Мередит Милети - Послевкусие: Роман в пяти блюдах
Я киваю. Мы с Карлосом сидим на полотенце и смотрим, как Фиона и Хлоя удаляются в сторону большого бассейна.
Там Фиона, поддерживая Хлою под живот, осторожно опускает ее в воду. Я с удивлением наблюдаю, как Хлоя отталкивается ногами от стенки бассейна и, поднимая тучи брызг, плывет к Фионе. По тому, как весело они плещутся в глубокой воде, я понимаю, что Хлоя нисколько не боится. Она будет отлично плавать, и за это я должна благодарить Фиону.
— Знаешь, научить ребенка плавать — это мицва, — сказала мне Рут в прошлый раз, когда мы привели детей к бассейну и Карлос принялся отчаянно визжать, боясь подойти к воде. Мицва, как объяснила мне Рут, это основной закон евреев, нечто среднее между добрым делом и заповедью. Исполнить мицва считается благодеянием.
— Ну что мне с ним делать? — спрашивала Рут, с беспомощным видом глядя на Карлоса. — Я обязана приучить его к воде. Нужно учить детей выживать в этом мире, ведь не всегда же ты будешь рядом.
Из нескольких отрывочных фраз, брошенных Рут, я знаю, что ее мать была против усыновления Карлоса. Она вообще не хотела, чтобы Рут становилась матерью-одиночкой. Я сержусь на эту женщину, которую никогда не видела, за то, что она разрушает у Рут веру в способность к материнству именно в тот момент, когда эта вера ей особенно нужна. И я еще больше ценю отца и Фиону, которым каким-то невероятным образом удалось стать именно теми людьми, какие нужны каждому ребенку: друзьями, родителями, бабушкой и дедушкой.
«Какая же я счастливая», — думаю я.
Через два часа, когда на небе появляются тучи и в отдалении слышатся раскаты грома, мы сажаем детей в машину и едем в кафе «Ит-н-Парк» на Мюррей-авеню.
Фиона только что сообщила, что у Бена, кажется, есть на примете покупатель на мою квартиру.
— Кажется, это кто-то из жильцов, уже купивших одну квартиру в вашем доме, — говорит Фиона, подцепляя вилкой клецку. — Или кто-то из строительной компании Бена, — нахмурясь, добавляет она. — Я забыла. Спросите у него сами.
Дети сидят на высоких стульчиках и руками едят макароны с сыром: Хлоя сидит между отцом и Фионой, Карлос — рядом со мной.
Я тыкаю вилкой салат с курицей-гриль. Дождь льет вовсю, за окном прохожие, подняв над головой зонтики, поспешно покидают Мюррей-авеню. Какой-то мужчина тащит за собой старомодную магазинную тележку, навстречу ему бежит молодая женщина с коляской, в которой сидит ребенок, закутанный в пластиковый плащ. Мужчина и женщина встречаются как раз напротив нашего окна, я смотрю, как они опускают зонтики и бросаются в объятия друг друга.
— Между прочим, мы ведь так и не справили ваше новоселье, — говорит Фиона. — Из-за болезни Ричарда и всего остального. Плохая примета, если в новой квартире ни разу не было гостей. Давайте устроим прощальную вечеринку.
— Нет повода, — говорю я.
— Нет, Мира, есть, еще какой повод, — возражает Фиона и смеется, когда Хлоя хватает у нее с тарелки клецку.
— Вы не поняли. Я никуда не еду.
Интересно, существует ли некий момент истины, когда кусочки мозаики встают на места, когда звучит барабанная дробь, звонят колокола и вспыхивают прожектора? Если бы я снимала фильм о своей жизни, то выстроила бы эту сцену так: люди за окном кафе, залитые мягким оранжевым светом, все ускоряя шаг, устремляются навстречу друг другу. Опущенные зонтики, капли дождя на оконном стекле, женщина осторожно обходит коляску с ребенком и, мягко положив ладонь на руку мужчины, обнимает его. Что ж, момент замечательный, но абсолютно обыденный. Истина же состоит в том, что решение я приняла давным-давно. Я словно записала его на листке бумаги, сунула в стол и забыла о нем, а потом нашла записку, написанную моим почерком.
Первым делом я звоню Джерри Фоксу. Нужно сказать ему, чтобы немедленно порвал все подписанные мною документы, пока я снова не передумала. В тот момент, когда секретарша говорит, что Джерри сейчас занят, мой мобильник начинает угрожающе мигать. Я едва успеваю попросить ее передать Джерри, чтобы перезвонил мне, как телефон намертво отключается, а это значит, что мне нужно мчаться домой и ставить его на подзарядку.
Я пулей влетаю в квартиру Рут, волоча за собой Хлою и Карлоса.
— Я никуда не еду. Все, хватит, больше ничего делать не надо.
Рут ходит взад-вперед по комнате, прижав к уху сотовый телефон.
— Где ты была? Я пыталась до тебя дозвониться!
