллиум, выходя чуть погодя прочь с целым автобусом костюмированной молодой тусовки, которая вся до единого познакомилась и насладилась общением с младенцем.
— Оттяжная детка!
— В натуре!
Прерия обмякла, распевая, на руках у отца, нечто вроде капели голосом, довольная, вскоре закемарит. Они отыскали кухню, он положил детку на стол, обшарил громадный холодильник, накормил её йогуртом из бойзеновой ягоды, по большей части оказавшимся у него на рубашке, налил в бутылочки сока и молока и удалился в гостевую комнату за патио напротив кухни, обыскал всё на предмет заначки для гостей, пришлось забить и поджечь свою, после чего уложил спать Прерию под оригинальную и непогрешимую колыбельную под названием
ЛОРЕНС АРАВИЙСКИЙ
О — Лоренс,Из Аравии, вПолотенце его-го, голова!Стра-ховки,Всей Аравии,Не хва-тит на, его озорства…Он! День ли ночь ли скачет,И под ним верблюд,В пустыне чахлой, ищетГде дюлей дают — но ему пофиг, он жеЛоренс,Из Аравии, вПолотенце иго-го, лова!
Прикрутив громкость до низу, Зойд устроился перед Ящиком, Вуди Аллен в «Молодом Киссинджере», и медленно выдохнул, хотя отсутствие марихуаны в таком месте озадачивало. Психоделизовавшись намного раньше своего времени, Мучо Маас, по первости — диск-жокей, году в 1967-м решил, после развода, замечательного своей сердечностью даже в то время поневинней нынешнего, удариться в производство звукозаписей. Индустрия эта росла непредсказуемо, а на взлёт пошла резко — вскоре, преобразившись в Графа Торкулу, Мучо стал появляться в «Вялотекущих», что располагались на задворках Голливудских полян к югу от Сансета и западу от Вайн, в «бентли» с шофёром, вырядившись в клыки из лавки розыгрышей и чёрную бархатную накидку из «Зед-и-Зед», разбрасывая дозы высококачественной кислоты среди поклонников молодых и старых, которые ежедневно собирались к его прибытию.
