Эрик Хансен - Титаник. Псалом в конце пути

— К сожалению, тебе не понравится то, что я скажу. Ты попытаешься убедить себя, что ни этого вечера, ни нашего разговора не было вовсе. Постараешься забыть то, что я тебе сейчас скажу, хотя это прекрасно и почетно.

— Прекрасно и почетно?

— Да, почти так же, как твоя сегодняшняя попытка вдохнуть жизнь в этих детей. Только еще благороднее.

— Постойте, — сказал Петронио, — вы говорите, что мне необходимо это знать?

— Да, — ответил призрак. — Насколько я понимаю, совершенно необходимо, хотя отныне тебе придется очень нелегко. Ты сочтешь это наказанием. Тогда как на самом деле… на самом деле это награда.

— Мне не очень приятно думать, — помолчав, сказал Петронио, — что от меня ничего не зависит и я вишу на ниточке, как обычная марионетка. Ведь кукла не знает, к примеру, что ее съест дракон. А здесь от кого все зависит, кто держит в руках крест с нитями?

Призрак дружески улыбнулся.

— Я так и знал, что ты спросишь об этом, — сказал он. — Мой ответ ничего не объяснит тебе. Можешь называть это небесами или звездами. Но в сущности — это ты сам.

— Я сам?

Призрак встал.

— Раз уж я должен открыть тебе твою судьбу, лучше я шепну это тебе на ухо, если, конечно, ты ничего не имеешь против. — Он наклонился к Петронио и прикрыл его ухо своей рукой.

Ухо стало горячим. Потом призрак что-то шепнул ему.

Петронио разразился недоверчивым, безумным смехом. Призрак исчез, а Петронио чувствовал себя качающейся веткой, с которой только что вспорхнула птица. Он еще долго смеялся в темноте, смеялся как сумасшедший, тряся головой, растерянный, взволнованный, счастливый и несчастный.

Петронио так и не женился на Джулии. Пока его не было, Джулия влюбилась в другого и наотрез отказалась выйти замуж за Петронио.

Не получил он и кукольного театра — однажды вечером, когда они были на юге, театр сгорел дотла, и синьор Джакомо погиб в огне вместе со своими куклами, рядом с которыми он спал в повозке.

В пожаре был виноват сам Петронио: уходя, он забыл погасить лампу…

Жизнью Петронио стала дорога. Он выступал во многих бродячих труппах и даже в цирке. В цирке он стал контрабасистом — однажды вечером он потерял пиджак со всеми своими сбережениями и, чтобы не умереть с голоду, согласился на первую предложенную работу, хотя играть на контрабасе он не умел и честно сказал об этом директору цирка. Тем не менее его все же взяли.

Так он сделался музыкантом и одновременно путешественником, а его дорога превратилась в пестрый калейдоскоп людей и событий, под которым тлело то, что ему открыл призрак. Иногда Петронио подолгу удавалось не вспоминать об этом пророчестве, потом оно снова всплывало и, наконец, когда Петронио уже постарел и перешел на работу в судовые оркестры, стало для него непосильной ношей. Он искал убежища и нашел его в безумии.

10 апреля 1912 года Петронио поднялся на борт «Титаника», приписанного к Ливерпулю. Это произошло по чистой случайности: за несколько дней до отплытия один из музыкантов заболел, а Петронио волею судеб заглянул в контору импресарио. Он поднялся на борт и в первое же воскресенье услышал в своем контрабасе чей-то голос — словно в инструменте скрывался призрак.

Такова была история Джованни Петронио Вителлотеста.

Я шел назад, священною волнойВоссоздан так, как жизненная силаЖивит растенья зеленью живой,Чист и достоин посетить светила.

Холодно и ясно. Ночью судно идет со скоростью двадцать с половиной узлов. Сверкают звезды. Ночь такая ясная, что небесные тела становятся видны, едва они поднимаются над горизонтом.

Море совершенно спокойно.

В «вороньем гнезде» на фок-мачте сидят два матроса, впередсмотрящие Фредерик Флит и Реджинальд Ли, они вглядываются в темноту, вися между землей и небом на высоте пятьдеят футов над верхней палубой. Они заступили на вахту в десять вечера, им осталось наблюдать за морем еще полчаса. Нынче от них требуется особое внимание из-за поступившего предупреждения об айсбергах и необычно тихой погоды.

Впередсмотрящие не разговаривают друг с другом. Они поделили между собой мир на две сферы обзора.

Спокойствие воздуха и моря внушает тревогу. Из-за отсутствия движения наблюдать трудно, нет световых бликов, нет никаких очертаний. Море похоже на черные чернила.

