Айрис Мёрдок - Святая и греховная машина любви
— Монти, ты не шутишь? Это же все меняет.
— Думаю, что не шучу. Нет, не шучу. Но я устал, Эдгар. Иди, прошу тебя. Я уже битый час пытаюсь тебя выгнать.
— Слава богу, что я тебя не послушал.
— Все, теперь можешь спокойно уходить. Я весь излился. Я пуст. Спокойной ночи.
— И ты правда поедешь со мной?
— Да. Да. Да.
* * *Харриет, словно окаменев, стояла посреди тускло освещенной спальни.
То, что Монти окончательно — и так жестоко — отверг ее любовь, обрушилось на Харриет страшным, оглушительным ударом. Поднявшись к себе, она долго плакала от горького разочарования, от одиночества и от сознания того, что рухнула последняя надежда. После того трудного разговора на скамейке она тоже очень расстроилась, но все же чувствовала неразрывную связь с Монти и была уверена, несмотря ни на что: все будет хорошо. Он еще оценит ее и полюбит! В конце концов, его резкость и язвительность давно ей известны, он всегда был таким. Недавно он потерял жену, так что о более близких отношениях говорить пока рано. Но она не сомневалась, что в конце концов найдет к нему подход, рано или поздно это случится. А потом, когда он так по-рыцарски защитил ее от Блейза, от нее самой, от ее собственной рабской сентиментальности, когда остался с ней (по ее просьбе, высказанной в присутствии мужа), Харриет окончательно уверилась в том, что он сделал все это ради нее и из любви к ней. Раз он не захотел, чтобы ее сердце дрогнуло и чтобы она вернулась к Блейзу — все равно, на каких условиях, — значит, берег ее для себя.
Лишь теперь Харриет начала понимать, как горько она обманывалась. Эти откровенно грубые слова, высказанные им так жестоко в присутствии Эдгара, никак нельзя было интерпретировать благоприятным для нее образом, их нельзя было объяснить даже ревностью к Эдгару. Монти отверг ее. Она со страстью и смирением предложила ему свою любовь — можно сказать, предложила себя, — а он брезгливо ее оттолкнул. Как же он должен был презирать ее, со всеми ее метаниями, когда, отчаявшись и любя его от отчаяния, она пыталась хвататься за него.
Когда потоки слез иссякли, Харриет еще долго сидела на кровати, бессмысленно глядя перед собой и вертя в руках мокрый носовой платок. Что со мной станет? — думала она. Где я буду в это время через год? Даже через месяц? Но сидеть неподвижно наедине с этими тяжелыми мыслями было слишком невыносимо. Харриет встала, вышла в коридор. Снизу из кабинета доносились голоса. Двери соседних комнат были закрыты. Ступая на цыпочках, она дошла до двери комнаты, в которой спал Люка, и, тихо нажав на ручку, вошла. Слабый луч света из прихожей треугольником высветил ковер на полу, кровать, спящего мальчика на кровати. Впрочем, спал ли он? Непонятно почему Харриет вдруг пришло в голову, что Люка, возможно, только притворяется, что спит, и что вот он сейчас подскочит и позовет ее. Пожалуй, в его позе была какая-то странность. А вдруг он умер? Мертвый ребенок в постели!.. Чтобы успокоиться, Харриет протянула руку к кровати: ей хотелось почувствовать тепло Люки, услышать его дыхание. Под рукой неожиданно шевельнулось что-то жесткое, большое, чужое — Харриет не сразу поняла, что это Лаки, устроившийся у Люки в ногах. В тот момент, когда ее пальцы коснулись густой собачьей шерсти, Лаки привстал и тихонько, но внушительно зарычал. Харриет поспешила отдернуть руку.
В коридоре она немного постояла за дверью, потом направилась в спальню Дейвида. Вошла осторожно, оставила дверь полуоткрытой, чтобы не шуметь. В этой части дома светила луна, и комната была залита рассеянным голубоватым светом. Дейвид лежал на кровати очень прямо, как-то неестественно вытянувшись, и тоже, казалось, готов был подняться в любой момент. Только, мелькнула вдруг нелепая мысль, если он так поднимется, он будет похож на восставший труп. Глядя на его странно вытянутый, как по стойке «смирно», силуэт, она думала: внук солдата, племянник солдата. А хочу ли я, чтобы он сам стал солдатом? Раньше она почему-то ни разу не задавала себе этот вопрос. Неожиданно она с ужасом осознала, что Дейвид не спит, а лежит с открытыми глазами и неподвижно смотрит в окно. В его глазах отражался голубоватый свет, они блестели, будто были полны слез. Он не мог не слышать, как я вошла, в смятении подумала Харриет; просто он не догадывается, что в темноте виден блеск глаз, поэтому лежит неподвижно — ждет, когда я уйду.
— Дейвид! — тихо, еле слышно позвала она.
