А. Федоров - Оракул петербургский. Книга 2
Ответ был убийственным, говорила опять Муза:
– Сабрина и Аркадий летели к тебе, хотели первыми сообщить тебе о изменениях в их жизни, как-то объясниться, что ли… Ты же понимаешь, их волновала твоя реакция. У Аркадия были дела в Сухуми, вот они и сделали маленький крюк, закончившийся, к сожалению, такой нелепой трагедией…
Муза на мгновение, словно, ослепла от слез. Она мотала головой и только причитала, слов нельзя было разобрать (горе всегда необходимо прежде выплакать). Затем она заговорила более внятно:
– Я многократно говорила Сабрине, просила ее быть осторожней… Неужели не понятно: Сергеев ведь из компании посвященных… Точнее – "меченных" и Богом и Дьяволом… Все с ним непросто. Нельзя было так бесцеремонно обращаться с его памятью – это же вызов, а значит приговор себе… Я предупреждала ее многократно!… Неужели так трудно поверить: здесь нет никакой мистики, а только реальность!.. Это же так просто, так понятно, так логично!..
Сейчас Муза уже не говорила, а только мотала головой. Сил не было сдержать слезы: они потекли ручьями. Она уткнулась головой в плечо Володи и дала себе волю: плакала долго. Видимо, за эти дни накопилось много невыплаканных слез. Потом Муза как бы приутихла – ничего не говорила, не причитала, а только периодически подносила платок к глазам и промокала слезы на щеках.
Феликс тоже низко наклонил голову. Володя держался, но нос щекотала тяжелая влага. Ему, конечно, было легче, чем остальным: он был молод, а потому эгоистичен, как всякий мало переживший и абсолютно здоровый человек. У него не было отца, а были только мужчины-наставники, и он уже привык к такого рода ущербности. Влияние наставника всегда несколько формально, оно влияет на душу ребенка огнем или холодом, но не тем приятным, ласковым, нежным теплом, которое согревает постоянно, к которому привыкаешь, как к теплому летнему воздуху. Ассоциируется это ощущение с мужчиной-отцом, не требующим оплаты долгов за отеческое внимание, заботу, вселение уверенности в благополучную жизнь – сегодня, завтра, всегда.
Но у Володи оставалась любимая Муза (названная мать), которая всегда готова заменить ему мать по крови – Сабрину. Безусловно, он любил Сабрину, но он был избалован наличием двух матерей. Нужно помнить, что биологически Володя был сыном своего отца, унаследовавшим его качества, его психологию, которая с каждым годом будет утверждаться в нем все более и более. С генетикой старшего Сергеева Володе передался опыт переживаний утрат, основательно утрамбовавших характер отца (их было слишком много у него!), сделавших из него махрового эгоиста и циника, способного холодно и расчетливо (почти, как робот) наблюдать и исследовать жизнь. И не стоит полагать, что Сергеев старший, а вероятно, и его наследник, являли собой существа, к которым подходило определение – "святее Папы Римского".
Почва у сына для оказания сопротивления испытаниям на прочность была хорошо подготовлена. Еще не известно, какой "фрукт" из Володи вырастит: яблоко от яблони недалеко катится! Всем понятно, что если металл раскалять, а потом опускать в холодную воду – и так многократно, – то хорошее железо преобразуется в сверхпрочную сталь. А человеческий характер имеет свойства преобразовываться по технологиям, подобным производству либо прочных, дорогих, драгоценных, либо бросовых металлов. Именно в такие минуты серьезных испытаний было положено начало жизненной интриги и приглашению юного отрока на казнь. К чему это приведет, как Володя научится "держать удар", пока было не ясно, но догадки на сей счет уже могли появляться.
Муза уже тогда, когда отговаривала Сабрину оформлять брак с Магазанником, понимала, что подруга идет на страшный риск: на земле остаются матрицы личностей, ушедших в иной мир. Можно назвать их по разному – эфирные тела, генетическое эхо, одушевление неодушевленных предметов,.. – как угодно назови, но смысл от этого не меняется. Такие "наместники" будут "пасти" и назидать, отслеживать поступки своих адептов на земле, на которых тоже распространилась "пометка" Божьей милости и рока Дьявола (иначе говоря, образа Авеля и Каина одновременно). Как только проявится отступничество от памяти "посвященного", то тотчас ударит гром и обрушится молния на голову отступника. Все это произойдет в автоматическом режиме, как явление заранее запрограммированное, поэтому-то Священное Писание и предупреждает сомневающихся об опасности. Но люди вообще плохо читают Мудрые Книги, не вдумываются в тайный смысл вещих слов.
