Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2008)
А начала я с Мандельштама. Перечитала его всего и выбрала, согласно договоренности, около сорока стихотворений. И, поскольку мне разрешается предлагать идеи музыкального сопровождения, предложила взять дудук. Они сказали, что это может быть слишком дорого, — но позвонили Дживану Гаспаряну, послали ему пробные записи моего чтения… И он послушал.
— И что решил?
— Он сказал: берите что хотите — бесплатно. Когда зашла речь об Ахматовой, я сказала, что тут должен быть восточный щипковый инструмент, и мы выбрали японский котэ…
— Простите, а вы когда-нибудь раньше читали чужие стихи?
— Никогда. Но вот что меня немножко утешило, — почему я решила попробовать начать записываться.… Незадолго до этого предложения в Нью-Йорке был вечер Алексея Цветкова, это был его юбилей, на который приехали Гандлевский и Кенжеев. Все они читали стихи Цветкова. И когда я услышала, как Бахыт Кенжеев читает Цветкова — он и себя хорошо очень читает, — я поняла что-то очень важное. Насколько же он лучше читал, чем Цветков сам читал себя…
— Кенжеев читал его на память?
— Он читал на память и так хорошо! Я подумала: Боже мой! И подумала тогда, что настоящий поэт — тот, кто чужие стихи читает лучше своих…
— А что это значит, по-вашему, читал “хорошо”? Что вообще значит читать плохо или хорошо стихи?
— Он читал их влюбленно, и эта влюбленность заражала. И я подумала: “Вот то, что я должна сделать. Я должна прочитать стихи влюбленно и попытаться заразить всех этой влюбленностью, — любовью к каждой букве, к каждой запятой, ничего не пропустить. Знаете, чем хороший пианист отличается от плохого? У него нет ни одной мертвой ноты. То есть по возможности надо прочитать так, чтобы не было ни одной мертвой буквы.
— Вы говорите об ответственности? Чего вы можете здесь опасаться?
— Вернусь к метафоре пианиста, играющего по нотам. Я боюсь попасть мимо нот, прочитать мимо нот, потому что там все записано. Вот чего почти не делают актеры, они импровизируют, а импровизировать нельзя, все записано, надо просто прочесть.
— Смотрите, получается, что из-за этого чтения, из-за этого проекта у вас “разрушился” миф Блока. Но вы тем не менее начитали пластинку его стихов?
— Я выбрала тридцать с небольшим стихотворений, в которых нашла, во что влюбиться. И потом, мне показалось, что я нашла какой-то ключ, вообще — ключ ко всему поэту. Я читала на энергии отталкивания, потому что поняла, что блоковский культ Прекрасной дамы — это предельное воплощение женоненавистничества… Я читала как женщина, которая отвечает ему.
— Но ведь Блок не исчерпывается этой темой, да?
— Конечно. Но я подобрала такие стихи, какие подобрала, и читала как оскорбленная им женщина.
— Кто придумал идею послесловия к дискам? Кто выбирает “комментатора”?
— Идею придумали они — “КонтентМедиа”, продюсеры и редакторы. Я подсказала Инну Лиснянскую и некоторых других.
— И все-таки: что это занятие дало и дает лично вам — и как читателю, и как поэту?
— Я же их перечитываю! И столько для себя открываю. Самое сенсационное для меня то, что я полюбила Цветаеву, которую ненавидела всю свою жизнь. После того как я ее перечитала и записала, я ее нежно люблю. И — совершенно влюбилась в Кузмина. “Александрийские песни” — это просто лучший русский верлибр из всех написанных. Кстати, с Кузминым это был единственный случай, когда я перешла за все временны2е ограничения, читала больше часа. Потому что “Александрийские песни” можно читать только целиком.
— Происходит ли с самими стихами что-нибудь после этого опыта? Может, чтение вслух как-то по-новому “раскрывает” знакомый стих?
— Происходит. Да, и всякие неприличные вещи происходят — мурашки по коже, когда читаю. Хуже того: мурашки и практически слезы, когда я сама себя слушаю. Но это я не приписываю себе, я это приписываю только стихам…
Само это физическое усилие… Кстати, когда я записала Мандельштама — а он у меня был первый, — я сорвала голос. Полностью. Я два дня вообще не могла говорить. У меня такое раньше бывало только после пения четырехчасовой пасхальной службы на клиросе.
