Александр Проханов - Скорость тьмы
— Не против. Пусть посмеются над Ратниковым, а то он последнее время загордился, не откликнулся на мое приглашение. — Мэр кивал головой, представляя, как движется над толпой огромная кукла Ратникова, а вокруг качаются дурацкие персонажи сказок. Стукается об него Колобок, наскакивает Баба Яга, корчится Кощей Бессмертный. И в руках у куклы сияет золотой автомобиль, тот самый, что сбил беременную женщину и в котором, по слухам, сидел Ратников.
— Замыкает профессию огромная ладья, под которую замаскирован грузовик. В ладье стоят детишки, старики, инвалиды, матери-одиночки. Эту ладью тянет на бечеве бурлак, и этим бурлаком являетесь вы. Везете на себе непосильный груз заботы о старых и малых. На самом деле вы не надрываетесь, грузовик медленно едет, а вы только натягиваете бечеву.
— А это не слишком? Я не буду выглядеть смешно?
— Это и надо. Пусть люди по-доброму посмеются, а вам от этого еще пару тысяч голосов в урны.
— Что дальше?
— Процессия выходит к Волге, уже под вечер. Тут состоится еще один митинг. Вы достаете большую шапку и объявляете пожертвования в пользу неимущих. Пускаете шапку по кругу, как в стародавние времена, как при Минине и Пожарском. Одни в нее кидают тысячу, другие десять рублей. Одни горсть монет, другие золотую серьгу из уха. Все братаются, все участники «Общего Дела», все любят друг друга. В это время по Волге плывут яхты, и с них пускается фейерверк, отражается в Волге. Все ликуют, счастливые и усталые идут по домам.
— Поражаюсь вашему творческому началу, Владимир Генрихович. Без всякой подготовки, с места в карьер, такая импровизация. Вы — настоящий режиссер, — неподдельно восхищался мэр. Он был захвачен замыслом, был в плену у Мальтуса, — Где вы этому всему научились?
— Просто я, как и вы, мы чувствуем народную душу. Народ — дитя, иногда капризное, иногда злое, но всегда простодушное и доверчивое. Он рад любому доброму слову, любому серебряному фантику, любому разноцветному огоньку. Подари народу фантик, зажги над ним цветной огонек, скажи ему, что он велик, прекрасен, что он народ-богоносец, народ-исполин. И можешь потом гнать его на войну или морить миллионами. Можешь посылать в мерзлоту добывать никель и золото, а потом отнять это золото и этот никель. Укажи на неугодную тебе персону, и народ ее растерзает. Расскажи голодному народу анекдотик про «новых русских бабок», и он будет хохотать до упада, забыв, что у него сын-наркоман и дочь — проститутка. Вы это понимаете, Анатолий Корнилович, поэтому-то вы политический долгожитель.
— Пожалуй, что так, — задумчиво произнес мэр, сдвигая на лице морщины, образуя их них темный сгусток, словно скрывал за этим сгустком какую-то потаенную мысль, — Я думаю, где они сейчас мои товарищи по партийной работе? Где прорабы «перестройки»? Где герои «девяностых»? Где гордецы и ораторы? Одни в могиле, другие в тюрьме, третьи в забвении. А я еще жив, черт возьми! Еще послужу России!
— Мы с вами очень похожи, Анатолий Корнилович, оба любим Россию. Если бы вы знали, как я люблю стихи Пушкина и музыку Глинки. Дважды перечитывал мемуары Георгия Жукова. Все мы дети Победы. Служим матушке России, — с особой певучей нежностью он произнес слово «матушка».
Они расстались, довольные встречей, чтобы в ближайшее время опять повидаться.
Валентина, юная красавица из тех, о которых говорят: «кровь с молоком», — розовые щеки, пшеничные волосы, голубые глаза, нежные мочки ушей с бирюзовыми сережками, что так шли к ее голубым глазам, — гуляла по городу. Она размышляла о своих подругах, которые отправились на художественный конкурс в Москву, и от которых больше месяца не было вестей. На все ее многочисленные «эсэмэски» лишь однажды пришел ответ: «Уехали с концертом в Турцию. Скоро будем». Она досадовала на то, что режиссер, отбиравший девушек, пренебрег ею. Оставил в Рябинске, пообещав включить в какое-то увлекательное и денежное шоу. Целовал ей руку, подарил сережки, да так и исчез, не давая о себе знать. Теперь она направлялась к Волге, где на набережной в этот дневной час было много народу, и, прогуливаясь, можно было ловить на себе яркие, жадные взгляды молодых людей, которые любовались ее стройными ногами, свободно плещущей грудью, нежным затылком с золотистыми колечками волос.
Она услышала нагоняющий рокот машины. Оглянулась. К ней приближался серебристый микроавтобус. Остановился, дверца приоткрылась, и выглянула рыжеволосая голова, румяное, в веснушках лицо:
— Привет, красавица, далеко идем?
