Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2004)
Тут нужен Шолохов, между нами говоря.
Не Проханов, не Максим Соколов.
Максим Артемьев. Почему. М., О.Г.И., 2004, 112 стр.
Эту книжку коротких эссе, подаренную мне автором — публицистом Максимом Артемьевым (род. в 1971), я начал листать еще в метро, благо читается она с любого места. Сквозные темы: альтернативная история, эволюционная теория, восхищение поэзией Льва Лосева… Главное же — редкое в наши дни простодушие . “Задумаемся: а тот факт, что люди говорят на тысячах языков, служит благу или злу?..” Простодушие восприятия: “Рассказы Толстого для детей — жестокая книга. Я поразился, сколь много там смертей и убийств всяких птичек, животных, да и людей”. Простодушие незнания: “Сергей Прокофьев. Я ничего не знаю о его жизни. Но все равно, возьмем только формальные аспекты…” Простодушие самоуверенности: “И еще — за все годы советской власти не вышло ни одной (!) книги о немецких солдатах на Восточном фронте”. Восклицательный знак принадлежит автору, лучше бы он поставил — вопросительный. Я-то еще в годы своего советского отрочества читал по-русски о том, что “смерть пахла в России иначе, чем в Африке” (первая фраза достаточно известного романа Ремарка “Время жить и время умирать” — М., Издательство иностранной литературы, 1959), да и много еще чего — на эту тему. Полистаем дальше. “Все языки равны, и все литературы тоже, тем не менее особенности существуют. В России слабо развит жанр воспоминаний”. “Крупнейший русский прозаик современности после Солженицына — Роман Сенчин”. После каждой второй фразы хочется впечатать знак копирайта: © М. Артемьев. “Каким будет мир через тысячу лет? Можно предположить, что совсем не таким, какой он сейчас, но не более (? — А. В .). Посмотрим на себя нынешних глазами человека тридцатого века”.
Какого, какого века?!
Сергей Эрлих. Россия колдунов. (Сакральная природа интеллигенции); Поклонение волхвам. (Опыт динамического структурализма); История мифа (“Декабристская легенда” Герцена); Станет ли история “учительницей жизни”? (“Технология власти” — проект оживления истории). СПб. — Кишинев, “Высшая антропологическая школа”, 2003, 497 стр. (“Мир — зеркало для Молдовы”).
Да, люблю издательские аннотации — иногда они звучат как музыка (приведу полностью): “В книге излагается оригинальная концепция противоположности „воинской” русской цивилизации и „колдовской” цивилизации Запада. Рассматриваются взаимное отрицание и преемственность трех поколений русских „колдунов”: волхвов, православных священников, интеллигенции. Выдвигается гипотеза о происхождении славянских жрецов-волхвов от средневекового народа волохов. Исследуется сочетание несовместимых мифологических структур — христианские „мученики”, языческие „герои” (тотемные предки) — „декабристской легенды” Герцена, определившей благоговейное восприятие декабристов в интеллигентской среде на протяжении полутора столетий. Автор придерживается правила: „Модно все, что я пишу”. И поэтому без колебаний использует старый добрый структурный метод. Для небезразличных к судьбе своей страны”. В начале книги стоит посвящение “моему другу Сергею Васильевичу Марару” (=издателю). На обложке — фотография автора и издателя: “читают очередное издание „России колдунов””. Тут же на обложке — автограф Сергея Эрлиха: “Эта книжка написана кровью моего сердца. Считаю, что мне открылся смысл русской цивилизации. Допускаю, что могу ошибаться. Уверен, что опровержение моих заблуждений приблизит всех нас к истине” (14.12.2002). А вот самые интимные истины/заблуждения (все дальнейшие цитаты — из главы “Послероссие”): “<…> реальный выбор существует только между среднеазиатским, кавказским и молдавским будущим русской цивилизации. И только молдавская цивилизация будет „ перерожденным ” продолжением русской”; “<…> великое призвание молдаван — стать новыми русскими, основать новую цивилизацию от Атлантики до Тихого океана <…>”; “Поставив цель, всегда заявляю о ней во всеуслышание, чтобы потом отступаться было стыдно. Итак, Молдавия от Атлантики до Тихого океана!”.
Книга напечатана по решению Сената Высшей антропологической школы .
500 экз.
Владимир Богомяков. Песни и танцы онтологического пигмея. М., “Парад”, 2003, 320 стр.
