Марина Юденич - Сент-Женевьев-де-Буа
Хранящее в себе страшные картины ночных явлений деда, сознание Полякова, оказалось более тревожным и чутким, и первым ощутило подле них постороннее присутствие. Дмитрий открыл глаза, остатки короткого вроде бы забытья, цепляющиеся обычно за сознание еще некоторое после пробуждения время, наподобие тонких летних паутинок, прилипающих к лицу так слабо ощутимо, что не разберешь сразу — то ли есть они, то ли это только кажется и теплый ветер просто задел щеку своим невесомым крылом, сейчас отлетели вмиг, как стая испуганных маленьких птах. Однако глаза его оказались не столь прытки и некоторое время он напряженно, но без особого толку вглядывался в кромешную тьму, не различая в ней ничего, пока зрение его наконец не адаптировалось к темноте. Тогда увидел он — очень высокая стройная фигура медленно движется вокруг машины, словно совершая какое-то ритуально действо, либо просто старясь разглядеть ее получше. Двигалась фигура бесшумно, потому что чуткий напряженный так же, как и зрение слух Полякова не различал даже намека не шелест шагов. Еще одно обстоятельство было отмечено Поляковым сразу, в первые же мгновенья, после того как различил он во тьме странную фигуру — силуэт во тьме, более похожий на тень, чем на очертания человеческого тела не принадлежал ни тому, кого по привычке именовал он дедом, ни той, которая называла себя Ирэн. И это открытие позволило Полякову испытать некоторое облегчение, но и тревогу принесло оно: с чем явилось ему или им обоим — это было пока неясно, глубокой ночью это существо, бродящее на фоне черных развалин и будто бы порожденное ими?
Этого он пока не знал.
Фигура, между тем, медленно обойдя вокруг машины, остановилась рядом с ней, как раз с той стороны, где сидел Поляков, возле открытого окна, и ему показалось, что ее обладатель прямо, в упор взглянул на него из темноты И еще почувствовал Поляков: неведомый пришелец знает, что он наблюдает за ним, поэтому сейчас и остановил он свой неспешный обход именно на этом месте — практически напротив его лица.
— Кто вы? — спросил он еле слышно, почти не размыкая губ — Для вас — никто, — немедленно, словно только и ожидая вопроса отозвался ему из темноты чуть глуховатый женский голос, — но раз уж Господу угодно было, чтобы встреча наша состоялась, зовите меня матерью Софьей — Вы живы? — задал Поляков совершенно дурацкий вопрос, но именно эти слова первыми бесконтрольно слетели с его губ — Конечно, нет, — она слабо усмехнулась, и он ощутил на своем лице легкое дыхание, очевидно, она стояла совсем близко от машины, но лица ее он по-прежнему не видел. — В вашем, людском, понимании. И, разумеется, жива, поскольку жива моя душа, как это угодно Господу — Вы пришли наказать меня?
— Наказать? За что же? Вы и так пострадали безвинно — Но мой дед…
— Нет в том нет вашей вины, не казнитесь. Вина того, кто пожелал явиться вашей бабушке и стать ее мужем, а потом — и вашим дедом, вами не может и не должна быть искуплена. Собственно, это и не вина вовсе, а способ реализации этого существа, не знаю, понятны ли вам мои слова…
— Понятны, понятны, продолжайте, пожалуйста…
— После, возможно… Но я здесь не за этим.
Слева от себя Поляков различил едва слышное движение воздуха: он понял, что Бес тоже бодрствует и напряженно, видимо, слушает их беседу, однако до поры не выдает своего присутствия " Хорошо, если бы он помолчал некоторое время, — бегло подумал Поляков, опасаясь, что вмешательство Беса может прервать их тихий разговор, но так же мельком, он возразил себе, — да ведь ей, наверное, не нужны слова, она более чувствует, чем мы, и, стало быть, слова не могут ей помешать " Вслух же он продолжил — Тогда — зачем?
— Видите ли, Ирочка нанесла вам сильный вред и в этом есть отчасти моя вина — я допустила, недосмотрев… Как объяснить вам? Я не должна была отпускать ее, но все произошло так стремительно… Словом, я должна просить у вас прощения и, можете быть уверены, более ничего похожего не произойдет.
Вы можете теперь не бояться ее-за этим я и пришла сюда, чтобы сказать вам…
— А я? — голос Беса заставил Полякова вздрогнуть, хоть он и чувствовал, что тот не давно не спит. Однако мать Софья его вмешательством удивлена не была — Вы — другое дело Ваша вина безмерна, впрочем вы и сами теперь это знаете, не так ли?