— Не в твою сторону, — отвернулась Валентина и пошла быстрее.
— А я как раз тебя и ищу, — автобус медленно ехал за ней.
— Не ту ищешь.
— Как не ту? Я, можно сказать, влюбился.
— А я не люблю рыжих, — отмахивалась Валентина от назойливого ухажера. Она вспомнила парня, который в ангаре, во время просмотра, приставал к ее подругам. Хотел и ее схватить за руку, но она его оттолкнула.
— Нет, так и нет. В Рябинске других девок полно, — ухмыльнулся парень, — Это не я за тобой гоняюсь, это меня хозяин прислал.
— Какой твой хозяин?
— Как какой? Господин Мальтус. Велел тебя разыскать и доставить к нему в резиденцию. Он ведь обещал выпустить тебя на эстраду. Вот и хочет с тобой побеседовать.
Валентина удивилась совпадению. Будто кто-то услышал ее мысли о режиссере и прислал микроавтобус и этого рыжего хвастуна, который вовсе не был ей неприятен. Был привлекателен своими зелеными шальными глазами, нагловатой усмешкой, смелыми шутками.
— Давай, садись, строптивая. Хозяин ждет.
— А куда мы едем?
— Как куда? В казино «Эльдорадо». Там у хозяина офис.
Валентина помедлила, улыбнулась таинственной, туманной улыбкой, которую считала неотразимой, и которую долго примеряла перед зеркалом, выбирая среди других улыбок, насмешливых или озорных или исполненных превосходства. Вторая дверь микроавтобуса отворилась, и Валентина, открыв под короткой юбкой обнаженные до бедер ноги, шагнула вглубь салона. Уселась в кресло. Успела заметить в полутьме чье-то бледное, худое, посыпанное серебристым пеплом лицо. В ее голую руку вонзилась игла. Она почувствовала мягкую волну обморока и забылась на сиденье, запрокинув лицо, сохранив на нем свою загадочную улыбку.
— А говоришь, рыжих не любишь, — хохотнул Петруха, залезая ей под юбку, гладя теплые бессильные ноги.
Микроавтобус подкатил к зданию родильного дома, но не с главного фасада, а с тыла, огороженного высоким забором с автоматическими воротами. Охранник открыл ворота. Автобус подъехал к крыльцу, перед которым стояла санитарная машина с крестом. Из приемного отделения вышли санитары с каталкой, подогнали к микроавтобусу. Ловко извлекли из автобуса девушку и уложили на каталку. Быстро и расторопно вкатили в здание, погнали по белому стерильному коридору. Петруха и его бледнолицый спутник торопились следом туда, где в приоткрытых дверях исчезла каталка с девушкой.
Когда они вошли, девушка уже лежала на столе, санитары орудовали ножницами, разрезая юбку, блузку, обнажая недвижное, слабо дышащее тело. Туфли с легким стуком упали с ног. Ножницы взрезали трусы, и легкая ткань полетела на пол. Она лежала обнаженная, с круглыми грудями, розовыми сосками, все с той же туманной улыбкой, с бирюзовыми сережками в ушах.
— Небось, о стриптизе мечтала. Вот тебе и стриптиз, — Петруха погладил ее грудь, провел ладонью по золотистому лобку.
— Уйдить-те, глуп-пый человек! — санитар произнес эти слова с прибалтийским акцентом, оттесняя Петруху. Каталку с девушкой двинули вперед, к матовым стеклянным дверям, за которыми она исчезла. Петруха остался в приемной, поднял с пола разрезанную ткань, прижал к лицу, шумно вдохнул воздух.
Комната, куда ввезли каталку, казалась столь белоснежной, что стены терялись в млечном тумане. Над длинным белым столом горела бесцветная люстра. Вдоль стен сияли хромированные шкафы, тянулись трубки из нержавеющей стали, стояли стальные баллоны, отражавшие огонь люстры. Трепетали голубые экраны с недвижными линиями, похожими на тончайшие надрезы бритвы. Девушку перенесли с каталки на стол, уложили вдоль бедер опавшие руки, сдвинули ноги. Она лежала в бесцветном сиянии. Груди были окружены тенями. Ярко золотились волосы. Темнели ноздри носа и ямочка на круглом подбородке. Словно синие капли, мерцали в ушах сережки. На щиколотке золотыми чешуйками блестела цепочка. Такой ее увидел Мальтус, стоящий в стороне, в марлевой маске, в бахилах, облаченный в зеленоватый хирургический костюм. «Мисс Россия» — подумал он, рассматривая юное тело, нежную розовость щек, девственные маленькие соски, солнечно-золотистый треугольник лобка. И тихую, загадочную улыбку, словно спящей девушке снились блаженные сны.
В операционную вошла бригада хирургов, шесть человек в одинаковых костюмах, масках и шапочках. Некоторые на ходу продолжали натягивать перчатки, сжимая и разжимая пальцы.