Джеймс Миченер - Роман

— Но смогу ли я одолеть ее?

— Если сможете продержаться пятьдесят страниц, то одолеете.

— Мне интересно знать суть. Мне нужно, чтобы действие начиналось в первом предложении. «Ночь была темная и тревожная» — вот как я представляю себе начало романа, — пошутила я.

Желая, очевидно, поддержать Тимоти в его смелом начинании, Дженни сказала:

— Как говорила моя бабушка: «Отведайте. Не пожалеете!»

— Ты позволишь взглянуть? — спросила я Тимоти, искренно заинтересованная в его успехах.

— Да. Здесь — все, кроме последней части, — объяснил он, вручая мне плоскую коробку из картона. — И, знаешь, бабуля, я очень ценю твое мнение и рассчитываю на него, особенно когда ты не улетаешь назад в XIX век.

— Ты читал когда-нибудь Джозефа Эндрюса? Его хулиганские проделки в XVIII веке могли бы удивить тебя. — Не став больше задерживаться на Эндрюсе, я поинтересовалась: — А о чем будете писать вы, мисс Соркин? После того как выйдет ваш роман про футболистов?

— Я пытаюсь написать вещь специально для вас — с сильным началом и неожиданным концом.

— Я прямо сгораю от любопытства. А тема?

— Так и быть, скажу! Если мне везет пока с футболистами и их похождениями, то почему бы не попробовать проделать то же самое с надменными профессорами и членами Правления какого-нибудь респектабельного колледжа, скажем, в Огайо, где таких воз и маленькая тележка? Или в Восточной Пенсильвании?

— Уберите эту диверсантку! — закричала я, и она послала мне воздушный поцелуй.

Провожая своих талантливых молодых гостей до двери, я задержалась, чтобы взять по пути на одной из полок роман Маргарет Дрэбл, и, когда мы стояли и смотрели на залитую лунным светом долину, я подняла руки с книгами:

— В левой руке — роман Тимоти для дешифровки, в правой — Дрэбл для удовольствия.

…Отъезжая от дома, они дружно показывали мне рожки.

СРЕДА, 9 ОКТЯБРЯ. В этот день я принимала в своем доме четверых милейших жителей Гревзлера — Цолликофферов и Йодеров. Это были типичные немецкие семьи Пенсильвании, каждая из которых уже разменяла свой седьмой десяток лет.

Лукас Йодер — невысокого роста мужчина, круглолицый и светловолосый — отличался спокойными и несколько неловкими манерами, которые немцы обычно демонстрировали в присутствии незнакомых людей. Его миниатюрная жена Эмма выглядела так, словно годами кормила целую свору работников фермы — такой она была тоненькой и подвижной.

Самым очаровательным из всей компании был их ближайший сосед Герман Цолликоффер — огромный толстый немец с всклокоченными волосами, сияющим лицом и повадками стареющего буйвола. Он выделялся тем, что носил одновременно подтяжки и ремень. Другой его чертой была молчаливость, однако слетающая с него, как только разговор касался вещей, по которым у него было твердое мнение. Тут же его прорывало, и он мог ораторствовать долго и назидательно, ибо никогда не вступал в разговор, не имея убедительных доводов. Замкнутым его назвать нельзя было, а вот благоразумным — можно.

Его жена Фрида, встречаться с которой мне еще не приходилось, была идеальным воплощением образа немецкой жены: веселая, но сдержанная в присутствии незнакомых людей, с крупным плоским лицом и чрезвычайно пышными формами, которые поддерживались в таком состоянии благодаря ее непомерному аппетиту, в чем мне вскоре пришлось убедиться. Фрида не могла не нравиться, особенно когда она открывала рот и начинала говорить на своем пенсильванско-германском наречии.

Когда она вошла в нашу большую комнату и уставилась на долину, тянувшуюся до Рениш-роуд, ее первыми словами были:

— Вот это красотища, да? — Затем она ткнула пальцем через плечо, указывая вниз по долине. — А вон там — ферма Фенштермахера, да? — И вопросительно посмотрела на меня, желая найти подтверждение своей догадке. Я согласно кивнула.

Я оказалась права, предсказывая реакцию Йодера на желчный выпад профессора Стрейберта. Когда пришла мисс Бенелли и собрались другие гости, один из них спросил:

— Как вы чувствовали себя, мистер Йодер, когда читали эту ужасную рецензию, вышедшую из-под пера вашего соседа?

— Такому профессионалу, как мой муж, — опередила с ответом Эмма, — не надо беспокоиться по поводу каких-то там рецензий, особенно если у него уже куплено полмиллиона экземпляров еще до публикации.

Я видела, как при этом поморщился Лукас, как бы говоря: «Я не хотел бы, чтобы она это говорила, но разве к мужу прислушиваются».

Но кто-то продолжал настаивать:

— А что предприняли лично вы?