— Я — да. Но почему Ахмет? Он, что и вправду случайно попал под руку вашей, как вы там ее называете… Ирочки? И те, другие, что были с ним, они тоже — случайно — Случайности — всего лишь оправдания и утешения, которые придумывают для себя грешные люди, возможно, правда, придумывают не сами, но это не меняет сути. Нет, и не может быть в этом, да и в ином тем более мире, ничего случайного Все происходящее в нем — есть следствие тех или иных наших творений и помыслов Неизбежное следствие. Порой оно немедленно следует за поступком, однако порой — его наступление откладывается на долгое-долгое время. И тогда, наивные люди, полагают, что можно творить зло, впрочем равно и добро, без последствий. Тяжкое заблуждение. И опасное.
— Но Ахмет, почему Ахмет? Ведь я сделал намного больше зла, чем он?
— Конечно. Но вам ведь легче было бы самому умереть? Это тоже заблуждение, ибо смерть — не есть ничто, за ней — всегда кара или награда.
Но сейчас, в этой своей жизни, вы ведь не верите в это? Правда ли?
— Правда — Бес произнес это единственное слово очень тихо, но Полякову показалось — тяжелый камень гулко упал на землю, сорвавшись с уст говорящего и оставил на ней падением своим глубокую темную вмятину — так прозвучало это слово — А другие… — хотела продолжать мать Софья, но Бес также тихо, но решительно остановил ее — Я понял, я знаю…
— Что ж, тем лучше для вас Хотя — что есть теперь для вас лучшее?…
— Но погодите, — Поляков вдруг и очень сильно испугался того, что разговор сейчас же будет окончен и мать Софья растворится в ночной, беспросветной мгле так же неслышно и едва заметно, как и явилась им сейчас.
Он же не успел узнать для себя самого главного, — я понял, Ирэн, вырвалась на свободу, то есть в этот мир все-таки случайно…
Но тот, кого я считал дедом, он ведь являлся мне, и грозил, и угрозы его стоили жизни людям ни в чем не повинным. Как мне жить с этим? И кто он, в конце концов? И как бороться с ним, если он и впредь…
— Хорошо, я отвечу вам, потому, что вы правы, вам предстоит еще жить Извольте слушать. Эта история уходит корнями в очень давние времена и всех подробностей ее вам знать не надо, они просто ничего не прояснят для вас. Главное же заключается в том, что один, а вернее одна из женщин принадлежащих к нашей семье, князей Долгоруких совершила страшное зло, предав доверившегося ей человека, обрекая его тем самым на мучительную казнь — было это во времена кровавого правления царя Иоанна. И вот когда несчастный, а был это не простой человек, а инок — служитель Господний, посвятивший ему свою жизнь, погибал в страшных муках на плахе, дух его оказался сломлен и не найдя в себе силы простить несчастную, как следовало бы истинному христианину, проклял. Проклятие было страшным, рассудок его видимо помешался от страшных пыток, коими терзали опричники тело, а может быть, в истерзанную душу монаха вселился сам дьявол, иначе трудно объяснить, то, что предрек умирающий монах. Предрек же он вот что: род князей Долгоруких пресечен будет в начале последнего века, последние же в роду будут три женщины, каждой из которых в разное время и в разном обличии явится сам дьявол и принесет ей страшную мучительную смерть. Господь не отвел от нашей семьи это страшное испытание — проклятие исполнилось в точности.
— Да, конечно, конечно, я понял вас — он являлся Ирэн, причем дважды — как сочинитель Рысев, толкнувший ее на страшное преступление и потом в образе моего деда. Ее матери, вашей сестре — когда убивали ее собственные дети — что может быть ужасней? И — вам, здесь в монастыре, перед тем, как сотворить это массовое убийство — Вы ошиблись лишь в одном: касательно меня, в остальном же, поняли все правильно — Касательно вас?
— Да. Он являлся мне, как и Ирэн дважды, и в разных обличьях, но об этом говорить с вами я не буду Да это вам знать и не должно. В томе есть великая моя вина и кара за нее мне — несчастная племянница — Ирэн, ибо тяжесть ее грехов отчасти ложиться на мои плечи и мой долг теперь удержать ее от них и успокоить, если Господу будет то угодно, ее неприкаянную доныне душу. Важнее для вас другое — что станет и сможет он сотворить далее? Так ведь?
— Да, это главное — Думаю, что более — ничего. Вы правы, в своем предположении, что это он повинен в гибели людей, направлявшихся сюда, что бы явить миру его последнее кровавые деяния. Но погубив их, цели своей он не достиг — уж очень скоро тайное станет явным и о последних его злодеяниях узнают все. Более того воздано будет по заслугам и невинным его жертвам.
— Но почему он так озабочен был сокрытием именно этого злодеяния, ведь не единственное же оно и не первое, да и не последнее, я думаю?