— Аккумулятор разрядился, придется ехать домой, — отвечаю я.
— Заряди у меня, — говорит Рут, протягивая мне подзарядное устройство. — Постой, а что это значит: «Я никуда не еду»?
— Я передумала. Не знаю. До меня вдруг дошло, как это несправедливо — лишить Хлою всего, что у нее есть. В Нью-Йорке у нас будет совсем другая жизнь. Я никогда не увижу тебя, Ричарда, папу, Фиону. И Бена. Я буду скучать по всем вам. Мне нравится вести кулинарную колонку. Да у меня миллион причин!
— Слава богу, — говорит Рут, прижимая мобильник к груди. — Я ведь тебе не просто так звонила. Слушай, я тут кое-что нашла. В документах.
— Ты о чем?
Рут подводит меня к столу.
— Я все-таки решила докопаться до источника их капиталов.
— То есть выяснить, откуда они берут деньги? Я думала, у меня. В смысле, у инвесторов.
— Нет, все не так просто, во всяком случае не должно быть так просто, — немного подумав, отвечает Рут. — Источник капиталов «Эй-И-Эль» кроется в их инвестиционной стратегии. Ведь сумма должна увеличиваться, чтобы можно было покрывать расходы на новые проекты, так? А теперь взгляни на число инвесторов и выплаты. Двадцать процентов прибыли за тридцать дней — картина, вполне типичная для крупных инвестиционных программ. Девяносто процентов инвесторов остаются в деле. Вполне нормально, учитывая высокий уровень дохода. Но если рестораны синдиката не принесут ожидаемого дохода, откуда они возьмут деньги для выплаты инвесторам? Вот тут в дело вступает их стратегия. Это как кулинарный рецепт. «Эй-И-Эль» собирает деньги и вкладывает их в какие-нибудь фонды или серию фондов. Двадцать процентов капитала, вложенного в фонд Икс, за тридцать дней дают десять процентов прибыли. Тридцать процентов капитала, вложенного в фонд Игрек, за шестьдесят дней дают восемнадцать процентов прибыли. Примерно так. Я просмотрела все документы из первой коробки и не поняла, из каких денег синдикат выплачивает обещанную прибыль. Они всего лишь покрывают расходы в первые два года. И это сильно меня насторожило.
— Но ведь они выплачивают инвесторам проценты.
— Верно, — говорит Рут. — Пока выплачивают, ведь к ним еще поступают их деньги. Хорошенько покопавшись в бумагах из второй коробки, я выяснила, что синдикат задумал привлечь еще две группы инвесторов, фактически удвоив уже существующее число. Хотя в документах об этом прямо не сказано, я поняла, что если рассчитать доходы от ресторанов на ближайшие два года, а затем сравнить их с предполагаемыми выплатами инвесторам, то получится, что им придется постоянно набирать новых инвесторов. Сама понимаешь, вечно так продолжаться не может. Помнишь Берни Мэдоффа? Это же классическая «схема Понци», иначе говоря — финансовая пирамида.
Звонит мой мобильник. Это Джерри.
— Господи Иисусе, Мира, что это значит: «Разорви все документы»? Завтра последний срок!
— Послушай меня, Джерри. Рут кое-что нашла.
— В таком случае пусть предъявит, и пусть это будет действительно серьезная находка. Ты же не хочешь, чтобы «Эй-И-Эль» подала на тебя в суд за то, что ты в последний момент отказалась?
Я передаю телефон Рут.
Пока она говорит с Джерри, я укладываю детей спать.
Следующий час Рут говорит по телефону, сначала с Джерри, затем с Ави Штайнером. Когда она наконец вешает трубку, секретарша Джерри уже заказывает ей билет на утро на рейс до Нью-Йорка, чтобы Рут могла все объяснить лично. Я хожу за ней по квартире, наблюдая, как она вытаскивает темно-синий костюм из полиэтиленового мешка и осматривает каблуки коричневых дорожных туфель.
— Надеюсь, завтра к вечеру я буду дома, — говорит Рут. — Присмотришь за Карлосом?
— Конечно. Ты же мне такую услугу оказываешь!
— Не знаю. Может быть, все как раз наоборот, — говорит Рут, копаясь в шкафу. — Ага! Вот он! — восклицает Рут и вытаскивает большую потрепанную коробку. — Не думала, что он мне еще понадобится, — говорит она, открывает коробку, разворачивает слой мягкой бумаги и вытаскивает великолепный портфель. — Винтажный, от Хартманна, — сообщает Рут, поглаживая мягкую кожу. — Когда-то он принадлежал моему отцу.
Рут никогда не рассказывала мне о своем отце, но по ее погрустневшему взгляду ясно, что отца она обожала.
— Знаешь, я хочу работать. Хотя бы неполный рабочий день. Может быть, тогда я стану хорошей матерью. Это звучит глупо, да? — спрашивает она, открывая портфель.