Муза не применила "последний довод" (теперь она ругала себя за это): она-то, соприкоснувшись с медициной и насладившись знаниями психологии, догадывалась, что в настоящие врачи Бог посвящает только избранных. Причем, при таком посвящении у них отбираются многие преимущества простых людей. Сергеев, даже если бы захотел, не смог бы совместить в себе особые качества врача и заурядного человека. Такие позиции не совмещаются: если тебе дается право останавливать сердце, отключать мозг, вводить яды, иначе говоря, распоряжаться жизнью и смертью, то ты не можешь быть заурядностью. Иначе ты такого натворишь, что даже сам Господь Бог ужаснется.
Классный врач вынужден смотреть на мир иными глазами, профессиональным взглядом биолога, разоблачающего жизнь, сдирающего с нее лирическое одеяние, уничижающего ее прелести. Невозможно служить двум господам: либо ты профессионал, сознательно обделяющий свою душу, либо ты плохой врач, но лирик и удачливый комедиант. Даже уголовник очень хорошо подумает прежде, чем поднимет руку на врача тюремной больницы: он-то знает о возможных последствиях.
Муза пыталась объяснить Сабрине, что, изменяя Сергееву уже теперь категорически, она тем самым подписывает себе приговор: хорошо, если только себе, а если еще и наследнику?! От таких предположений Музе становилось плохо, она почти теряла сознание: Володя был слишком дорогим существом для нее. Теперь она готова была идти босая, пешком к Стене Плача, только для того, чтобы замолить Большой грех! Несколько успокаивало Музу только одно (но это было еще только "вилами по воде писано"): Володя избрал профессию воина – а это тоже атрибут Божьего посвящения. Воин распоряжается не только своей, но и чужой жизнью, а при теперешнем развитии оружия, еще и возможностью существования планеты! Может быть, одна избранность профессии пересилит избирательность греха, кто знает?! Музе казалось, что не может Бог отпустить в "свободное плаванье", в самостийность, в анархизм, в неуправляемость человека, несущего в своих руках страшный огонь, всеподжигающий факел.
Новое приглашение на казнь: защита, отчаяние
От тяжелых мыслей голова кружилась, как при страшной буре в бескрайнем океане: Муза не заметила как уплыло сознание куда-то в сторону (в какую? – непонятно!), и ее тело безжизненно повисло на руках Владимира и Феликса. Несчастная женщина, раздавленная страшным горем и еще более страшным ожиданием будущих потрясений, полетела в Тартарары! Ощущение было такое, что она оступилась на краю бездонной пропасти и теперь летит вниз со страшной скоростью, не останавливаясь. Муза вполне реально почувствовала свистящий, охлаждающий пылающие щеки ветер, мрак и сырость подземелья, приближающегося днища пропасти, заваленного разлагающимися трупами неосторожных людей и животных. На нее дохнули единым леденящим вихрем мириады особых микроорганизмов, с аппетитом поедающих разлагающуюся придонную падаль.
На разных этажах падения мелькали знакомые лица: одни подбадривали ее, словно предлагая не бояться и быстрее присоединяться к компании избранных, другие предостерегали взглядом, полным искреннего опасения, третьи были бесчувственны. Как неприятный предвестник рвоты, просыпалась тошнота, идущая от все возрастающей тревожности, от ощущения приближающейся жути, наконец, от сильнейших спазмов сосудов сердца и мозга. Той жутью было ожидание реального финала падения – отчаянного и мерзкого шлепка разбиваемого всмятку, вдребезги тела об острые "зубатые" камни этой "бездонной" пропасти. Ясно, что все имеет предел и понятие "бездонность" тоже ограничено и во времени, и в пространстве.
Падение вдруг резко, но относительно мягко затормозилось и в мистическом сиянии воздушной подушки, принявшей на себя беззащитное тело, стали проступать очертания знакомых человеческих лиц – сперва в поле зрения влезло лицо не Сабрины, а Сергеева. А так все же хотелось увидеть первой милую Сабрину! Однако на безрыбье и рак – рыба! Ужас!.. Сергеевские глаза смотрели на Музу спокойно и даже с намеком на некоторое участие, но губы не разжимались. Он, словно глубоко задумавшись, вспоминал земную жизнь, пытаясь из ее глубин выцарапать сведения о новой пришелице – о Музе. Бывает так: на ходу, задумавшись, узреешь вроде бы знакомое лицо, но, еще не освободившись от прежней погруженности, не можешь понять: кто перед тобой? зачем идет навстречу и ест тебя глазами, пытается растянуть рот в улыбке?