Он не шевельнулся, только глаза на миг вспыхнули голубизной, словно две крупных слезы, перед тем как выкатиться, сверкнули в лунном свете. Харриет тихо ушла.
Вернувшись к себе в спальню, она опять начала плакать, но вдруг затихла и насторожилась. Внизу, в кабинете, звучал теперь еще один голос, женский. Женщина разговаривала с Монти. Странно. Харриет вслушалась внимательнее — и с холодным ужасом осознала, что это за женщина. Этот голос невозможно было перепутать ни с каким другим. Это был голос Софи. Харриет метнулась к двери, но тотчас отбежала обратно к кровати. Что это — призрак? Монти умеет вызывать духов? Харриет уже и в это готова была поверить. Или Софи на самом деле не умерла, а прячется где-то в доме? Так вот почему Монти ведет себя так… странно! Харриет похолодела, из ее груди вырвался глухой стон. Она выбежала из спальни на лестничную площадку, снова замерла. Теперь снизу доносились голоса Эдгара и Монти, больше ничего. Значит, этот жуткий звук ей примерещился? И она все-таки сходит с ума?
Внезапно из темноты долетел долгий, тоскливый вой. Цепенея от страха, Харриет стояла на площадке, и ей казалось, будто мимо нее, сквозь нее пронеслось, как порыв ветра, что-то страшное и холодное — и ей стало страшно холодно.
С лихорадочной поспешностью она начала включать свет на лестнице, в коридоре. Вернулась к себе в спальню, там тоже зажгла все лампы. Бежать, бежать, стучало у нее в мозгу, прочь из этого страшного дома, прочь от Монти. Теперь она ясно видела, что Монти не может и не сможет ее ни от кого защитить, он сам беззащитный и обреченный человек, к тому же погрязший в каких-то непонятных отношениях с призраками. Харриет подхватила сумочку, накинула пальто, потом остановилась на минутку, чтобы подумать, — и тотчас ей стало совершенно ясно, что теперь надо делать. Она молча сбежала по лестнице, прокралась мимо кабинета, в котором разговаривали два мужских голоса, к двери, бесшумно выскользнула на улицу. Только сейчас, втягивая в себя теплый неподвижный ночной воздух, поглядывая на фонари, обрамленные красными и зелеными светящимися лиственными шарами, она впервые за долгое время почувствовала облегчение. Вскоре впереди, под одним из фонарей, показалась оставленная на обочине машина Эдгара. Харриет ускорила шаг. Знакомый силуэт «бентли» подействовал на нее успокаивающе. Она встала за машиной, прислонясь к дверце спиной, и стала смотреть на то, как летучие мыши вычерчивают ломаные линии между фонарями. Дорога была пустынна.
Наконец в Локеттсе хлопнула входная дверь, и вскоре послышались шаги Эдгара. Харриет, которую было не видно с дороги, увидела его лицо секундой раньше, чем он заметил ее. Эдгар улыбался, он был доволен, он сиял от счастья.
— Эдгар.
— А, Харриет! Ты меня напугала. Что ты тут делаешь? Я думал, ты пошла спать.
— У меня есть к тебе разговор. Можно сесть в машину? Она забралась на переднее сиденье, и Эдгар тоже сел.
Здесь, внутри своего «бентли», в его темной просторной кожаной утробе, Эдгар Демарней показался ей таким большим, надежным.
— Эдгар…
— Да. Как ты дрожишь. Надеюсь, это не мы тебя так… напугали?..
— Эдгар, я решила. Ты был так добр ко мне все это время, так бережно ко мне относился. Думаю, я все-таки поеду с тобой в Мокингем. Тогда ты сможешь заботиться обо мне. Ведь кто-то должен это делать. Просто я чувствую, что все кончилось… света больше нет… впереди один только мрак… и я так благодарна тебе… думаю, я могла бы тебя полюбить… думаю, я уже люблю тебя. Так что едем… когда хочешь… хоть сейчас… только нужно взять с собой Люку… и Дейвида, конечно… в Мокингем… там наконец-то нам будет спокойно и хорошо.
В машине воцарилась тишина. Слышалось только тяжелое сиплое дыхание Эдгара, крепко пропитанное — Харриет заметила только теперь, когда он развернулся к ней, — запахом виски.
— Харриет…. Я так тронут…
— Не надо ничего говорить, — прервала его Харриет. — Ты… правда… очень мне дорог. — Наклонясь вперед, она протянула руку и погладила Эдгара по плечу точно так же, как гладила своих собак, только вместо теплой жесткой собачьей шерсти под пальцами оказалась теплая жесткая шерсть пиджака. И в этот самый момент что-то нарочитое и не совсем естественное вдруг отлетело прочь, сердце Харриет дрогнуло и по-настоящему потянулось к Эдгару.
— Харриет, я так… ты удивительная… так тебе благодарен… — путаясь и сбиваясь, заговорил Эдгар, — но я боюсь, что это… невозможно уже… теперь.
