Валерий Залотуха - Свечка. Том 2

– Мы сидим с девками, гадаем – под кем теперь будем, под Мансуром или под Джанибеком, а тут омоновцы забегают с автоматами: «Стоять!», бояться – как же. Я даже в ихнюю сторону не повернулась. Маньяк, оказывается, какой-то из тюрьмы сбежал. Бегают, орут, а чего орать, если он уже сбежал, правда же? – Все боялись сбежавшего из тюрьмы маньяка, одна она нет.

Квартира, которую женщина твоей мечты снимала вместе с тувинкой Юлей, находилась на первом этаже и была совсем бедная, но очень чистая.

Тебя колотило от пробравшего до костей холода, как щенка гладкошерстной породы на морозе, и, чтобы этого не было видно, ты вжался в темный угол у двери.

Она вошла в ванную, включила горячую воду и приказала:

– Раздевайтесь.

– Нет, – сказал ты, испугавшись и еще сильней вжимаясь спиной в угол.

– Не нет, а да! – строго остановила тебя женщина. – Раздевайтесь! Или что, мне вас раздевать?

Об этом не могло быть и речи, нет, об этом не могло быть и речи, и ты решительно протиснулся к двери, чтобы уйти, но услышал вдруг за спиной голос – усталый и насмешливый:

– От вас тюрьмой пахнет, Евгений Алексеевич. У меня муж сидел, я ему передачи три года возила, я этот запах ни с каким другим не спутаю.

Ты повернулся к ней лицом и смотрел, как беззащитный беспомощный зверек – испуганно и виновато.

Она смотрела не моргая, и ее большие темные, принадлежащие какому-то неведомому высокому и прекрасному существу глаза увлажнились.

– А… за что ваш муж сидел? – спросил ты.

Она сердито мотнула головой, прогоняя близкие слезы, и, усмехнувшись, спросила:

– А вы за что?

– Ни за что, – не задумываясь, ответил ты.

– Вот и он тоже… Дорогу перешел начальству… Хорошо, по УДО отпустили. А то бы и сейчас сидел… Зато, может, здоровый был бы. И сын живой… – Лицо ее исказилось, но вновь усилием воли она удержала слезы.

– Вы не поняли – я и есть тот маньяк! – воскликнул ты, чтобы помочь ей, поддержать и заодно все расставить по местам.

– Да все я поняла, – махнула он рукой. – Маньяк… Что мы, бабы, не знаем, какие бывают маньяки? Я, когда вы спали, все про вас поняла… Малой и малой… – И, увидев твой удивленный взгляд, объяснила: – Ребенок… Ладошки сложил, положил под щечку…

Женщина твоей мечты улыбнулась, смутившись, как когда вы носили бананы, и, усмехнувшись, сказала скорей себе, чем тебе:

– Я… может… всю жизнь о таком мечтала – в беретике…

Ты смутился и торопливо стянул берет с головы.

– Вот-вот… – закивала она, и, в этом твоем жесте видя подтверждение своим мыслям и глянув прямо и открыто, вызывая этим взглядом тебя на откровенность, проговорила: – Только я никогда не поверю, что ты сбежал…

– А я и не сбегал… – вскинувшись, торопливо ответил ты.

– А как же?

– Да можно сказать – прогнали, – признался ты.

Ответ удовлетворил ее, и она тут же о нем забыла – ее больше не интересовали подробности твоего побега. Она тихо засмеялась, глядя на тебя, и тихо же заговорила сама с собой:

– Чтоб в беретике был и чтобы книжки мне читал… Я читать никогда не любила, а слушала с удовольствием… Только никто не читал… Все больше в койку тащили…

Она хотела что-то еще сказать, но ты вдруг громко и отчаянно чихнул.

– Ну всё, – деловито и строго проговорила она. – Раздевайтесь и садитесь в ванну. Юлька сегодня не придет, не бойтесь. И меня не бойтесь, я тоже не маньяк. И мужу не изменяю… Хоть он у меня и лежачий, а все равно ведь муж… Так что не бойтесь… Евгений Алексеевич… А я пойду, мне еще полы в подъезде надо вымыть…

…Вспоминая потом ту необыкновенную встречу с женщиной своей мечты, много раз ее вспоминая, ты удивлялся, как мог в той ситуации, сидя в горячей ванне, заснуть, и без удивления уже, но с какой-то восторженной благодарностью вспоминал, как, проснувшись, увидел ее, устало сидящую на краю – одной рукой она пробовала остывшую воду, другой подливала из крана горячую.

А дальше, что же было дальше…

В своем ненаучно-теоретическом труде «Собаки и кошки как фактор любви» автор, которого мы знаем довольно-таки неплохо, настолько неплохо, что лишний раз можем не называть его имя, если помните, рассуждал о праве животных на личную жизнь, которую они, животные, в силу своей природы не могут защитить от посторонних глаз, – лично мне тот пассаж запомнился своей неожиданностью и если ничего не доказал в отношении животных, то кое-что подсказал в отношении автора, и совершенно неожиданно помог мне закончить эту желанную и трудную, может быть, самую желанную и самую трудную главу моего романа.

