Исраил Ибрагимов - Колыбель в клюве аиста
Детина сообразил стол на одном из боковых крыльев бочки, извлек из кармана сверток с ломтем вяленой рыбы. Очередь, описав петлю, кончалась у бочки же, в метре от места разлива пива. Я прислушался к беседе мужчин. Отнюдь не из профессионального любопытства, не из желания "подловить" интересный диалог. Притягивало другое ― спроси что, вряд ли смог ответить.
― Подыскать тебе нужно небольшой участок, я так понимаю, ― говорил детина, ловко разделываясь с рыбой, отдирая большими пальцами-граблями розовое мясо. И сам он напоминал огромную плохо прокопченную диковинную рыбу. ― И чтобы к воде поближе.
― Не откажусь, ― отвечал продавец, ни на секунду не прекращая работу.
― Не откажусь, ― усмехнулся весело детина. ― А где найти участок? Проблема.
― Загвоздка, ― согласился продавец.
― Пошарить надо, поспрашивать.
― Накрутишься за день ― собственного тела не чувствуешь.
― Мне подвернулся готовенький. С избушкой. Какой-то малахольный. Уезжал срочно ― ну и запросил копейки.
― Малахольные на вес золота, ― молвил жалостливо, изобразив на лице безысходность, продавец.
Он протянул еще пива, посетовал:
― Где найти малахольного с избушкой?
― Пошарим, ― сказал детина, принимая кружку. ― Я на серпантинах за Сары-Ташем вкалываю ― места дачные. Вожу гравий.
― Ставить дачу нужно самому, ― сказал продавец.
― Участочек, говорю, сначала найди ― послушай меня.
― Слушаю.
― На то ты Корноухий, ― вдруг, будто нарочно рассчитывая на мой слух, произнес детина.
"Корноухий... Корноухий... Корноухий... ― взволнованно повторил я про себя, ― неужто наш всамделишный Корноухий?!"
Не удержался, вгляделся внимательно, да, конечно! Правое ухо сверху искусно прикрыто волосами: Корноухий носил длинные волосы и, не исключено, с целью укрыть расщепленное на два лепестка ухо. Вот почему он называл меня земляком ― и в самом деле мы земляки! Он знал меня в детстве! А тот, детина ― кто он? Наверняка детина и продавец пива знались давно, с мальчишеских лет, когда в ходу были прозвища. Я дотронулся до плеча Корноухого ― тот обернулся, поприветствовал, тут же погрузился в работу, не теряя меня из виду. Детина направился к машине, а на вопрос, кто он, Корноухий удивился.
― Не узнал, что ли? Земляк. А меня признал? Раим я. Приозерчанин, ― выпалил Корноухий, радуясь и удивляясь.
Самосвал между тем, развернувшись, прогрохотал неподалеку. Корноухий, продолжая работу, безуспешно пытался окликнуть детину ― машина, сделав петлю, выехала на асфальт и исчезла за поворотом.
А Корноухий продолжал:
― Мы с ним отбухали детдом. Ну, Кот он ― вспомнил? Нет?
Как не напрягал память, вспомнить не удалось.
― Приозерчанин, говоришь?
― Ну да.
― Из Карповки?
― Не совсем. Говорю, детдомовский. А в Карповку наезжал к родичам, к тете, ― вспомнил?
Возвращаясь с пивом, я пытался припомнить детину ― все тщетно.
Но стоп!
Крутится на серпантинах за Сары-Ташем, рядом с дачными местами ― так ведь это как раз над дачей Азимова?!
Почему крутится?
Возит гравий на самосвале!
Не тот ли самосвал, что привидением выполз в тумане перед Жунковским?
Стоп!
Сходства: и тот и этот водители самосвала. Оба трудятся на серпантинах, за Сары-Ташем, оба в возрасте. Не всё! Оба с фиксами. Жунковский успел-таки разглядеть фиксы. А вот залежавшиеся кудри детины расплылись в тумане. Да и как их мог разглядеть Жунковский, если тот был в берете. Коричневым клином вперед. Выходит тот и этот ― одно и то же лицо?
Стоп!
― Нельзя на подножки! Располагайся на камушке ― с минуты на минуту распогодится... ― это вообразил я голос детины в тумане.
― Что-то в нем неприятно поразило, казалось, я определенно знал его, ― это голос Жунковского.
Я не заметил, как, размышляя о неожиданной встрече у пивного закутка, включил проигрыватель ― грохнула джазовая музыка. Я перевел звук на среднюю громкость и отправился к себе в комнату.
"Попробую выделить ключевое, ― думал я. ― Итак, детина-пивоглотатель и детина-водитель ― одно лицо. Дальше. Жунковского "что-то неприятно поразило" в водителе ― вот так-то, с первой секунды встречи?! Что в нем отталкивающего? Слежавшиеся шерстеподобные кудри, суженное книзу лицо, крупный нос. Улыбка довольно открытая и искренняя, крупные зубы в золоте ― нет ничего такого, что могло оттолкнуть с первого взгляда, значит, "неприятно поразило" другое, ― поразило ― стоп! ― нечто
СВЯЗАННОЕ НЕКОГДА С ЧЕЛОВЕКОМ С ТАКИМ ЖЕ ЛИЦОМ! НЕ ИСКЛЮЧЕНО, ЧТО "ЧЕЛОВЕКОМ С ТАКИМ ЖЕ ЛИЦОМ" БЫЛ... ДЕТИНА! ВИДЕТЬ ЕГО ЖУНКОВСКИЙ МОГ В ПРИОЗЕРЬЕ - ТАМ, В ПРИОЗЕРЬЕ, ЕГО ВИДЕЛ, ВЕРОЯТНО, И Я...
