Юрий Милославский - Возлюбленная тень (сборник)
Дверь в манипуляционную заметно перекосилась; верхние и нижние края полотна завязило в коробке углами, и пришлось, помогая следователю Александру Ивановичу, выдавливать ее пинками снаружи.
16
Все, что еще оставалось от чернолесья на правом берегу Северского Донца, начиная с Изюмской черты и дальше – вплоть до самого Екатеринослава, – сочетание клена, ясеня, ильма, вяза, осины и прочих, – постепенно теряло листья, но даже к исходу третьей недели сентября сохранило достаточную густоту, отличаясь от первых дней месяца лишь цветом, – и проникновенностью крайних тонов идущего по верхам норд-веста. Зато поближе к воде, на низовых сторонах, при устьях, то есть там, где в Северский Донец впадают Оскол и другие малые речки, вроде Каменки и Балаклейки, а поверхность болотиста и отчасти песчана, произрастают ольха, береза и осокорь; из родючих дерев – черемуха и калина, здесь осень зашла поглубже. И все же в полуверсте по обходной тропинке, или в нескольких десятках саженей прямо ввысь, задравши очи, – во Святых Горах, среди меловых скал, поросших сосною и дубом, покажется сухо до самого ноября, – в особенности, если проделать путь из губернского города на Змеев и Балаклею – в протяжении слюдяного тумана и в виду бедных зеленей на полях, которые непременно успеют оказать свое воздействие на сердце почти всякого дорожного человека. За последние три-четыре десятилетия левое побережье далеко заросло черноватою крапивою; она заполонила и заболотила многочисленные источники, откуда теперь и осенью не напьешься. Здесь – рождение и коренное жилище чудовищных комаров, пробивающих насквозь любую негрейкую одежду, хотя бы и на подкладке. Впрочем, на мошку в этих краях жаловались постоянно. Ее тучи набивались скотине в глаза и ноздри и удушали насмерть. Только овцы паслись, нимало не опасаясь губительных нападений, так как мошка не терпит овечьего духу. Возле овечьих стад путники искали ночлега, а утром – переплывали на Святогорскую сторону, направляясь к знаменитому Успенскому мужскому монастырю.
Основанный при патриархе Московском Филарете Никитиче и митрополите Киевском Иове Борецком в 1624 году, хотя бы и на испокон веков намоленном участке, он не мог быть отнесен к обителям очень древним. А расположенный в тридцати верстах от него уездный городок Изюм устроился полковником Григорием Ерофеевичем Донец-Захаржевским не менее чем шестьюдесятью годами позже; изюмский же городской герб был Высочайше конфирмован только 21 сентября 1781 года: на золотом его поле три виноградные лозы показуют именование города, а также, что плод сей в окрестностях его родится, как утверждалось в бумагах по екатерининской склонности к преувеличениям.
Вообще, Область Расселения Слободских Полков у властей числилась молодою; но при этом в служебной переписке настойчиво повторялся вопрос: не имеют ли местные жители странных каких обычаев? Нет ли чего особенного в их нравах, поверьях, обрядах, образе жития и обхождения? Не относятся ли между ними какие предания?
– Нет, – доносили с мест. – Жизнь свою препровождают они приличную поселянину; чтобы имели странные обычаи, особливое что в нравах, не видно; развалин старых городов по здешним местам довольно, но о таковых древностях по преданиям никаких обстоятельных известий не дошло; при реке Удах есть городище, называемое Каганово, и о нем также ничего, кроме несбыточных басней, обстоятельно не слышно.
Но следователь Александр Иванович не доверял ни скрытным и двуличным соотичам-слобожанам, ни показанным в описях и реестрах датам. Его убеждали только факты, а именно клекот в названиях рек – и ответный взгляд степного идола, иссеченного из самородного камня: вот, ты проехал и пристально посмотрел, душевно вооружась против объемлющего тебя мечтательного страха; но в жалкую твою, покрытую веснушками и чуткими язвочками, зудящую спину уже соблаговолили уставиться – так, что волосы у тебя на шкуре подлетывают торчмя: кто ты есть? – а ты? – да неужели не знаешь?
– …А в Каганове тогда купцы жили, – продолжил свое Гупало. – За людьми приезжали. Им начальство пригоняло с каждого села по сколько поймают за неделю; партию составят, расплотятся и ведут до Царегородского шляха, а оттудова за границу.
Они курили по второй, выйдя из милицейского рафика, что стоял на свободном от растительности глиноземном укате в ожидании старухи Асташевой; ее должны были подвезти из дому на телеге.