Совсем правильное название книги — “Песни и танцы онтологического пигмея Владимира Богомякова”. Автор (род. в 1955) — человек серьезный. Работал: штукатуром-маляром, сторожем, бетонщиком, каменщиком, грузчиком, мойщиком машин, рабочим в геологических партиях, инженером отдела промышленной социологии, старшим инженером лаборатории прикладной этики, преподавателем высших учебных заведений. Доктор философских наук, профессор, зав. кафедрой политологии в ТюмГУ. Написал: “Книга грусти русско-азиатских песен Владимира Богомякова” (М., “Guzelizdat”, 1992), “Сокровенное как принцип бытия” (Екатеринбург, 1999), “Сокровенное: кровь и кров бытия” (Тюмень, 2000), а также около пятидесяти научных и философских статей в разных изданиях. Эссе В. Г. Богомякова регулярно появляются на сайте интернет-журнала “Топос” <http://www.topos.ru>, их можно найти и на бумаге — в топосовских альманахах “…Наше все…” (М., “Парад”, 2003) и “Обратная изнанка Луны” (М., “Парад”, 2004).
Многие ли его знают? (Кроме Мирослава Немирова, разумеется, см. “Всё о поэзии 52-53” — “Русский Журнал” <http://www.russ.ru/krug/20010718n.html> ). Может, и многие, но не “литературная общественность”. А зря. Ядреная сибирская смесь Заболоцкого 20 — 30-х годов (“была дева, стала щи”…), Хармса (скорее прозы, чем стихов), вообще обэриутов, Мандельштама, возможно — Клюева и вплоть до Юрия Кузнецова, настоянная на русском реализме и настоящем времени и обернувшаяся песнями онтологического ужаса . И чем яснее и короче, тем жутче. “За сараем выли волки. / Там закончилась Россия. / Злые дяди у Николки / Ничегоши не спросили. / Ничегоши не спросили. / Что же спосишь у Николки? / Вечер. Волки голосили. / Мальчик в бежевой футболке. / <…> Впереди — большая яма. / Если б только знала мама!” Две строки в цитате я выкинул — лишние, тормозящие. (“Из недостатков поэзии Б. следует указать на то, что он чересчур привержен принципу спонтанности. Сев с утра за стол, открыв большую черную тетрадь, он с ходу в нее прямо набело пишет стихотворение и более переработкой его и т. д. никогда, насколько мне известно, не занимается. В результате замечательные и офигительные куски перемежаются длиннотами, которые без ущерба для целого следовало бы просто выкинуть”, — свидетельствует Немиров). “Спосишь”, “ничегоши” — не опечатки; по стиховой ткани бежит рябь сознательных неправильностей. Вот еще два стихотворения, может быть, не самые богомяковские, а те, что сразу глянулись:
Плохо ласточкам в милиции служилось —
Сапоги для лапок больно велики.
И длинные их перья хвостовые
Не спрятать в милицейские штаны.
И зимовать им в Африке привычно,
А не в хрущевке на последнем этаже.
И мухи точно им полезней,
Чем с колбасой и салом бутерброд.
А снятся ласточкам не розовые бабы,
Но стаи насекомых над водой.
Им глазки режет дым от “Беломора”,
И в клювик много водки не зальешь.
Или:
На юге холодно. Так холодно на юге.
Индийский чай. Газеты. “Беломор”.
Клубятся на столе две маленькие вьюги.
И на стекле серебряный узор.
В пространстве самовары, минареты,
Студеной Турции морозные приметы.
Ахмеду строганину принесли.
Хозяйки русской водки запасли.
И люди в шапках из больших собак
Идут гурьбой, скрепя снежком, в кабак.
А нищий на крыльце стоит за подаяньем,
Любуясь в небе северным сияньем.
…Кто сказал: “кризис поэзии”?! Два шага вперед!
Людмила Петрушевская. Танго и Песнь натурщицы. Акварели, монотипии. 21 апреля — 10 мая 2004 года. М., Галерея Леонида Шишкина, 8 стр. <http://www.shishkin-gallery.ru>.
“Я пишу все — прозу, стихи, пьесы, письма, сказки, статьи и сценарии. Рисую розы, портреты, комиксы” (Л. С. Петрушевская). Цветы, обнаженная натура (“наброски натурщиц, сделанные в студии им. Нивинского”) и танцующие пары — вот сюжеты полотен Петрушевской, выставленные в Галерее Шишкина на Неглинной. Розы рисовать трудно, у Петрушевской это получается. Монотипии на обоях с танцующими парами несколько монотонны, сразу понимаешь алгоритм (их можно делать сотнями). Некоторое приятное однообразие цветов и натурщиц не раздражает, входит в условия жанра. “<…> ее воздушные акварели разительно контрастируют с трагичной и тяжелой, как вселенские сумерки, прозой”3, — отмечает Виктор Канавин (“Итоги”, 2004, № 17).