— А на других уже не срывали…
— Потому что Мандельштама я решила читать бельканто.
— Почему?
— Потому что он так написан. Потому что это и есть бельканто.
— Существуют записи авторского чтения некоторых ваших героев? Вы, между прочим, читаете ахматовскую “Музу” совсем иначе, я бы сказал, несколько хулигански, чуть ли не с вызовом.
— А это я нарочно. Это я “против шерсти” читаю, нарочно, немножко пародирую Ахматову. Но это единственный случай, когда я пародирую авторское чтение, больше такого нет нигде. Действительно, трудно читать хрестоматийные, навязшие на зубах тексты. Каждый раз я думала, каким образом их отстранить. “Ты жива еще, моя старушка…” было очень трудно читать, “Незнакомку”…
— Вы “включаете” в себе какие-то… механизмы, что ли, чтобы оживить какой-нибудь уж очень привычный стих?
— Бывало, что я немножко актерствовала. Вот с Ахматовой я себе практически всегда ставила задачу — читать максимально прозаически. Насколько это возможно — снять весь пафос и читать совершенно просто. Но странное дело… Мне это хорошо удавалось в ранних стихах, но чем дальше я заходила и, наконец, дошла до “Элегий” — поняла, что стихи меня победили. Я хочу читать просто, а читаю почему-то пафосно. А потому что сами стихи этого хотят. То есть актерская задача тут же была совершенно убита стихами.
— А кто вы сами — в этой работе? Частный человек Вера Павлова или известный поэт Вера Павлова? Кто вы?
— Я уже как-то говорила. Смотрите: по телевизору выступает философ. И он себя не называет философом, он себя называет “квалифицированным специалистом в области философии”. Вот! (Хлопает в ладоши.) Мое! Я — квалифицированный специалист в области поэзии. Я знаю про себя, что я вижу в этих стихах довольно много именно потому, что я — квалифицированный специалист в области поэзии. Я вижу здесь больше, чем многие, хотя бы потому, что трачу на это дело гораздо больше времени, чем многие.
Мне очень помогает то, что я — музыкант. Ну, что я — буду меряться с Бахом? Но я с пяти лет за инструментом. За столько-то лет я к нему немножко стала поближе, чем остальные, да? То же самое — с этими поэтами. С каждым из них у меня абсолютно личная, своя история.
…Вот несколько дней тому назад я записывала Есенина, а Есенин — это поэт, на котором прошло все мое дошкольное время, потому что моя бабушка знает всего Есенина, а я в пять лет читала наизусть “Черного человека”. И вот, сижу в студии и записываю, а мне говорят: “Вера, вы говорите каким-то детским голосом…” Да, говорю, наверное. Потому что сейчас — мне пять, я стою на стульчике… А потом еще выяснилось, что я забыла включить свет в студии и читала в темноте, думая про себя: “Что-то ничего не видно. Ну да ладно, все равно — наизусть”. Так что читала Есенина в темноте. Потом приехала к бабулечке, а она говорит: “Пойдем, я тебе стихи почитаю”, — и стала Есенина читать. Ей девяносто пять лет.
Между прочим, когда я еще колебалась — записывать или не записывать этот проект — и рассказала о своих мучениях подруге-актрисе, она сказала: “Все очень просто, ты читай это так, как будто бы ты читаешь своим маленьким детям”. И я подумала, что до сих пор-то я читала стихи только своим детям, когда они не умели читать сами. Решила, что это тоже — ключ.
— Когда, как вам кажется, этот проект сам собой завершится? Ведь чего-то не может быть слишком много.
— Мы закончим с серебряным веком. Потом будет Маяковский, Заболоцкий, потом, если я им не надоем, будет девятнадцатый век. Если будет.
…К этому разговору стоит добавить, что продюсеры и редакторы заинтересовались чтением Веры Павловой после того, как под эгидой редакции “Новой газеты” два года тому назад вышел компакт-диск ее авторского чтения. Он назывался “Дневник отличницы”.
Наш следующий обзор будет посвящен аудионаследию Александра Солженицына.
1 Читает Владимир Набоков. Государственный Литературный музей/Гарвардский университет. Составитель Л. Шилов, оформление и производство С. Филиппов. Москва, 1996.
2 Поэт читает поэта. Государственный Литературный музей. Составитель Лев Шилов, оформление и производство Сергей Филиппов. Москва, 1997.