Дальше, что же было дальше…

Тут испорченная кинематографом и гламурными караванами любовных историй читательская фантазия рисует себе пылкие слова признания в любви, поцелуи, объятия, соитие, бесчисленные фрикции и конечно же – вершину отношений между современными мужчиной и женщиной – его величество оргазм.

Так вот, товарищи дорогие, ничего этого там не было, а если что и было, ничего этого мы не узнаем. Не только вы, читатели, но и я, автор, потому что литературные герои, как те беззащитные зверушки, также имеют право на свою тайную, закрытую от посторонних глаз жизнь.

Да это, в конце концов, не так уж и важно, есть вещи важнее этих самых, чёрт бы их побрал, фрикций – гораздо важнее. Например, слова – те, которые говорила тебе женщина твоей мечты в ту бесконечно долгую и прекрасную ночь, и я не могу их здесь не привести, не все, разумеется, а, так сказать, избранное.

– Когда я родилась, мое счастье кончилось.

– Я свекрови говорю: какая же я шлюха, если твой сын – мой единственный мужчина?

– Мне спокойно, когда дома суп есть.

– Я швабру не признаю. С ней углы непромытые остаются.

– Люблю быть беременной. Хорошо себя чувствую, когда он там бьется.

– Когда УЗИ показало, что третий тоже мальчик, иду по улице – рыдаю. Пришла – свекровь навстречу: «Что? Больной? Больной?» А он как забьется там… А я ему: «Не волнуйся, все равно любить тебя буду».

Я все равно любить тебя буду.

Она так и не рассказала, как ругалась с Богом, впрочем, ты и не спрашивал…

Да, а звали ее Антонина Алексеевна Перегудова, и ты никогда ее не забудешь.

VI. В бегах. Клара Ивановна Шаумян

Ровно в полдень второго апреля одна тысяча девятьсот девяносто восьмого года, за год и девять месяцев до начала нового века и нового тысячелетия, на южной окраине Москвы в районе метро «Чертановская» шел по улице человек – мужчина лет сорока с небольшим, с самого своего детства мечтавший эту эпохальную, на его взгляд, дату торжественно встретить за праздничным столом, причем обязательно с жареными котлетами и, несмотря на последние жизненные передряги, эту мечту не утративший, – вы, конечно, догадались, о ком идет речь, а я вообще знаю этого человека как облупленного, но, увидев его там в тот день и час, мы ни за что бы его не узнали!

– Евгений Алексеевич?

– Неужели?

– Золоторотов? Вы ли это?

– Быть не может!

Хотя и берет на голове, и черная болоньевая куртка, и брюки, и ботинки – всё его и всё при нем, а как будто не он, совсем как будто другой человек.

Но почему, почему такое впечатление складывается?!

Может, потому, что все на нем чистое, отглаженное, аккуратное?

Разумеется, вид верхней одежды влияет на внешний вид человека, но не настолько, чтобы из-за этого его не узнавать.

Нет, братцы, по-настоящему человека меняет не внешнее, а внутреннее – то, что в данный момент сидит у него в середке, сила или бессилие – именно они определяют, как человек выглядит, изменяя его до неузнаваемости.

Но не бессилие изменило тебя, не бессилие – сила!

И вот ты сделался сильным, и выглядел большим, да-да, именно так: стал сильным и от этого казался большим, оставаясь при невеликом своем росте и весе, – шел по просторному пустынному тротуару так, как пристало ходить людям большим и сильным: уверенно, спокойно, устойчиво, и смотрел перед собой, как смотрят сильные и большие люди – прямо, твердо, приветливо.

При этом ты улыбался, кажется, тебе ли в твоем бедственном положении улыбаться, ах, ну да, как же я забыл: «Русские, улыбайтесь!»…

Да нет, ты всегда был энергичным, но энергичность – что энергичность? Энергичность – заведенность, завел себя, как будильник, и тикаешь часто и громко, проживая отмеренный пружиной срок от звонка до звонка, энергия не сила, а всего лишь одна из ее составляющих, и отличается она от силы, как электрический свет отличается от солнечного.

Сила есть даже тогда, когда ее как будто нет, вот какая штука!

Подлинная человеческая сила спонтанна и перманентна, стремительна и неспешна, строга и терпелива, и определяющий ее центр находится не в мозгу и состоит не в волевом напряжении всего организма, но пребывает в сердце – в сокровенной его сердцевине, откуда тонкие до невидимости прочные живые нити тянутся вверх, связывая человека с небом, – это если днем, а если ночью, то и со всей Вселенной, особенно если ночь звездная…