— Я работал над раскраской своих магических знаков, — сказал он.

Здесь последовали многочисленные вопросы, потребовавшие от него объяснений, как он выискивает магические знаки на старых амбарах и превращает их, по мнению некоторых ценителей, «в оригинальные по замыслу и элегантные по исполнению коллажи». Но сам он отметал такую оценку:

— Я всего лишь пытаюсь сохранить крупицы прекрасных традиций нашего народа, слегка украсив их готическим орнаментом.

Это тоже вызвало интерес у присутствующих, но в конце своего объяснения он подвергся неожиданной критике со стороны Германа Цолликоффера, которому на этот раз было что сказать:

— Лукас, я никак не могу простить тебе твои проделки с этими магическими знаками. Я не раз предупреждал тебя, но ты не слушаешь. Немцы Пенсильвании никогда не верили в то, что такая мишура, как эти знаки, отвращает нечистую силу и навлекает проклятье на врагов. Это просто твоя выдумка. Даже название «магические знаки» придумал ты сам.

— А для чего же тогда нужны магические знаки, — спросила мисс Бенелли, — если не для отворота дурного глаза?

— Для украшения. Эта традиция пришла к нам из Германии, постройки получаются более привлекательными. Их вешают ради красоты, а не из-за нечисти. — Но затем его упреки сменили теплота и уважение, с которыми он всегда относился к Йодеру, ведь тот открыл миру этот уголок Германии, затерявшийся на окраине Пенсильвании: — В своих первых четырех книгах ты придерживался моих советов и с уважением относился к нашим традициям. Вот почему они оказались хорошими. А в «Нечистой силе» ты рассказываешь какие-то байки, и поэтому в ней нет ничего хорошего.

Йодеры дружно заулыбались, и Эмма заметила:

— Ты все перевернул с ног на голову, Герман. Когда он следовал твоим советам, его книги почти не раскупались, а как только стал жить своим умом, они стали идти нарасхват.

Началась другая долгая дискуссия о том, как автор должен использовать фактический материал. Здесь козыри оказались в руках мисс Бенелли, которая блеснула знанием конкретных примеров из известных произведений, демонстрировавших самые противоречивые подходы к решению проблемы. Один из участников дискуссии считал, что Герман Вук не побоялся заставить работать на себя целую мировую войну. Но другой возразил ему:

— Если бы я умел писать, я бы попробовал создать нечто подобное «Костру тщеславия» Тома Вулфа. Избрал бы один предмет и по-настоящему вгрызся в него — на небольшом полотне, проникая в суть вещей.

— Или одну ячейку общества — такую, как Грензлер, — вмешалась Эмма, вызвав улыбку своей готовностью защищать мужа в любых обстоятельствах.

— Я бы хотел извиниться, — спохватился Цолликоффер, — за свои несколько неуместные слова. Думаю, что Лукас был прав, когда прислушивался к тому, что я советовал ему, но поступал по-своему.

— А что вы скажете тем, кто считает, что лучшей из всех его книг является роман «Изгнанный»? — спросила мисс Бенелли.

— Ага! — стремительно вступила в разговор миссис Цолликоффер со своим сильным немецким акцентом. — Знаете, что сказал мой муж, когда прочитал книгу второй раз: «Наконец-то парень ухватил правду». И я тоже так считаю.

— Я хотел сказать, — возбужденно выкрикнул Цолликоффер, — что в ней есть хорошее сочетание правдивости, с которой я ему об этом рассказывал, и воображения, с которым он увидел эту правду. Что это за книга? История с мужскими подтяжками? Ничего подобного. Или о чем-то в этом роде? Или о чем-то другом? Я рассказал ему, а он — всему миру.

Единственный раз нотки раздражения по поводу разгромной рецензии Стрейберта на «Каменные стены» мелькнули у Йодера, когда он уже собирался уходить. Ожидая в дверях, пока Эмма распрощается с присутствующими, он случайно взял с полки один из романов о Джалне, который Стрейберт сравнивал с его грензлерской серией, желая уничтожить и то и другое.

— Что представляют собой эти книги? — спросил он. — Я вижу, их у вас шесть.

— Ничего особенного, — сказала я. — Но в свое время Мазо де ла Рош была сенсацией.

— Она из Канады, не так ли?

— Да. Канадцы высмеяли ее книги, называя их детскими сказками. Но англичанкам и американкам они доставляли огромное удовольствие. Я читала «Седые дубы Джалны» еще, наверное, в колледже и плакала, сочувствуя героине. А может быть, это была какая-то другая из ее книг… Они все перемешались у меня в памяти. — Тут я рассмеялась и погрозила ему пальцем. — И вы еще говорите, что никогда не читаете рецензий на ваши книги. Где же еще вы могли услышать о Джалне и заинтересоваться этой писательницей?