Хари Кунзру - Без лица
Ночью Джонатану не спится. Возле пещер снова собираются огни. Тревожный бой барабанов заставляет пульсировать безвоздушную духоту внутри палатки. После полуночи он решает пойти на разведку. Не то чтобы он очень хотел выяснить, что замышляют фоце, — скорее, боится того, что может случиться в противном случае. Как во время дежурства на корабле. Он неохотно натягивает на себя одежду и шагает к утесу.
Минуя отхожее место, он видит, как кто-то выпрямляется во весь рост, путаясь в шортах.
— Позвольте-позвольте! Куда это вы направляетесь?
Это Гиттенс: он совершенно уверен, что раскрыл заговор.
— Вы сумасшедший! — ревет он, когда Джонатан объясняет, куда идет, но подозрения Гиттенса сильнее, чем страхи. — Я пойду с вами, — говорит он. — Надеюсь, все будет в порядке. У меня есть пушка.
Он хлопает себя по поясу, ругается, когда ничего не обнаруживает, и отправляется добывать пистолет из отхожего места.
Они карабкаются наверх, на звук барабанов. Террасы залиты лунным светом. Барабаны не умолкают. Невозможно понять, сколько их: звук такой, будто барабанят сотни людей. Приближаясь к его источнику, Джонатан и Гиттенс начинают двигаться осторожнее — оба без слов понимают, что переступают границы дозволенного. Для Гиттенса, несмотря на научное образование, звук туземных барабанов нее еще ассоциируется с кипящим котлом из Boy’s Journal[211]. Он с тревогой глядит на свои ноги — слишком пухлые и белые под мешковатыми шортами. Тревога Джонатана совсем другого свойства. Он боится ступить в свет от костра и почувствовать на себе глаза фоце.
У основания утеса, перед пещерами мертвых, сидят несколько сотен мужчин и женщин фоце. Они сидят неровным кругом, размеченным пылающими факелами. Шестеро барабанщиков выбивают быстрые ритмы поверх размеренного уханья огромного двойного барабана. Барабан лежит на боку, каждая сторона, обтянутая коровьей шкурой, в высоту достигает роста человека. На свободном пространстве перед барабаном танцуют несколько женщин, их голые руки и ноги блестят от пота. Амулеты и браслеты пощелкивают на запястьях. Этот звук болезненно напоминает Джонатану о Стар. Женщины выстраиваются в шеренги лицом к барабанщикам, затем попарно подходят к басовому барабану и взмахивают руками, взметая пыль. Сидящие поблизости почти сразу же замечают Джонатана и Гиттенса, скорчившихся за камнем. Новость об их присутствии волной беспокойства разносится по всей толпе, но танец продолжается, и двое непрошеных гостей, набравшись смелости, дюйм за дюймом начинают выдвигаться из укрытия — как два белых флагштока позади черной толпы, на голову выше любого мужчины фоце.
Пара за парой подходит к барабану, уступая затем место следующим. Ритм становится все более интенсивным, его узоры двоятся, басовый барабан ворчит и бухает, как недовольный гигант. Женщины, одна за другой, сбиваются с шага, вертятся вокруг своей оси, выставив руки, их тела дергаются и трепещут во власти транса.
Затем музыка прекращается.
Ощущение такое, будто нечто таинственное вплывает в тишину. В одно мгновение тела женщин приобретают новые формы, и они начинают метаться из стороны в сторону, что-то выкрикивая, издавая стоны. Каждая одержима по-своему: одна хромает и грозит пальцем аудитории, другая похотливо потирает ляжки ладонями. Некоторые движения забавны, некоторые — пугающи.
— Это их предки, — авторитетно объясняет Гиттенс, оборачиваясь к Джонатану. — Согласно большинству источников…
Джонатан подталкивает его локтем, указывая на группу танцоров, чьи движения отличаются от других:
— А эти?
Во вновь прибывших все холодно и жестко. Женщины в этой группе двигаются негнущейся, важной походкой, размахивая руками или сцепив их в замок за спиной. Одна стискивает в ладони что-то плоское, хлопает по нему и машет им перед аудиторией. Другие прижимают к плечам палки и наставляют их на цель, как винтовки.
— О боже, — выдыхает Гиттенс. — Да ведь это мы.
Никто в Фоцеландии не может сказать точно, когда здесь впервые появились духи европейцев. Новые духи приходили и раньше — из пустыни или с побережья, но их никогда не было так много, и они никогда не были такими злыми. Одни, как Масса-Мисси, ругались и раздавали приказы. Другие, как Сахьят, овладевали людьми и пытались свести их в могилу. Духи были сильны и непредсказуемы, и многие фоце видели в этом знак того, что прежние времена ушли, а новые будут еще труднее.