Вечером тело Стецька было выкуплено у сторожей за две бутылки польской водки и сторублевую ассигнацию; упаковано в припасенную следователем Александром Ивановичем полиэтиленовую пленку; вынесено из пределов институтского анатомического театра; и, погруженное в кузов грузовика, сотрясаясь и перекатываясь – ибо дядька Гупало не придерживал племянника с достаточною решительностью, – позднею ночью добралось, наконец, до густого ольшаника, увидя который, Титаренко опомнился и затормозил.
Купцы поклонялись своему божку по имени Аба и, чтобы им угодить, прибывшие по делам в Кагановскую факторию ротились: «Спаси, Аба!» – из чего и пошло московское слово «спасибо». В Великороссии оно задержалось, но принявшие истинную веру слобожане, помня, о каком «спасибе» идет речь, стали говорить «дякую».
– Вы, дядько, сторожам что-то дорого передали, – ухмыльнувшись на гупаловские заметки по истории Древней Руси, закурил третью следователь Александр Иванович. – Они вам за это и подякуют, и спасибо скажут.
Он был и вправду обеспокоен неосторожною щедростью, проявление которой заставит скучающих трупоохранников обсуждать свою сделку еще и еще, сравнивая выманенную у дураков «Выборовую» с любым другим вином, выпитым в последующие дни.
– То батюшка принес; усе с нашего села, как я сказал, что оно вже не так будет , через него передали на поминки, – махнул невидимою рукою Гупало; папироса его сронила пепел и от этого прибавила в яркости.
Дурнотная смерчевая легкость не давала Титаренке упасть. Но замедлись в нем это спиральное кружение и потяжелей его голова на единственный золотник, он бы тут же и рухнул, провалясь сам в себя, точно паяц, изображающий куклу-петрушку, покинутую кукловодом. Последний вес задерживался в ступнях, да и тот стремился скататься в атом – и дойти до полного уничтожения. Титаренко вернулся в кабину, приложил стопы к педалям, а тыльною поверхностью кистей уперся в баранку.
И сразу ему пробарабанили косточкою в стойку лобового стекла и предупредили, что, мол, едут; едут на длинной грузовой, или, как прежде говорили – навозной телеге, запряженной рыже-чалою кобылою с коровьим поставом.
Возница в клеенчатой плащ-палатке, потрагивая кнутом седлистую хребтину лошади, развернул телегу лишенным борта задком к машине и сидел, отнюдь не поворачиваясь и подняв капюшон, покамест Гупало со следователем Александром Ивановичем переволакивали несчастного Асташева, оттаскивая его к ногам старухи; она была размещена в самой глубине платформы, между закиданными соломою небольшими мешками.
Подфарники Титаренко оставил включенными; возница же запасся двумя складскими фонариками на батарейках – и при этом маломощном, в долгую, но блекнущую колею свете они двинулись мимо подлеска, забирая несколько в направлении реки, на восток от бывших владельческих сел Любовка и Нетриусское.
Медленная тележная езда вдоль отграниченной кустарником полутьмы как могла утешила следователя Александра Ивановича; он осмотрелся и увидел, что берег становится выше, теряет свою пологость и обрывается, подмытый течением, примерно в уровень среднего роста.
И когда, покинув едва означенную стежку-сукман, телега остановилась на треугольно зависающем грунтовом трамплине со многими корнями, он спешно взялся за выгрузку.
Но возница и Гупало сами свели на траву Наталью Асташеву и не допустили Титаренку к мешкам, где обнаружилось шесть окоченевших дохлых кур и большая пегая туша дворовой собаки.
Один из фонарей погасили в запас на обратную дорогу, а другой, после раздумий и примерок, удалось закрепить на колючках незаконно выросшей в этом краю дерезы. Под нею же разложили на мешковине и привезенное с собою стерво.
Гупало и помогающий ему возница двигались молча, иногда сталкиваясь друг с другом, – с примесью той суетливой заторопленности, которую обычно выдает наружу подневольный русский, будучи привлечен к обязательному, но заранее оплаченному труду. Они бочком оббегали следователя Александра Ивановича, притом что и сам он сторонился их приподнятых локтей, рабоче-крестьянского сопения, отоларингологического хлюпанья, – вновь недоумевая и беспокоясь, становясь поближе к лошадиному крупу.
Он готов был способствовать похоронам того, кто по обстоятельствам смерти застрял между этажами в загаженном электроподъемнике без правил пользования, – и долго-долго наблюдал потом за сеткою неподвижный щербатый бетон перекрытий. Он договорился о нем с кем надо, отхлопотал и, давши себя убедить и выманить в такое время на неосвещенный берег Северского Донца, куда бы он и летом с друзьями не согласился б забраться, надеялся теперь только на скорейшее расставание и на завтрашнее утро.