— Туман, — неожиданно говорит один из них.

Расплывчатая, туманная дымка вдруг наплывает на верхнюю палубу. И сразу же веет ледяным холодом. Матросы, прищурившись, смотрят вперед.

23.40. Впередсмотрящий Флит бьет в сигнальный колокол — три резких удара: прямо по носу какой-то предмет! Потом хватает телефон, соединенный с мостиком, и кричит в трубку: — Алло! Алло! Есть там кто?

С капитанского мостика отвечает металлический голос.

— Да… Что видите?

— Прямо по носу айсберг, сэр.

— Благодарю вас.

Офицер на мостике кладет трубку. Впередсмотрящие, оцепенев, видят, как перед судном из мглы вырастает что-то большое и темное. Это айсберг, он выше верхней палубы, его вершина — на уровне «вороньего гнезда». Морозную дымку относит в сторону, словно вуаль. Теперь айсберг находится прямо перед судном, должно быть, он был ярдах в ста, когда Флит заметил его.

— Мы идем прямо на него, — шепчет Флит, и оба крепко хватаются за поручни. Впередсмотрящие выполнили свой долг, теперь им остается только сидеть и смотреть. Они знают, что внизу, на мостике, под ними и немного сзади, отдается команда. Рулевой перекладывает штурвал, офицеры вглядываются в темноту.

Проходит вечность, прежде чем судно начинает разворачиваться вправо. По вибрации они понимают, что дан задний ход. Идут секунды, нос медленно отворачивается от ледяной горы. Судно скользит мимо. Успели! Айсберг с шуршанием трется об обшивку. Звенят упавшие на палубу куски льда. По судну пробегает слабая дрожь, она передается мачтам. Потом воцаряется тишина, темная масса скрывается во мгле за кормой. Машины застопорены.

— Чуть-чуть, — говорит Реджинальд Ли.

Прошло меньше минуты с тех пор, как в поле их зрения появился айсберг.

Капитан спит чутко. Как только вибрация от машин изменилась, его веки дрогнули. Сквозь сон он чувствует мягкое, неестественное движение вдоль борта судна.

Он просыпается. Надевает китель, форменную фуражку и выходит на мостик.

— На что мы наткнулись? — спрашивает он.

В глубине судна звучит сигнал тревоги. Двери в водонепроницаемых переборках задраиваются, как предписано правилами. Мигают красные лампы. Кочегары и машинисты поднимаются по запасным трапам и скрываются в люках.

В противоположность офицерам на мостике они знают, что произошло. Пробоина в правом борту превышает в длину триста футов, в нее хлещет вода, заливает форпик, первый, второй и третий отсеки, а также пятую и шестую котельную.

Создатель судна Томас Эндрюс работает в своей каюте А-36. На столе перед ним лежит кипа синек, чертежей, спецификаций, реестров и судовых инструкций. Эндрюс курит трубку и пишет. Он собирается скоро лечь спать, но так занят своим отчетом, что не замечает ничего вокруг. Несколько минут назад раздался низкий свистящий звук, словно в водопроводную трубу попал воздух. Инженер отметил его про себя, на минуту встревожился, но звук затих. И он продолжает писать.

В дверь каюты стучат. Так поздно? Эндрюс откладывает бумаги и поднимается не без труда.

Снова стучат, уже настойчивей.

— Да-да, иду!

За дверью стоит Макэлрой, распорядитель рейса.

— Добрый вечер, Макэлрой, чем могу быль полезен?

— Капитан Смит просит вас немедленно подняться на мостик, сэр.

— Сейчас? — Эндрюс смотрит на часы.

— Да, сэр. Сейчас же. Мы в темноте с чем-то столкнулись.

Полночь. Старший радист Филипс только что передал наушники своему помощнику Брайду, который по доброте душевной согласился сменить его за два часа до конца вахты. День у Филипса был трудный, теперь он готовится отдохнуть. Спустив подтяжки, он стоит у своей койки в маленькой каюте рядом с радиорубкой. Но кто-то врывается в его каюту. Он зевает и оборачивается:

— Что?.. Капитан! Сэр?

— Радист, несколько минут назад мы столкнулись с айсбергом. В ближайшие минуты я жду подробного рапорта. Пожалуйста, будьте готовы передать нашу просьбу о помощи.

Филипс мгновенно вспоминает все сообщения о льдах, полученные им в течение дня, в том числе те, которые так и не попали на мостик. Он смущенно снова надевает подтяжки.

— Слушаюсь, сэр…