У детины прозвище ― "Кот". Кот приезжал в Карповку к тете из детдома.
Корноухий ― детдомовец.
Но детдомовец и... Ромка ― вот куда потянулась ниточка! Ромка, Корноухий, Кот ― из одного детского дома!
Догадка преобразовалась в уверенность, экстрополировав нынешнего детину в Кота... И тогда я увидел карповский базар в воскресный день, рослого пацана с кудрявым чубом, уже тогда фиксатого, улыбчивого, розовощекого. Пацан -- теперь-то ясно, что это был Кот ― и Рябая, продравшись сквозь людскую массу, задержались в конце ряда. Рябая взяла в руки коричневый ватник, передала Коту ― тот примерил, Рябая оценивающе оглядела, поинтересовалась:
― Ну, как?
― Что как?
― Нравится, спрашиваю?
― Да как сказать... произнес Кот неуверенно.
Снимай! ― скомандовала женщина. ― Пошли.
Они перешли к другому, расположившемуся на земле, ряду. Рябая извлекла из груды барахла полупальто с широким поясом. ― Держи, ― она протянула полупальто племяннику, ― как это?
― Другое дело, ― оценил мгновенно Кот, не скрывая удовлетворения.
― Вижу, ― согласилась серьезно женщина. ― Не тонка ли? Не замерзнешь? Зимы вон какие здесь.
― Да как сказать... ― снова замялся Кот.
― Говори ясно.
― С шарфом не замерзну.
― Вот и я думаю: подкладка ничего. ― Рябая крутнула племянника, придирчиво осмотрела товар и сказала не то хозяйке, не то разом всем: ― Ношеная.
― Где взяться новому? ― парировала с неудовольствием владелица товара ― женщина с короткими усиками, конечно же из эвакуированных. ― Своей фабрики, как видите, у меня нет.
― Что фабрика! Не о том речь. Сколько носили вещь?
― Год, ну, два... ― мялась женщина.
― Ношеная-переношенная.
― Побойтесь Бога, ― обиделась женщина, ― торгую своим, лгать не умею.
― Да бросьте, ― обрезала Рябая, ― вот потертости... вот... вот...
И ни слова о цене. Рябая старалась сначала внушить неопытной торговке мысль о невысоких достоинствах товара, она плела паутину искусно, потому что минуту-другую спустя у торговки от былой уверенности не осталось и зернышка, она в самом деле напоминала жертву, правда, жертву, не ведающую, в какую сеть угодила.
― Но я не навязываю, ― выдавила торговка, и это защитительно-беспомощное "но" послужило Рябой сигналом к штурму.
― Сколько за него просите? ― спросила она снисходительно-иронично, показывая всем видом, что поинтересовалась стоимостью скорее из обычного любопытства.
Торговка поспешно назвала цену ― Рябая, усмехнувшись, продемонстрировала намерение немедленно ретироваться.
― Сколько бы вы дали?
Рябая, сделавшая шаг в сторону, передумала, потрогала товар, произнесла:
― Сколько? Потертость... С поясом... для города, может, и хорошо ― тут не город...
Торговка трепыхалась в сетях ― Рябая, поразмыслив, уверенно назвала цену.
― Да что вы! ― вырвалось и тут же затухло у торговки.
― Да то! ― произнесла еще более уверенно и решительно Рябая. ― Курам на смех. Назовите окончательную цену.
Женщина с усиками назвала, вызвав у Рябой еще больший приступ ярости. А еще минуту-другую спустя она, бросив в руки племянника покупку, отсчитывая деньги, зыркнула на меня:
― Чего крутишься?
― Камеру ищу.
― Какую еще камеру?
― Велосипедную.., с ниппелем.
― Шпионишь, наверно, что высмотрел, Додик? Рябая наполовину была неправа, потому что я действительно искал велосипедную камеру, но, увидев ее с незнакомым пацаном, мигом перестроился, мысль о покупке велосипедной камеры испарилась, и я, роясь в груде железа, запчастей к велосипеду, стал наблюдать за действиями пацана, а заодно и Рябой, наблюдать цепко, так, как наблюдают обычно за человеком новым, к тому же сверстником...
Я перенес сегодняшнего детину в далекое прошлое и увидел перед собой пацана с кудрявым чубом, нисподавшим до бровей, с лицом, клинившимся книзу, с фиксой, тогда всего одним зубом, окованным в металл. Я увидел крупного пацана, облаченного в серое городское полупальто, с широким поясом, накладными карманами и цигейковым желтовато-коричневым воротником, увидел его рядом с Рябой ― Рябую будто нарочно, чтобы надежнее запечатлелась в памяти, со словами "Высматриваешь все ― гляди, не наживи бельмо", ― обращенными ко мне. А потом сквозь просвет в пальцах Жунковского ― это тогда, когда он прикрыл сзади мне глаза ладонью ― я увидел панораму базара, увидел снова у шатра шапито новенького, но теперь рядом... с Ромкой. В день неудавшегося налета на избушку Рябой! Ромка и в самом деле беседовал с фиксатым пацаном ― детдомовцем перед тем, как двинуться с Жунковским в избушку Рябой! И двинули. Но еще раньше рванули к себе Рябая и ее сожитель ― мужчина с плоскими бесцветными губами ― Горшечник!