В прошлом никто не покидал Фоцеландию. Теперь появились фоце, которые уходят и приходят, рассказывают странные истории о хождении по воде или о погружении в землю. И всегда в основе этих историй белые люди. Духи белых заставляют их строить огромные зернохранилища и резать друг друга, как женихи режут коз перед свадебным пиром. Должно быть, эти духи как-то прокрались в тела спящих мужчин фоце и вернулись вместе с ними.
Разумеется, эти европейские духи вызвали перемены — если только перемены не вызвали самих духов. Вопрос этот волнует старейшин фоце сейчас, когда они обсуждают новые времена в тени деревьев за заборами своих усадеб. Что пришло первым — духи или перемены? Раньше никто так не говорил. Время было просто временем. Люди следовали заветам предков. Они ели только чистые части животных и собирали просо после просяного жертвоприношения. Они избегали половых сношений до тех пор, пока женщины не отнимут от груди новорожденных детей. А еще, когда это было уместно и правильно, совершали друг с другом фо. В награду за послушание предки вертели колесо года и дарили новые урожаи, которые кормили новых детей, те становились взрослыми и затем умирали, в свою очередь становясь предками и помогая вращать годовое колесо. Сила предков росла и крепла, и благодаря ей мир фоце двигался в вечном своем справедливом круговороте.
Теперь механизм сломался. Теперь они говорят о старых временах и новых временах.
Может быть, это первый миссионер принес прошлое и будущее в чересседельных сумках в те дни, когда он скакал по стране, говоря о мертвом божестве и конце времен? От него мало что осталось: только идея начала и неминуемого конца. Он говорил людям, что нужно думать о кончине и о том, куда они попадут, когда времени больше не будет.
Затем пришли белые из правительства и дали Дау волшебную палку с серебряным наконечником, а другим вождям дали палки, увенчанные медью. В обмен на палки правительство увело с собой много мужчин фоце. Они не могли больше собирать урожай, и жены их сбежали с другими мужчинами.
Люди начали говорить: «Раньше жизнь была не такой».
Белые осуждали колдовство, которое казалось вполне естественным — доктора и заклинатели дождя фоце тоже занимались им. Никто в Фоцеландии не любит колдунов, но они — часть жизни. У всех есть завистливые соседи. Ничего удивительного, что чары летают туда-сюда.
Если умирает брюхатая коза или твоего ребенка кусает змея, ты можешь узнать имя человека, который в этом повинен, и заставить его возместить тебе убытки. Колдовство можно отразить или обратить на насылающего чары. Можно защитить себя амулетами. Магия становится предметом для обсуждения только в самых серьезных случаях, когда чья-то злая воля сживает людей со свету.
И все же люди продолжали спрашивать: а что, если новые времена накликаны колдунами? Что, если люди, ходящие вниз головой, объединились и все изменили? Не лучше ли будет уничтожить их всех разом и жить в мире, свободном от волшебства? Тогда, может быть, вернется просто время, не старое и не новое.
Пугающие мысли. Мысли нового времени. Оракулы работают не покладая рук. Каждый день обнаруживаются новоиспеченные колдуны, и люди их не щадят.
Есть и те, кто иначе относится к волшебникам. Мир за границами Фоцеландии — бестолковое место. Там колдовство — в порядке вещей, а люди ходят вниз головой. Издавна было известно, что внешние земли несут зло, и новые путешественники фоце подтверждают: чем дальше ты уходишь, тем хуже тебе становится, пока не достигнешь холодных краев, где живые жмутся друг к другу, а мертвые лежат в чистом поле.
Кто приходит из внешних земель, чтобы забрать с собой мужчин фоце? Чьи беспокойные духи овладевают женщинами перед большим барабаном? Когда те, отчаявшись, танцуют перед пещерами мертвых, предки нередко восстают из тлена и устанавливают свою власть над одержимыми. Но еще чаще они оставляют их маршировать в плену у Сахьята и Масса-Мисси.
Кто живет вверх тормашками? Кто, как не белые люди?
Незадолго до рассвета Джонатан и Гиттенс спускаются с холма к лагерю. Они не очень хорошо понимают, как следует интерпретировать увиденное. Джонатан обеспокоен, Гиттенс — наоборот. Они просто празднуют наше прибытие, говорит он.
Профессор Чэпел слушает их рассказ. Радости он не испытывает. Не обращая внимания на то, как Гиттенс возбужденно описывает церемонию одержимости, он произносит гневную речь, обильно используя в ней слова «эскапада», «вопиющий» и «волей-неволей». Он говорит, что любое взаимодействие с фоце должно быть санкционировано им лично. Он — начальник экспедиции и не потерпит… С другой стороны очага доносится оскорбительный смех Марчента. В бессильной ярости Чэпел поворачивается к Джонатану.
